Есенин - Виталий Безруков

— Зря ты не взяла ее, как мы теперь? Кто переводить-то будет? — посетовал Есенин.

Айседора пожала плечами. Ей было действительно все равно, лишь бы Есенин принадлежал ей одной. Избавившись от возможной соперницы, она торжествующе улыбалась, озорно посылая ей воздушные поцелуи. А та, вытирая слезы, в ответ прощально махала зонтиком. Есенин, заложив пальцы в рот, оглушительно свистнул: «Гуд бай, Лина!» — и помахал ей рукой. Айседора шутливо погрозила мужу пальцем и прижалась к нему.

— Прошу прощения, Сергей Александрович, что я слышу? У вас нет переводчика? Только прикажите, я к вашим услугам! Почту за честь! — обратился к ним Ветлугин, хитро поглядывая на супругов.

— А ты разве можешь по-английски? — недоверчиво прищурился Есенин.

Хотя переводчиком Ветлугин был аховым, английский знал еле-еле, но возможность быть постоянно рядом с Есениным, следить за ним, а кроме того, пожить за чужой счет, попутешествовать не как-нибудь, а со всем комфортом, о чем ему и не мечталось, заставило его соврать не моргнув глазом:

— В совершенстве, Сергей Александрович! Могу быть вашим секретарем! Так что не пожалеете!

— Айседора, давай возьмем его переводчиком, а? — предложил жене Есенин. — А то неудобно как-то без секретаря!

Дункан, задав Ветлугину несколько вопросов по-английски, скептически улыбнулась его ответам и его произношению.

— Yes! Карашо! Согласна! — кивнула она Есенину. Она действительно была довольна тем, что секретарем у мужа будет кто угодно, только не женщина. А на качество перевода ей было наплевать, они и без переводчика хорошо понимали друг друга…

Но вот наконец, подняв трап, огромный корабль, дав прощальный гудок, отчалил от пирса, медленно вышел в открытое море и направился к берегам Америки, унося на своем борту эту пару, такую родную и близкую друг другу в своей гениальности и такую чужую и далекую своей гениальностью от окружающего мира.

Спустя неделю однообразного плавания через океан, с его непрерывной качкой, которую Есенин с трудом переносил и от которой спасался лишь регулярной выпивкой, они, как и все пассажиры, вышли на палубу. Побледневший Есенин, держа в одной руке бокал с вином, а другой обнимая жену, с тревогой смотрел на надвигающиеся огромные небоскребы на фоне свинцового неба и железобетонные арки над стелющимся туманом. Увидев возвышавшуюся над всем этим громадную женскую статую, он спросил Ветлугина:

— Это что за баба с факелом?

— Сие ест амэриканский свобода! — ответил он, шутливо коверкая русский язык на английский манер. Есенин поглядел на жену.

— Yes! Свобода! Это есть свобода! — чокнулась она с мужем.

— А чего с факелом? — засмеялся Есенин. — Раз свобода, то надо с рюмкой! А вы похожи с ней! Это ты, Айседора! — показал он на статую.

— Oh, my darling! Yes! Я твоя свобода! Лублу! — И Дункан стала в позу статуи Свободы, подняв над головой бокал с вином.

— Здорово! Айседора Дункан с бокалом вина — символ свободы! Браво! — кричал Ветлугин, явно работая на публику. Они торжественно сдвинули бокалы и, выпив вина, швырнули их в океан.

Как только пароход причалил, Айседору с Есениным окружили вездесущие репортеры: «Что вы скажете о Советской России? Скажите что-нибудь о Москве! Мадам Дункан, этот белокурый юноша — ваш русский муж Есенин?» — забросали они ее вопросами, не обращая внимания на поэта.

— Момент! — остановила их Айседора, увидев поднимающегося по тралу своего импресарио.

— Юрок! Юрок! Сюда! Мы здесь! — помахала она ему рукой.

— Hello, Isedora! — поцеловал он руку Дункан и приподнял шляпу, приветствуя Есенина.

— Айседора, тут возникли какие-то сложности, вот инспектор, — представил он подошедшего вместе с ним чиновника. Инспектор отдал честь.

— Мисс Дункан, мистер Езенин, энд?.. — глянул он на Ветлугина.

— Ветлугин. Я их секретарь, — с готовностью представился Ветлугин.

— О’кей! Всем надлежит остаться на борту «Парижа» до следующего утра, а утром проследовать на Элис-Айленд для встречи с представителями специального бюро расследования! — выпалил он скороговоркой, отдал честь, повернулся и ушел.

Увидев недоумение и растерянность на лицах прибывших знаменитостей, репортеры вновь засыпали Дункан вопросами:

— Вам объяснили причину задержки, мадам Дункан?

