Искупление: Повесть о Петре Кропоткине - Алексей Шеметов

Пересекши Гороховую, Кропоткин вошел в магазин меховой одежды Левенсона. Он долго стоял у прилавка.

— Что вам будет угодно-с, ваша милость? — спросил приказчик. — Чем изволили заинтересоваться?

— Шубами, — сказал Кропоткин.

— Мужскими? Дамскими?

— Теми и другими.

И приказчик начал подавать ему одну за другой шубы — бобровые, куньи, выхухольи, хорьковые, ильковолапчатые, выдровые, колонковые, песцовые, енотовые, лисьи. Кропоткин рассматривал их, некоторые примерял к невысокому своему росту, другие накидывал на плечи. Потом взял и раскинул на руках шубу роскошного собольего меха, шоколадного цвета с золотистым отблеском.

— И какова же цена этой прелести? — спросил он.

— Четыреста десять рублей, — ответил приказчик.

— Четыреста десять?.. Да на эти деньги можно прокормить до нового урожая целую деревню. Не лучше ли купить мужикам хлеба? Что вы скажете, любезный?

— Мужики и без вас прокормятся, ваша милость, — сказал приказчик. — Сами добывают хлеб. У хлеба да без хлеба? Так не бывает.

— Бывает, любезный. Целые губернии голодают.

Кропоткин вышел на улицу. Господинчик в темно-желтом пальто все еще гулял поодаль. Терпелив. Если бы даже два часа простоять в магазине, он все равно не покинул бы своего поста. Кропоткин пошел дальше к Невскому. Потом свернул в Кирпичный переулок, во двор того дома, в котором осенью снимала комнатку Варя Батюшкова. Из кирпичного дворового лабиринта он выбрался на Невский и, окинув взглядом проспект, не увидел темно-желтого коротыша. С Невского свернул на Большую Морскую, вышел через арку Главного штаба на Дворцовую площадь, потом — на Дворцовую набережную и понесся по ней почти бегом вверх, к Литейному мосту.

Домчавшись до Выборгской, до Саратовской улицы, он забежал в квартиру Кувшинской и застал тут не только хозяйку, но и Куприянова, Сердюкова, Любу Корнилову. Они угрюмо сидели за пустым столом. Никто не вымолвил слова, когда он с ними поздоровался. Все молча и мрачно смотрели на него целую минуту.

— Что случилось? — встревожился он.

— Садись, Петр, — сказал Сердюков. — Стряслась, брат, большая беда.

Кропоткин сел к столу.

— Ну вот и вся наша семья, — сказала Кувшинская. — Почти вся. Последний раз собрались.

— Может быть, и не последний, но здесь сходиться больше нельзя, — сказал Куприянов.

— Да что же случилось? — спросил Кропоткин.

— Сегодня ночью арестован рабочий кружок, близкий к Низовкину, — сказал Сердюков.

— А сам он?

— Тоже арестован.

— Низовкин всех нас выдаст, — сказал Куприянов. — Выдал бы и все общество, если бы знал губернские отделения. Если бы его приняли в общество. А ты ведь настаивал, Анатолий.

— Да, я настаивал принять. И может быть, лучше было бы. И я не думаю, что он нас предаст.

— Все еще веришь? Я с первого знакомства почуял в нем предателя.

— Конечно, выдаст, — сказала Люба. — Гибнет наше дело. Готовились собрать съезд общества, намеревались создать настоящую народную партию, начинали было объединять рабочие кружки в общую организацию, и вот все рушится.

— Ничего не рушится, Люба, — сказал Сердюков. — Что мы приуныли? Рабочие наши выведены на дорогу. Такие, как Алексеев и Бачин, сумеют объединить товарищей в общую столичную организацию. Обнорский действует в Москве, собирается, говорят, в Одессу. Нет, дело нашего общества не погибнет. Нынешняя весна начинается походом в народ. Вчера восемь петербургских студентов ушли кузнецами в Тверскую губернию. Сотни и тысячи народников этой весной двинутся в деревни из городов. Многие идут не просто пропагандистами, а работниками, чтобы слиться с народом.

— Знаете, — сказал Кропоткин, — в Москве одна знатная аристократка учится шить крестьянскую обувь. Она же и основала сапожную мастерскую. Состоит в нашем обществе. Кстати, из Москвы я получил письмо от Войнаральского. Там пускается в ход типография Мышкина. В типографии будут печатать и наши брошюры. Так что дела наши идут.

— Слышишь, Люба? — сказал Сердюков. — В чем же ты видишь гибель? Наступление продолжается. На наш путь поворачивают и другие кружки Петербурга. Радикальная молодежь столицы бурлит. Аресты ее не пугают, а возбуждают. В общество вступают новые товарищи, и с ними надо успеть поработать… Аня, сгоноши-ка нашу братскую трапезу. Потрапезуем и разойдемся по делам.

