Черепаха Тарази - Тимур Пулатов

Пулатов Тимур Исхакович

Черепаха Тарази

Тимур Исхакович ПУЛАТОВ

Черепаха Тарази

Тимур Пулатов автор широко известных прозаических произведений. Его роман "Черепаха Тарази" - о жизни и удивительных приключениях средневекового ученого из Бухары, дерзнувшего на великий эксперимент, в котором проявляется высокий порыв человеческого духа и благородство помысла.

Часть первая

I

Город, о котором пойдет речь, уже засыпан песками, и виной тому событие, казавшееся многим весьма загадочным [Споры вокруг местонахождения этого средневекового города не утихают в научном мире и по сей день. Автор "Черепахи Тарази", правда с некоторыми оговорками, присоединяется к мнению д-ра Туя-Казакова, считающего, что раскопки следует вести где-то между Илийской выпуклостью и Аральской впадиной - Примеч. автора].

Все началось с происшествия, никого, казалось бы, особенно не взволновавшего, - исчезновения Бессаза, содержателя постоялого двора, мужчины еще молодого, но уже долгое время жившего отшельником. К тому времени у него не осталось в живых ни одного родственника или близкого человека, а слуга лишь на следующий день узнал о пропаже своего хозяина, когда постучался к нему, чтобы решить деликатное дело.

В то злополучное утро на постоялый двор въехал на лошади и попросил ночлега хриплым, усталым голосом путешественник Тарази. Когда он сполз с лошади, путаясь в своем выцветшем плаще, все увидели, что сбоку седла покачивается клетка, где лежит, свернувшись, без движения, песчаный крокодил-варан.

Путешественник, человек средних лет, сразу вызвал неприязнь у постояльцев караван-сарая, ибо от всего его облика - походки, манеры выражаться - веяло чем-то экстравагантным, неосновательным, даже легкомысленным. А тут еще крокодил... Правда, выяснилось, что он мертвый и основательно засушенный, не может никому причинить вреда, но суеверные торговцы возмущались всерьез, веря тому, что соседство с вредным пресмыкающимся расстроит их базарные дела.

"Проклятые торгаши! - ругнул их про себя Тарази. - Вечно недовольны, где бы ни столкнулся с ними... Но ничего! И на сей раз посрамлю их!"

Публика требовала, угрожала и говорила, что все, сто человек до единого, переберутся в другой постоялый двор: а это, как известно, грозило хозяину убытком. От криков их в беспокойстве метались под навесами верблюды и лошади, отвернув морды от стойл, полных свежего сена, И звенело и ухало на складах, куда торговцы уже давно не завозили ни шелков, ни пряностей, а лишь сабли, грабли, железные когти для лазания по скалам, хотя со всех сторон города на всем пути, длиною в десятки дней, были лишь сыпучие барханы.

Ведь замечено, что лишь торговцы особым своим нюхом чувствуют по еле заметным штрихам, неуловимым признакам приближение упадка: что-то треснуло и надломилось в жизни города. Да и пески ползли со всех сторон, случалось, и чума пробегала с косой... Хотя логика торговцев, привозя-иди сюда теперь все металлическое, не совпадала с логикой покупателей, которые не могли понять, зачем им запасаться саблями и железными когтями, торговля все же шла бойко, и над городом весь день висел, сгустившись, звон, который утихал лишь ночью над улицами, как далекий пушечный выстрел.

Тарази уже давно заперся в отведенной ему комнате в мансарде, но торговцы не успокаивались, слуга же - Фаррух - был в замешательстве, не зная, чем унять страсти, и все поглядывал на окна дома в конце двора, где жил хозяин, надеясь, что он сам выйдет на шум и все решит.

Но Бессаз не появлялся, и так прошел час, а всеобщее нетерпение все возрастало. Потребовали, чтобы Фаррух сам побеспокоил хозяина, и вот слуга робко постучался, но ответа не услышал. Удивленный, он повернулся и увидел, как все во дворе мрачно и недоверчиво смотрят на него. Взгляды эти испугали Фарруха, он покачнулся на лестнице и совершенно нечаянно толкнул плечом дверь,

Фаррух деликатно закашлял, чтобы привлечь внимание хозяина, затем вошел в дом и сразу же увидел в стене коридора большую дыру - выход на пустырь за домом. Слуга постоял с изумленным видом и, застонав, выбежал прочь.

Торговцы гурьбой поспешили в дом осматривать пробоину, которая показалась им странной, похожей на звериную нору.

Но местный судья тут же опроверг эти нелепые догадки. Вернее всего, заявил он, зверь проник в дом уже после того, как была пробита дыра, побродил по пустым коридорам и преспокойно вышел назад, полакомившись всем, что нашел съедобного. Хозяин же, возможно боясь кредиторов и желая замести следы, сам вырубил эту дыру, чтобы исчезнуть загадочно и незаметно...

- Таким образом, - сказал судья, - хозяин хотел создать у всех впечатление, что его съел страшный зверь!

Объяснения судьи показались вполне здравыми, и все решили не думать больше о дыре, а приступить к главному. Судья допросил постояльцев дома, и те в один голос заявили, что ни разу, за много дней, не видели хозяина и все дела за него решалФаррух.

Фаррух очень путано рассказал, что хозяин - человек нелюдимый - в последнее время и вовсе перестал выходить из дома, чтобы не показываться на людях, и, о чем он думал в одиночестве, лежа сутками в спальне, одному богу известно. На вопрос, не замечал ли он чего-нибудь странного в облике или поведении хозяина, Фаррух ответил, что Бессаз имел привычку кутать ноги до самих пяток, а ноги у него с виду казались такими толстыми и неуклюжими, будто их было не две, а четыре, но спаренные. И еще Фаррух вспомнил, что однажды, когда шел дождь и во дворе было скользко, он, пробегая мимо хозяина, оступился и, падая, нечаянно задел его спину - и поразился: спина Бессаза показалась ему такой твердой, будто носил он под халатом броню. При этом она издала еще и странный звук, как если бы тело хозяина, кованное железом снаружи, оставалось полым внутри...

Рассказ этот, глупый и вздорный, не мог, естественно, помочь следствию, и судья, отругав слугу, удалился с постоялого двора.

И едва он ушел, торговцы снова стали обсуждать случившееся и совсем забыли о путешественнике Тарази, который, как мы уже сказали, все это время сидел, запершись, в отведенной ему комнате и писал, продолжая то, что не успел закончить в соседнем городе, работал, не обращая внимания на крики во дворе, в каком-то взвинченном, лихорадочно-горячечном возбуждении, что с ним часто бывало после унылой, ровной дороги, тоскливого, меланхолического состояния духа.

Тарази был бухарцем, и в нем наравне уживалось все самое противоположное - бесстрастная холодноватость и легкая возбудимость из-за пустяка, житейской мелочи, простодушие и хитроумие, презрение к мишуре и аскетизм - и желание блеснуть чем-нибудь из ряда вон, чтобы ошарашить окружающих. Увлеченный какой-нибудь парадоксальной догадкой, он мог работать сутками, чтобы проверить, дойти до сути, но, как никто другой, он был склонен к лени, к пустому времяпрепровождению. Мог вдруг бросить все, убедить себя в том, что его занятие - суета, ложь, и отдаться во власть лени. И, месяцами ничем не занимаясь, просто передвигался из города в город, ведя неприхотливую жизнь пилигрима. И тогда единственное, что его снова как бы возрождало, - самоирония, усмешка над слабостями и пороками, которые обнаруживал он в себе, одинокий, сидя на бархане и наблюдая за тем, как песок струится... струится песчинка к песчинке, течет вниз... Да, дни...