Черепаха Тарази - Тимур Пулатов

Звон цепей и топот, который раздавался за стенами дома, то утихал надолго - и тогда Бессаз, отнеся все эти слуховые галлюцинации за счет выпитого вина, успокаивался и засыпал, словно проваливался в небытие, - то снова будил его шумом и шорохом на крыше. Один раз Бессазу в ужасе послышалось, что цепями звякнули совсем рядом, в прихожей, между кухней, где спал староста, и его комнатой. Бессаз хотел было уже вскочить и крикнуть, позвать старика, но вместо этого почему-то непроизвольно ощупал свою спину. Опухоль стала чуть меньше, вернее, уменьшилась выше спины, зато от копчика до поясницы отчетливее вырисовывалась та твердая линия, которая уже на следующий день, отделившись, повисла - хвост.

Но Бессазу показалось, что ничего страшного с ним не произошло, день-два - и все пройдет, не стоит даже говорить о своей болезни старосте. Участливый старик пожелает осмотреть его спину, и Бессазу придется признаться, что у него нарост еще с детства, нечто вроде выглянувшего наполовину хвоста.

Конечно, все это можно смягчить шуткой, вспомнив даже выражение отца о "хвостатом мальчике", но неизвестно, как все это воспримет имам с точки зрения веры в божественное? Не сочтет ли это карой?

"И каково будет потом мне, хвостатому судье, перед ним? - ужаснулся Бессаз. - Видно по всему, большой хитрец этот староста. Ловко подменил Фарруха прикованным, чтобы обмануть деревню. А я болтал с ним о гашише, трубке курильщика и прочей ерунде, смеясь над богом мушриков... А сейчас он... вон опять слышен звон... Или я схожу с ума?" - так думал понемногу обо всем Бессаз, боясь от страха даже пошевелиться в постели.

Мелькало у него воспаленно, горячечно в уме - стоит ему шевельнуть сейчас рукой, как на него тут же набросят цепи...

Бессаз еле дождался рассвета, и тут, едва заворковала ранняя горлинка, напряжение и страх как рукой сняло. И он твердо решил, не беспокоя старосту, бесшумно выйти из дома, чтобы посмотреть хотя бы издали - на месте ли прикованный - и, успокоившись, еще до завтрака вернуться домой.

В нем было столько решимости и столько желания посмеяться над собственными ночными страхами, что почти не чувствовал он боли в спине, когда шагал к холму.

Странно, никто из тех, кто, наверное, завтракал сейчас в своих соляных мешках, ни словом не обмолвились, услышав его шаги на крыше. Только, кажется, еще какой-то ребенок проявил к нему любопытство, сказал, картавя: "Слышишь, кот крадется... мышка всегда виновата..." И сердитый женский голос прервал ребенка: "Ешь! Нечего прислушиваться! Тебе какое дело хвостатый кот или с отрубленным... Он уже никого не интересует. Сказал свое..."

Бессаз делал вид, что все эти разговоры о коте не имеют к нему отношения, хотя где-то задним умом понимал, что не зря, услышав его шаги, перешли мушрики на иносказательный язык, давая, видимо, понять, что, хотя и прямо не говорят о нем и перестали им интересоваться с того момента, как Бессаз объявил об окончании расследования, все же забыть о нем сразу не могут, потому-то и говорят отвлеченно.

Пройдя дальше по нескольким крышам, он вдруг услышал удивительно знакомый голос и, не поверив, вздрогнул. И чтобы не отвлекать своими шагами рассказчика, лег на крышу, прижав ухо к тонкому слою камыша, покрытому соляной коркой, и слушал, все еще не веря, что говорит Фаррух - спокойным, даже чуть ленивым тоном человека, который чувствует свое превосходство перед слушателями. Неужели? Неужели те, кто, по словам старосты, приняли прикованного за Фарруха-конокрада и остались довольны наказанием имама, опять пустили его к себе, в круг, согреваемый со всех сторон теплом соляных стен?

- Это был Искандар Зу-ль-Карнайн [Иcкaндap 3у-ль-Карнайн - Александр Македонский.], - рассказывал Фаррух. - И наши предки - люди бедные, которые ничем не владели, - очень удивили его. Они рыли могилы у ворот своих домов, сметали с них пыль и часто ходили к могилам, чтобы поклоняться духам умерших. Собирали траву и коренья, не желая другой пищи... Искандар прислал к царю наших предков своего эмира, призывая его к себе. Но царь наш знайте же, мой отец вычитал в свитках и книгах - и был этот прикованный! сказал: "Мне нет до него дела!" Тогда Искандар сам смиренно пришел к нему, чтобы спросить: "Как же вы живете? На чем держитесь? Нет у вас ни золота, ни других благ мира". - "Благами мира еще никто не насыщался", - ответил наш прикованный. "Тогда почему вы роете могилы у ваших ворот?" - "Чтобы они всегда были перед глазами и мы могли бы, вспоминая все время о смерти, не забывать о жизни будущей". - "Почему вы едите траву?" - спросил Искандар. "Потому что мы не хотим делать наши желудки могилами дня червей, ведь сладость кушанья не проходит дальше горла". Затем наш царь, прикованный, вынул череп, положил его перед Искандером и сказал: "О Зу-ль-Карнайн, знаешь ли ты, чей это череп?" - "Нет". - "Этот череп принадлежал царю, который обижал своих подданных - и слабых, и сирот - и все свое время отдавал накоплению суетных благ мира... И вот голова этого царя..." Потом наш прикованный протянул руку и положил перед Искандером другой череп: "Знаешь ли ты, кто это?" - "Нет". - "Этот был из справедливых царей, заботился о жителях страны. И вот его череп, хотя И из райского сада". И прикованный царь наш положил руку на голову Зу-ль-Карнайна и сказал: "Посмотреть бы, который из этих голов ты будешь!" Заплакал Искандар и прижал царя к груди: "Хочешь, будешь моим везиром?" - "Не бывать, не бывать!" - воскликнул наш царь прикованный. "Почему?" - "Потому что все твари тебе враги из-за денег и власти, и все они истинные мои друзья из-за моей неприхотливости и бедности. Я удовлетворяюсь малым, мне достаточно этого". Искандар прижал нашего царя к груди, и поцеловал его между глаз, и ушел...

Бессаз еле дослушал все это, удивляясь не самой истории (не знал он, что всякого рода байки рассказывают мушрики не вечерами, на сон грядущий, а на заре, перед выходом из дома), а тому, что слышит голос Фарруха, который, казалось, уже давно блуждал на той плоскости земли, называемой "Барса-кельмес". Приступ сильной боли не дал ему сразу подняться, чтобы поскорее возвратиться в дом. Он даже забыл, зачем спозаранку поднялся сюда, хотелось одного - лечь опять в постель.

Благо старик не заметил его возвращения, и Бессаз, тихо пройдя к себе, растянулся на постели и тут же забылся, да так тяжело, будто потерял сознание.

Проснулся он от какого-то шороха над головой, но никак не мог повернуться, чтобы посмотреть наверх, ибо снова лежал в позе черепахи, прижавшись животом к кровати.

Наконец ему удалось лечь так, чтобы увидеть стоящего над ним старосту, - старик только что задернул занавеску на окне и спускался теперь с лестницы. Сверху он пристально всматривался в позу, в которой Бессаз лежал, но, встретившись с ним взглядом, быстро сделал шаг назад.