Заметки поклонника святой горы - архимандрит Антонин (Капустин)

девицами; затем – царие и судии земстии – последние представлены в самых странных одеждах, особенно же – головных уборах. Затем следуют всякого рода животные, в числе их и Сатир, и Сирена, и Иппокентавр. Далее – дерева, горы, дух бурен (в образе ангела, окрученного белою звездою, составленною из двух квадратов, коленопреклонного и дующего), лед, снег, град, огнь. Затем примыкающее к упомянутому хороводу дев последнее изображение: ἐκ γῆς δράκοντες – представляет змей, крокодилов и всяких чудищ, многоголовых и многохвостых. Ниже всего этого, по карнизу купола, расположены в малых кругах свв. 40 мучеников. Еще ниже, в четырех подкупольных навесах, изображены к востоку: свв. песнописцы Косма и Иоанн (Дамаскины), сидящими за письменным столом, подробности коего, равно как и одежда свв. писателей, обличают в живописце большую изобретательность и свободу, а к западу – купы лиц в объяснение стихов псалма: связати цари их путы и славные их ручными оковы железными, и возношения Божие в гортани их, и мечи остры в руках их. Как то, так и другое изображение поражают смелостью воображения. Вообще же кисть, украсившая паперть, бойка, затейлива и не лишена приятности. В одном месте на стене замечено: «Рука беднейшего Давида Авлонского».

Так на Св. Горе, этом общепризнанном училище православного иконописания, в самые неблагоприятные для свободного художества времена, когда иконописание превращалось уже в мертвую копировку принятых за образец рисунков, являются смелые Давиды из Авлоны с живым и пламенным воображением, для коих перестают существовать стеснительные правила; и строгие отцы снисходительно принимают дары вдохновения, не соблазняясь их новостью и странностью. Отчего у нас подобное обстоятельство дало некогда, дает отчасти еще и теперь, и, может быть, будет долго давать вперед, повод к нареканиям? Не было ли и у нас в древности иконописных изображений со всеми признаками свободного вымысла, и однако ж ими не только не соблазнялись, но даже увлекались! Отчего же такая перемена в мыслях и чувствах? По смиренному мнению моему, оттого, что: 1. у нас явилось недоверие одной половины общества к другой, для которого везде весьма легко отыскивается повод к заподозреванию и к нареканию. 2. Наше свободное искусство, по неразборчивости, невнимательности или по увлечению, берет себе образцы из иного круга религиозных понятий и убеждений, считает для себя честью подражание чужому, обидное народному чувству и сознанию, снисходительному вообще к новизнам самобытным (пример: наши иконы Св. Софии). 3. В наших новых изображениях встречаются повсюду самые невежественные анахронизмы и атопизмы, посмеивающиеся самому дорогому убеждению сердца – исторической истине церковного предания. 4. В наших мастерских иконописных, по сдержанному выражению народа, «не пахнет ладаном». 5. Наши художники-иконописцы не имеют похвального мужества называть себя беднейшими Давидами, и если не всегда платят презрением к не посвященным в таинства их искусства, то большею частью к советам и замечаниям науки относятся с равнодушием, достойным, без сомнения, лучшего употребления.

Уже вечерело. Предначертанный план пути звал нас далее. Должно было оставить роскошную трапезу археологическую, не насытившись ею. Было несколько грустно. Мы вышли за монастырь. Окончив вечернюю молитву, старцы были уже там, сидели на площадке и разговаривали о делах текущих, коих немаловажную часть, конечно, составляло и нынешнее прибытие к ним наше. Отъезд наш накануне воскресного дня казался им как бы бегством из Лавры. Мы отстаивали, чем могли, нужду безвременной спешности, между прочим даже и тем, что все уже было готово к отъезду. Мы действительно сидели уже на мулах. Когда глаза мои, так сказать, упивались последним впечатлением славной обители, передовой наш понесся вихрем с видимым сознанием наезднической удали. Но лукавое животное, поравнявшись с конюшнею, с быстротою стрелы внесло всадника в растворенную дверь. Недобрая память одной басни Крылова вызвала у нас невольный хохот. Но комедия чуть не кончилась трагедией. В разливе смеха я не замечал, что и сам неудержимо несусь к той же двери – низкой и узкой настолько, чтобы только пройти животному. При моей неизворотливости и непривычке держаться верхом я верно б был разбит если не головою, то грудью о притолоку, если бы благополучно возвращавшийся из конюшни передовой не появился внезапно в дверях. Смех застыл на нескромных устах. Мы поехали далее молча. Дорога извивалась между мелким кустарником, слегка поднимаясь в гору. Нескоро я собрался с духом, чтоб оглянуться и еще раз посмотреть на обитель, в которой видимо не перестает до сих пор витать строгий, но вместе с тем и снисходительный, дух ее основателя. Мы были уже далеко от нее и значительно возвышались над нею. В полусвете наступавших сумерек взор не различал уже более ничего, кроме слитного, изжелта фиолетового, силуэта стены, лежавшей ломаною линиею на синеве моря.

* * *

Приведенное нами в начале статьи Завещание св. Афанасия составляет только первую часть τῆς Διατυπωσέως его. Для характеристики преподобного и надлежащего понятия о первоначальном устройстве его Лавры его достаточно. Но весьма важное значение (для истории литургики) имеет и вторая часть его посмертной воли, высказанной им в виде правила, навеки нерушимого (т. е. предполагавшегося таковым), для братства славной обители. Она заключает в себе узаконение преподобного относительно чина и последования богослужения на целый год, т. е. церковный устав, весьма краткий, впрочем. Об этом уставе я слышал давно. Он должен быть почитаем весьма важным для науки памятников церковной древности, наравне с подобным же уставом Студийским. Общепринятый в православной Церкви типик или типикон св. Саввы, в том составе, как есть, не только не современен св. Савве, но и не может принадлежать прошлому тысячелетию, и след<ственно>, основываясь на нем, нельзя делать верных заключений о том, как отправлялось богослужение в церкви нашей в более отдаленные времена. Оттого устав св. Афанасия как памятник

Х века представляет нам собой весьма важный (по крайности – весьма любопытный) документ. Надеемся, что читатель не поскорбит о том, что мы решились передать к сведению его в точном переводе и вторую половину завещания св. Афанасия.

*

« Какой порядок в собраниях святого и славного придневного Воскресения Спаса нашего Иисуса Христа.

Да будет ведомо, что по миновании третьей стражи ночи, или в 9 часов, падает звонок водяных часов196, и при звуке его немедленно встают и стучат в била. Братия собираются в притвор соборного храма и тихо молятся. Священник, взяв в руку кадило, кадит сначала алтарь. Вышед же оттуда, вослед предносимого ему светильника, за переднюю решетку197, проходит северною стороною храма через (придел) сорока святых, и достигши царских врат198,