Черепаха Тарази - Тимур Пулатов

- Вы утомились... Я буду краток, чтобы больше не возвращаться к этой теме, а потом уложу вас баиньки... Так вот, за день до того как обнажился прикованный, Фаррух был уличен в воровстве - угнал чужих лошадей, продал и пропил. Это был не первый случай его дерзкого поведения. Он зевал на моих проповедях, вел себя вызывающе, угрозами заставлял прозревающих снова поклоняться ансабам, словом, не внимал слову божьему. И они его слушались, ибо боялись... Я давно искал случая наказать ослушника, но Майра все выгораживала его... ибо была между ними тайная связь. - Голос старика дрогнул, но он быстро овладел собой, Майра же встала и вышла из комнаты с бесстрастным видом. - Вы мне как сын, и я вам рассказываю об этом, добавил староста, улыбнувшись через силу. - Когда Фаррух был уличен в воровстве и все требовали его наказания - и случился этот обвал на холме... Фаррух первым увидел прикованного - он бродил в это время возле холма - и сразу же явился ко мне с угрозами и требованиями. Он был сыном покойного колдуна, этот Фаррух, и посему сразу догадался, кто есть этот прикованный. Мушрики верят, что был некогда человек, который, чтобы защитить их, посягнул дерзко на самого бога... На бога, о котором я всегда говорю, что он - милостивый, милосердный, но всемогущий и карающий за грехи. И что даже в мыслях своих человек не должен помышлять против него дурное... А тут, по их верованиям, нашелся герой - мушрик, который похитил для своих собратьев огонь у самого господа и согрел их, униженных, замерзших... Правда, мушрики знают, что бог покарал его за дерзость, приковав цепями к скале, но ведь огонь уже пылал в очагах и люди поклонялись этому огню так, как если бы видели в его отблесках лик самого прикованного. Пожертвовав своей жизнью, он сделался в глазах мушриков мучеником, божеством... И если бы сейчас селяне вдруг увидели, что он явился к ним на холме, пусть мертвый, весь в цепях, с пробитой печенью, представляете, какое бы началось столпотворение?! Чудо явилось! Чудо! Они бы молились этому истукану, набитому солью, этому ансабу... не знаю, мне страшно представить, что было бы... Так вот, Фаррух пригрозил, что расскажет селянам, кто есть этот прикованный, если я не спасу его от наказания за воровство... "Кроме меня, - сказал он, - никто не видел труп на скале, но если вы будете медлить, через час вся деревня будет молиться на холме, зажигая костры и принося жертвы..." Раньше, дорогой Бессаз, я не понимал смысла того, почему они приносят в жертву огню овец, загоняя их в костер сотнями. Тайно, конечно, от меня. Но после слов Фарруха мне стало ясно, что они стараются как-то смилостивить прикованного своего бога за мучения, ведь он ради них украл огонь. Орла же, который весь век клевал ему печень, доставляя великое страдание, думали они смилостивить теплой кровью овец, ибо овца для мушриков все, кормит их и одевает, одним словом - сама жизнь, вот чем они жертвовали... А те, кто принял ислам, перестали разводить овец, а занялись продажей соли, развозя ее в чужие края... Итак, если выразить мою куцую мыслишку афористично, то овца - символ веры огнепоклонника, соль же - веры мусульманина. Вот так! "Хорошо, - сказал я Фарруху, ибо знал, что мошенник исполнит свою угрозу, - я пошлю тебя на холм, но ты скройся. А селянам я объявлю, что осудил тебя за воровство заслуженным наказанием - Приковал к скале. А когда я приглашу из города судью (то есть вас, любезный Бессаз!) и он подтвердит законность моей кары, ты можешь уезжать на все четыре стороны..." Так мы и договорились. Я объявил всем, что прикованный - это Фаррух-конокрад, и прихожане мне поверили... А цепи они забрали за его долги и теперь, после вашего осуждения, вернут их...

- Они и впрямь думают, что прикованный бог мушриков и Фаррух конокрад и пьяница - одно и то же лицо? - почти беззвучно засмеялся Бессаз, не до конца задумываясь над этим презабавным случаем.

- Да, но это не все. В глубине души я думал наказать и Фарруха, когда поручал ему это бессмысленное дело. Ведь когда ты думаешь, что прилетает только один орел и ты его вдруг сразил, но вместо него тут же прилетает другой, потом третий - и так длится бесконечно, можно сойти с ума от недоумения и загадки. Я придумал для него смерть от сумасшествия. А сумасшествие, известно, - высшая божья кара, и я, имам, присудил ему эту кару... Я очень надеюсь, что слова обвинения, которые вами сказаны сейчас на холме... Упоминая о божьей каре, вы ведь осудили не только Фарруха-коно-крада, но - что важнее - само поклонение огню в образе ослушника Фарруха... Я верю, они призадумаются. Капля камень дробит, а песчинка к чистой песчинке наполняет гнилой колодец... Это моя последняя надежда... И я пригласил вас в деревню, думая, что страх перед судьей заставит их стать на путь истинной веры... Если же нет... тридцать лет я отдал им, - растерянно пробормотал старик, и Бессаз увидел, что глаза его увлажнились.

Тихо вошла Майра и стала утешать его, целуя в бороду, но старик все повторял:

- А если нет, я уйду... странником в пустыню... Бедные мои прихожане...

- Теперь я понял, как хитро вы привязали его веревкой, чтобы не смог он сразить орла. И сошел в конце концов с ума - ха-ха-ха! В постель, в постель, - прошептал Бессаз, закрывая тяжелые веки и чуть не валясь под стол.

Но он почувствовал прикосновение заботливых рук на своем плече, а через минуту и теплоту одеяла, которым был укрыт. Подушка поплыла под его головой, и, улыбаясь, Бессаз стал засыпать под тихим успокаивающим взглядом Майры... и сквозь сон, то отчетливо, то в бредовом тумане думал о любви... а вдруг и впрямь, а вдруг такая чистая и нежная обнимет его... Он даже вспотел...

Но когда проснулся, застонав, после короткого забытья, был весь в холодном липком поту. Прислушался, чтобы понять: боль ли в теле кольнула его и разбудила. Нет, спина не болела, хотя и была тяжелой, будто одеревеневшей, - страх прервал его сон.

Сквозь бред и хмельной туман в голове послышался звон, затем тяжелый топот ног, будто обутых в соляные сапоги, чей-то визг и хохот за окном, словно танцевали, ритмично позванивая цепями...

"Прикованный, - резануло, обожгло в сознании Бессаза. - Прыгнул со скалы, прибежал... И вон, вон, корчит рожу в окне..."

Но едва он привстал, чтобы увидеть эту рожу, освещенную соляным ореолом, как забегали уже по крыше, треща в ее камышовом настиле, постукивая в балках и перекладинах...

Если все это не почудилось пьяному, вся эта бесовская вакханалия, то должен же был прибежать староста... Но старик, чей храп доносился сюда, мирно спал.

"Нет, не прикованный, - пытался успокоить себя Бессаз. - Ведь цепи-то ему еще не вернули..."

VIII

В первое время Тарази не разрешал выводить черепаху за пределы дома боялся, что заметят ее посторонние и, когда молва о чудовище разнесется по городу, от толпы любопытных отбоя не будет.