Через полчаса Кувшинская поставила на стол кипящий самовар, принесла целую гору черного хлеба. Мартовский день, с утра уже мокрый и мглистый, сейчас совсем помрачнел, в длинной узкой комнате с одним окном было холодно и темно, и Аня зажгла настольную лампу.

— Веселее будет и уютнее, а то на душе как-то мутно, — сказала она.

— Да, грустно все же, — сказала Люба.

— Не унывать, милые подруги, — сказал Сердюков.

— Унывать нет причин, — сказал Куприянов. — Мы еще повоюем.

Но как себя ни взбадривали друзья, братская трапеза была все-таки невеселой.

Тайная вечеря, думал Кропоткин. Но тут нет ни учителя, ни учеников. Все равны. И нет здесь, конечно, Иуды. Им может оказаться только Низовкин. Выдаст, и все пойдут на заклание. Какое уж тут веселье? Да, не такими были братские трапезы до разгромов. Тогда собиралось до тридцати человек. Большая была семья, счастливая, шумная, объединенная искренней дружбой, истинным равенством, свободой, надеждами. И вот осталось от той семьи всего несколько человек. И они ждут ареста. Почему не уходят, не убегают? Ну, у Кувшинской есть надежда встретиться в тюрьме с Чарушиным, ее суженым. А что держит Куприянова? Он мог выехать для дел общества за границу, куда не раз пробирался не только сам, но и с похищенными ссыльными. Сердюкову и Любе, уже супругам, легко было достать через Войнаральского паспорта и уйти вместе в народ, к чему и готовилось все общество. Почему же все остаются на месте? Да потому, что не могут покинуть петербургское дело, с которым кровно срослись. Не могут оставить свой очаг в столице потухшим.

Сердюков первым вышел из-за стола.

— Ну, кто куда? — сказал он.

— Я на свидание с жандармом Голоненко, — сказала Люба.

— У меня одно неотложное «пограничное» дело, — сказал Куприянов.

— Мне надо перебраться куда-нибудь с этой квартиры, — сказала Кувшинская. — Найти новое пристанище.

Сердюков пристально посмотрел на Кропоткина.

— А у нас с тобой, Петр Алексеевич, еще большая работа с новичками. Надо познакомить их со всеми фабричными и заводскими нашими товарищами.

— А главное, успеть передать весь наш почтамт, — сказал Кропоткин.

Передача «почтамта» представляла собой передачу новым товарищам конспиративной связи. Этой работой Сердюков и Кропоткин занимались уже целую неделю. Кропоткин каждый вечер запирался в какой-нибудь комнатушке с Перовским и Эндауровым и, не давая им ничего записывать, упорно добивался того, чтоб они заучили и хорошо запомнили десятки шифров и сотни адресов, ведущих во многие губернии России, где действовали кружки или отдельные лица общества, а также к пограничным местам, куда контрабандисты доставляли тюки книг. Преемники конспиративного дела осваивали его успешно. Ах, если бы поработать с ними еще неделю!

ГЛАВА 20

Но через три дня после грустной, последней сходки на Саратовской улице, восемнадцатого марта, арестовали Куприянова, Кувшинскую и недавно вступившего в общество Гауэнштейна (у этого при обыске забрали два списка программы!). Арестовали и двух фабричных рабочих. Одного из них, Тарасова, Кропоткин на днях видел на улице под своим окном и даже заподозрил этого активного слушателя своих лекций в слежке, но раз его самого арестовали, подозрение теперь отпадало.

Из старых членов общества в Петербурге на виду оставался один Кропоткин. Почему его еще оставляли? Может, Третье отделение все-таки сомневается, что князь Кропоткин — это агитатор Бородин? А может быть, шпионам поручено походить по его следам, чтобы до конца раскрыть столичную революционную организацию?

До заседания Географического общества он днем не оставлял дома. Разбирал свои бумаги. Весь огромный материал по исследованию ледникового периода он уложил в большой портфель, приготовившись передать все это на хранение Полякову.

Утром двадцать первого марта, когда Лиза принесла ему на подносе чай, вслед за ней в открытую комнату вошел рыжий бородатый человек в сером длинном сюртуке.

— Прошу прощения, ваше сиятельство, — сказал он. — Довольно бесцеремонно с моей стороны, но я к вам по делу.

— У меня нет времени ни для какого дела, — сказал Кропоткин, не встав даже из-за столика. — Выпью вот чашку чаю и иду на заседание Географического императорского общества.

— У меня, собственно, только один деловой вопросик, — не отступал бородач. — Не можете ли вы продать, князь, лес в вашем тамбовском имении?