— Нет, инспектор лишь прозрачно намекнул, что действует в соответствии с какой-то инструкцией, полученной из Вашингтона! — Айседора уже оправилась от растерянности и безмятежно улыбалась.

— Возможно, туда поступили сведения, что Айседора Дункан и ее русский муж прибыли в Штаты с целью большевистской агитации? — ехидно задал вопрос один из газетчиков, приготовившись записать ее ответ.

— Ерунда! — громко засмеялась Дункан. — Никакой политики, никакой пропаганды! Мы работаем только в области искусства! Сергей — не политик, — с любовью поглядела она на мужа. — Он великий поэт! Он гений! Мы верим, что душа России и душа Америки близки к тому, чтобы понять друг друга!

Есенин обнял свою жену и одобрительно улыбался каждому ее слову. Оба казались настолько влюбленными, что трудно было этого не заметить.

— Скажите правду, — не унимался газетчик, — ваш муж, молодой русский поэт, — революционер?

— А вы что, не любите революционеров? — сама задала ему вопрос Дункан. — Вы меня удивляете! Я всегда думала, что наша великая страна началась с революции, в которой мой великий дед, генерал Вильям Дункан, сыграл выдающуюся роль! — с гордостью заявила Айседора, вызвав аплодисменты и одобрительные возгласы окружающих. Посрамленный газетчик хотел было задать еще один провокационный вопрос, но его оттеснил галантный капитан корабля Мора:

— Господа! Ничего страшного не произошло! Я поручился за супругов Есениных перед иммиграционными властями и пригласил их остаться на борту «Парижа» в качестве моих гостей! Прошу вас, мадам Дункан!

— Браво, Мора! Мерси! Viva la France! — воскликнула Айседора, направляясь за ним и держа под руку Есенина.

— Элис-Айленд! Что это значит? — спросил Есенин, когда наутро, в сопровождении гвардейцев, их привели в таможенный офис.

— «Остров слез»! Yes! Так прозвали в народе, — с грустью объяснила мужу Дункан.

— Вот тебе и свобода с факелом! — хохотнул Есенин, наблюдая, как роются в их багаже и тщательно проверяют все вплоть до белья. — Как в кутузке у нас, всего обшарили! Изадора, тебя тоже лапали? — показал он жестами.

— Yes! Мне стыдно за мою страну! Боги могут смеяться! Айседора Дункан, которой мир обязан созданием нового искусства танца, зачислена в опаснейшие иммигранты! Мой бог!!! — закрыла она лицо руками.

— А ты говорила. Бога нет! — пожалел ее Есенин, ласково погладив по голове.

— Ветлугин, глянь, это же Миргород, как у Гоголя! — прыснул от смеха Есенин, подняв глаза на вошедшего чиновника. — «Сейчас прибежит свинья, схватит бумагу, и мы спасены!..»

— Никакая свинья не спасет, мистер Езенин! — невозмутимо произнес чиновник на русском языке. — Подойдите к столу и отвечайте на вопросы!

Есенин растерялся от неожиданности и с опаской подошел к столу, ошеломленный чистой русской речью этого американца.

— В Бога верите? — задал он вопрос, уставив в Есенина немигающий взгляд. Есенин с надеждой оглянулся на Ветлугина.

Тот утвердительно закивал головой.

— Да! Да! — ответил Есенин.

— Какую власть признаете?

— Дело в том, что я поэт, — начал сбивчиво объяснять Есенин, — в политике ничего не смыслю, да, по большому счету, она мне не нужна… совсем не нужна…

— Как так? Отвечайте по существу! — прервал его чиновник.

— Ну, в общем… как ее, — пытался найти правильный ответ Есенин, — народную власть признаю. Я всегда за народ! — добавил он уверенно.

Чиновник недоверчиво покачал головой:

— Повторяйте за мной слова клятвы: «Именем господа нашего Иисуса Христа обещаю говорить чистую правду и не делать никому зла!»

— «…и не делать никому зла!» — слово в слово повторил за ним Есенин.

— Обещаю ни в каких политических делах не принимать участия! — продолжал чиновник.

— Обещаю! — коротко сказал Есенин.

— Повторите слово в слово, — строго потребовал чиновник.

— «Обещаю ни в каких политических делах не участвовать», — поспешил исправиться Есенин.

— Под сим распишитесь! — А когда Есенин расписался, протянул ему еще одну бумагу:

— А вот тут распишитесь, что не будете петь «Интернационал».

— Не буду петь «Интернационал», — повторил Есенин и расписался.

Айседора облегченно вздохнула, когда Есенина отпустили и он, вытирая выступивший на лбу пот, уселся на скамью.

Вслед за Есениным подписку дала Айседора. Проделала она это с таким высокомерным презрением, что даже видавший виды чиновник смутился.