Святая с темным прошлым - Агилета

Словно спасаясь от наваждения, она вскочила на ноги:

– А вот еще посмотрим, куда мне дорога заказана, а куда – нет! Найдется добрый человек и не побоится жизнь со мной связать, хоть вы и погнушались.

– Может, нашелся уже? – спросил Кутузов, вставая вслед за ней и пристально на нее глядя.

– Может, и нашелся! – запальчиво ответила Василиса.

– Вот как? – Кутузов с легкой улыбкой приподнял брови. – Ну и кто же он?

– А вам на что?

– Да любопытно, только и всего.

Мгновение девушка колебалась: непонятное предчувствие удерживало ее от ответа, но уязвленная гордость заставила, наконец, объявить:

– Тот новый врач, которого заместо Якова Лукича прислали.

Кутузов смотрел на нее со странной улыбкой:

– Так у вас все слажено уже?

– Он хоть завтра венчаться готов, – подстрекаемая гордостью, выпалила Василиса. – Моего ответа ждет.

– И что же ты ему ответишь?

Василиса старалась не смотреть в глаза Михайлы Ларионовича, которые и сейчас, когда он обрушил все то, чем она жила, были прекрасны.

– Разве ж вы мне выбор оставили? – выдохнула она, наконец.

И, боясь, что следующие ее слова превратятся в неудержимый плач, она выскочила вон из палатки.

XLIV

«…Те, кто прочтет мои записки, знайте, что я имела сказать вам лишь одно: ни блага мирские, ни праведность, ни даже честь вовек не заменят любви и не сравнятся с даруемым ею блаженством…»

Поутру Василиса не вставала с постели куда дольше обычного: не хотелось ей приступать к жизни. Когда же, наконец, заставила себя подняться и ополоснуть лицо водой, услышала разговор Ивана Антоновича с присланным в лазарет денщиком Кутузова. По словам солдата, «у его высокоблагородия темно в глазах и в голове шумит», а потому он просит врача пустить ему кровь.

У Василисы захолонуло сердце: неужели их вчерашний разговор так тяжело дался Михайле Ларионовичу? Тем временем Иван Антонович собрал инструменты и ушел, а она приступила к своим повседневным обязанностям. Но, проделывая все, что от нее требовалось, мысленно отслеживала то время, что отсутствовал врач, и находила, что нет его чрезвычайно долго. Столько крови за это время можно выпустить из человека, что он и жив не останется. Что-то здесь не так! А потому девушка напряженно вслушивалась, не возвращается ли Иван Антонович, исполнив свой врачебный долг.

Наконец, молодой врач вновь появился в лазарете. При виде него Василиса, обтиравшая водой лицо и руки солдату, лежавшему в жару, выпрямилась и вытянулась в струну. Она пытливо вглядывалась в лицо Ивана Антоновича, но тот почему-то отводил взгляд. И щеки, и лоб его были чрезвычайно красны, словно врача охватила сильная лихорадка. Не поднимая глаз на Василису, он принялся осматривать больных.

У девушки ноги ослабели от страха. Что можно было сказать о ней такого, что несчастный ее жених и взглянуть на нее боится? О том, какое место Михайла Ларионович занимал в ее жизни, он и без того знал. Неужто, встретившись с соперником лицом к лицу, Иван Антонович принял сие так близко к сердцу?

Василиса постаралась навязать самой себе именно такое объяснение, и мало-помалу ей стало легче. Ничего, скоро Иван Антонович успокоится, и можно будет клятвенно заверить его в том, что отныне она свободна от обязательств перед другим и ничто не помешает их браку.

Благово же тем временем с бессильным отчаяньем вспоминал тот разговор, что у него только что вышел с приезжим полковником. Никаких признаков нездоровья у этого любезного и самоуверенного человека он не обнаружил, однако, уступая его просьбам, отворил кровь. А затем, перевязывая ранку от ланцета, услышал вопрос, не позволивший ему спокойно покинуть палатку:

– Стало быть, это у вас Василиса – правая рука?

– Так точно, – в некотором смущении ответил врач. – Она моя помощница.

Дружелюбно улыбаясь, Кутузов опустил на повязку закатанный для процедуры рукав:

– Повезло вам, господин лекарь, – сказал он. – Я уезжаю, а вы остаетесь.

Иван Антонович покраснел. Неловко ему было еще и от того, что человек, лишь несколько минут назад бывший его пациентом, вновь превратился в старшего по званию и не предлагал ему присесть для разговора, но заставлял стоять перед собой.

– Вы уж о ней позаботьтесь вместо меня, – продолжал Кутузов, набрасывая на плечи мундир. – Я и дальше был бы рад ее опекать, но, увы, имею назначение в другой полк. А жаль с ней расставаться, право слов! Руки у девки просто золотые: когда меня в голову навылет ранили в Тавриде, – он указал на свои шрамы, – она почитай месяц от моей постели не отходила – выхаживала.

