Черепаха Тарази - Тимур Пулатов

- Я это тоже заметил, - сказал Бессаз, но, желая хоть чем-то досадить старику - лживому, коварному, добавил: - Хотя, впрочем... У вас тут все не как в нормальных деревнях. Ветер разгонится издалека, по гладкому песку, мчится, думаешь - сейчас все повалит буран... Ан - нет! Пшик, скрип - и вся его сила! Или, скажем, тот же Фаррух... Лежишь, думаешь, где он сейчас, бедолага, небось уже совсем высох от жажды в песках "Барса-кельме-са" и остался торчать лишь его голый скелет, на котором сидит в задумчивости коршун... Нет! Он преспокойно завтракает у себя дома и рассказывает всякие небылицы...

Старик слегка смутился, услышав о Фаррухе, - и только. И чтобы ответить поубедительнее, начал не с прямого ответа, а как бы пожурил Бессаза:

- Зря, зря вы на рассвете вышли легко одетым... Я хотел окликнуть вас, но не успел... Молодые совсем не берегут свое здоровье. И поверьте моему опыту: простуда - это далеко не безобидная болезнь...

Чтобы прервать его назидательный тон, в котором сквозило притворство, Бессаз сказал:

- Фаррух рассказывал о Зу-ль-Карнайне и прикованном...

- Это не Фаррух, - мягко улыбнулся старик. - Уверяю вас... Не могу с точностью сказать, сидит ли сейчас на его черепе коршун, как вы красочно обрисовали картину... Но смею вас заверить, что это был Дурды... чревовещатель... Он подражает не только голосам птиц, завыванию волка, но может точь-в-точь копировать голоса людей, особенно мертвых...

- Отчего же мертвых? Что за болезненное пристрастие у вашего певца?! подозрительно глянув на старика, усмехнулся Бессаз.

- Это не болезненное... Это просто часть жизни мушриков. Они не представляют себе, что мертвые удалились от них и больше никогда не вернутся. Им кажется, что мертвые вместе с ними. И когда им хочется послушать кого-нибудь из мертвых, чревовещатель Дурды рассказывает его голосом... Сегодня им, должно быть, приснился Фаррух, и, проснувшись, они сразу же позвали к себе в круг Дурды...

- Возможно, - недоверчиво изрек Бессаз. - Но ведь сам рассказ? Разве он вяжется с умонастроением конокрада и пьяницы Фарруха? Будто бы Искандар желает сделать прикованного своим везиром, обещая ему богатство и почет. Но тот отказывается от суетных благ этого мира. Желает все время питаться лишь верблюжьей колючкой и кореньями и, оставаясь бедным, не вызывать ни в ком зависти и злобы... Но, простите, это ведь идеал нашей веры - кротость, неприхотливость, желание не гневить никого... И при чем здесь мушрик Фаррух? Все это рассказывалось в таком духе, будто Фаррух - уже давно истинный мусульманин... хотя, с другой стороны, делать из прикованного бога мушриков - праведного, святого отшельника - тоже кощунство...

Старик улыбнулся так, будто на все вопросы Бессаза давно имел готовые ответы, обдумывал их годами и теперь с готовностью опровергал его сомнения.

- Да, вы правы, в их суждениях много путаницы, - сказал староста. - Но все это оттого, что они блуждают, ищут истину... А о Фаррухе я уже вам как-то говорил, что он больше склоняется в сторону нашей веры, и вполне логично, что чревовещатель рассказывал его устами о некоторых догматах ислама... И прикованный, естественно, должен выглядеть в этой истории чуть ли не святым ислама - ведь говорит-то о нем Фаррух... Впрочем, они знают десятки вариантов истории встречи Зу-ль-Карнайна с прикованным. В одном рассказе все наоборот, Зу-ль-Карнайн - наш святой, а прикованный непоколебимый мушрик. Зу-ль-Карнайн уходит побежденный его доводами. В другом рассказе - оба мученики, и здесь они, естественно, говорят в один голос и в конце уходят, обнявшись, чтобы сразиться с воинами нашей веры... Словом, смысл истории встречи Зу-ль-Карнайна с прикованным меняется в зависимости от того, чьим голосом говорит сегодня чревовещатель... Простите, я, кажется, утомил вас... Отдыхайте, пожалуйста... Ведь впереди нас ждет охота на тигров, - закончил старик и, резко повернувшись, вышел.

Майра тихо пошла следом за ним, а Бессаз стал думать, как бы ему поскорее уехать, а заодно и наказать на прощанье старосту, который, изображая варана, сам оказался не меньшим искусником, чем тот чревовещатель.

"Наказать его надо одиночеством, - твердо решил Бессаз и уже видел в мечтах картину: больной, покинутый всеми староста не может подняться с постели, чтобы выпить глоток воды, - последние дни его пройдут в муках и страданиях. И поймет он, что прожил бессмысленную жизнь - так и не сумел обратить мушриков в истинную веру.

Словом, Бессаз наслаждался, жестоко размышляя над тем, отчего он снова так возненавидел старосту, которому еще вчера клялся в верности.

- Теперь-то я знаю, господа тестудологи, - вставила болтливая черепаха, - причину смены моего настроения. Что-то менялось в моем сознании, да и в самом характере, и к утру следующего дня, когда у меня отделился со спины хвост и стал торчком, я понял, что был уже наполовину черепахой.

Весь день Бессаз провалялся в постели, засыпал и лишь на короткое время просыпался, чтобы поесть. В нем не было уже прежней энергии и суетливого подъема, в котором жил он в первые дни своего приезда в деревню.

- Меланхолия, не свойственная мне как человеку, была состоянием черепахи. И это я подчеркиваю, чтобы возбудить ваши научные размышления! воскликнула черепаха и добавила с тоской: - А теперь о хвосте...

Едва Бессаз проснулся на следующее утро, почувствовал: что-то там ворочается под ним, доставляя хлопоты. Думая, что это свернулось одеяло, Бессаз просунул руку и тут же поймал нечто твердое - вскочил, и за ним по комнате пустился хвост, болтаясь между ногами и касаясь кончиком стен и кровати.

Странно, Бессаз не закричал. Он лишь прыгал и махал руками, желая поскорее избавиться от хвоста, будто он приклеен - липкий, скользкий, противный. А потом испугался, подумав, что может повредить, поцарапать свой хвост, прыгая по комнате. А вдруг он и впрямь оторвется?

Бессаз представил, какая это будет адская боль, и похолодел от ужаса. Ведь что ни делай, а хвост уже часть его тела, как голова, ноги, уши...

Бессаз запер дверь на задвижку и, осторожно взяв свой хвост за кончик, стал рассматривать его, потом измерил - он оказался длиной в кисть руки и черный, покрытый тонкой шерстью.

На спине, где вчера был нарост, виднелась ярко-красная полоса, но уже покрытая кожицей, - видно, хвост его, затвердевая внутри нароста, безболезненно отделился за ночь, чтобы свободно болтаться. Так стоял Бессаз, разглядывая свой хвост и привыкая к нему, и теперь он не казался ему ужасным, как в тот момент, когда он вскочил с кровати.

Новое чувство охватило Бессаза, и было оно похоже на состояние матери, родившей маленькое, беспокойное существо - смесь восторга и жалости.

- Да, господа ученые, не смейтесь! - сказала черепаха. - Это был мой ребенок, пусть нелепый, но он вырос из моей сущности, из моего тела...