Благово молча мучился, чувствуя, как горячи от прилива крови его щеки и даже лоб.

– Да она не только меня от верной смерти спасла, – живописал подвиги Василисы Кутузов, – но и одного солдата в полку. Он к ней даже сватался потом. Вот ведь беда, что венчаться она не может! Давно уже при муже была бы.

– Как не может?! – вырвалось у Ивана Антоновича.

Кутузов поглядел на него с удивлением:

– А вы, господин лекарь, ничего о ней не знаете? Ну, коли вам любопытно станет, сами ее расспросите. Благодарю вас, мне уже гораздо лучше!

Благово отправился обратно в лазарет в таком смятении, что едва нашел туда дорогу. Эти откровения о том, как Василиса сидела у его постели… Словно плевок в лицо! И ответить нечего. Но самое страшное: неужто она и вправду несвободна для замужества? Что он, собственно, знает о ней, помимо того, что сама она однажды рассказала?

– Василиса Филаретовна, скажите мне, пожалуйста, правду! – взволнованно попросил он, вернувшись и улучив момент для разговора. – Вы действительно вдова, или… или же нет?

Должно быть, именно так чувствует себя солдат, когда его насмерть поражает пуля: Василиса перестала ощущать в себе жизнь. Она не ответила: молча повернулась и быстрым шагом двинулась прочь от лазарета.

– Василиса Филаретовна! – приглушенно позвал Иван Антонович у нее за спиной.

В ответ Василиса побежала.

Когда лагерь остался далеко позади, и степь окружила ее со всех сторон, Василиса наконец-то позволила себе зайтись в рыданиях. Так вот зачем ему понадобился врач! Не мог Михайла Ларионович оставить победу за кем-либо, кроме себя. Что ж, пусть торжествует – она погибла.

Плача в голос, Василиса упорно шагала вперед, как если бы степь была морем и она стремилась зайти поглубже, чтобы в нем утонуть. Она оплакивала все: свою любовь и его расчетливость, свою верность и его предательство, свои надежды и полное их крушение. От яростного полуденного солнца у нее кругом шла голова, а смертная тоска накрывала ее непроницаемым черным пологом. Девушка переставала понимать, жива она или мертва.

От рыданий, перемежаемых громкими стонами, Василиса не слышала ничего вокруг, и осознала, что кто-то ее нагоняет, лишь когда его быстрые шаги раздались совсем рядом. Оборачиваясь, она ожидала увидеть Ивана Антоновича, но увидела Кутузова.

– За что?! – прошептала она, полуслепая от слез. – Что я вам сделала?! Как вы могли?!

И, не находя больше слов, но желая дать выход своей боли, она пошла на то, что прежде не могло бы ей привидеться и в ночном кошмаре – занесла руку для пощечины. Однако Кутузов успел поймать ее запястье и решительно завел его девушке за спину, а затем поступил так и со второй рукой, будто бы намеревался связать их. Василиса задохнулась от возмущения, но, не давая ей опомниться, мужчина припал к ее губам так яростно и страстно, как если бы она была его врагом и требовалось умертвить ее поцелуем.

Высокая трава, куда она упала, не в силах удержаться на ногах, пахла одурманивающее сладко. Он продолжал стискивать ее запястья, прижимая их к земле близ ее головы, и Василиса убеждала себя в том, что ею овладевают помимо воли, в глубине души сознавая, что это не так. Едва ли сможет мужчина, не будь он закоренелым злодеем, насильно подчинить себе женщину, если сошлись они один на один, и она достаточно смела и полна решимости отстаивать свою честь. Стоит дать ему отпор по-настоящему – и он отступит… Но в истерзанной душе Василисы взмывал белый флаг, и противник не мог не почувствовать этого, преодолевая ее сопротивление.

Что за блаженный страх – осознавать, что ты проигрываешь этот бой, что рушатся стены твоей цитадели, и победитель завладевает тем, что ты считала неприкосновенным. Но руки твои при этом сами собой обвиваются вокруг его шеи, жадно распахнутые губы требуют поцелуев, а тело страстно выгибается ему навстречу и упивается своим поражением. И ты не можешь прийти в себя от взявшего тебя с боем счастья, и, вопреки позору, льнешь и льнешь к захватчику, который присваивает себе твои сокровища и топчет твои святыни.

Василиса в блаженстве закрывала глаза, и представлялось ей, что она не на земле, но в море. Могущественная стихия владеет ею и несет, куда заблагорассудится, но столь нежны и ласковы ее объятия, что было бы выше человеческих сил стремиться их покинуть. А шепот моря в те минуты, когда оно, укротив прибой, тихо припадает к берегу, столь умиротворяющ! Его хочется слушать до бесконечности, забывая о течении жизни вокруг и веря тому, что он повторяет: оставь сомнения, оставь тревоги, отдайся безмятежности и наслаждению.