Князь Олег - Галина Петреченко

Аскольд шел первым. Он шел торопливым шагом, который подгонялся крутизной спуска и тайным желанием скорее увидеть того, кто уже избыт в памяти, но кто не должен ни в коем случае уязвить его, киевского князя Аскольда! Да где-то подспудно было еще одно желание: ежели и суждено чему-то страшному сбыться, пусть это произойдет поскорее! «Я готов к этому!. Пусть! Экийя не кладет мне больше голову на плечо… Плечо мужа-христианина ей кажется ненадежным, а переметнуться снова в стан язычников… Нет, этим болел Рюрик! А повторять его хворь негоже. Болезнь духа опасна для тела… Скоро ль Днепр?» — хмуро терзался Аскольд и не мог найти в себе сил, чтоб заговорить с Диром, или с Гленом, или с богатырем Мути…

Они вошли в Воловий Дол стремительной походкой и круто повернули влево, к пристани. Стражники, охранявшие подход к Воловьему спуску, всегда с особой медлительностью прохаживались вдоль его подножия, ибо вид на спуск был одним из прекраснейших.

Пышная зелень дубов, каштанов, ясеней, вишен и кленов покрывала киевские горы и овраги и вызывала восхищение в душе каждого, кто обращал свой взор на эту красоту. Казалось, само небо расписало здесь землю в разнообразные оттенки зелени и ту буйную пестроту красок начального увядания природы, которая бывает только во времена серпеня и вресеня месяцев.

— И впрямь, ну кто не захочет владеть такою прекрасною землею! — пророчески воскликнул Аскольд, и вдруг, как молния, промелькнула догадка: «А сеча будет здесь!»

Дир, Глен, Мути, как по команде, посмотрели на ярчайшую красоту земли, которую защищали столько лет от половцев и печенегов, от хазар и древлян, и не могли произнести ни слова. Слезы стояли в их глазах, а неповоротливые мысли комом торчали в глотках. Что должна была сказать им сейчас эта земля? Земля полян, древлян и северян, земля, по которой вихрем пробегали угорские конники и хазарские всадники; земля, которая рыдала от воя чужеземцев вместе со своими поселенцами и укрывала их как могла и чем могла кормила. Ты стала ли им матерью-землею, Киевская земля? Если да, то должна спасти их! А ежели — нет? Ты позволишь создать на память об этих удалых ратниках Киева курган поминальный?

И зашумела в ответ дубрава, со стоном опуская до земли раскидистые ветви с плодами. И запели иволги с сойками в кленовой роще, воспевая и оплакивая подвиги Аскольда с Диром и его неугомонных ратников. И слушали могучие богатыри Киева песню желней, щур, ласточек и скворцов, что подхватили начальный запев иволг и соек и разнесли повсюду печальный плач легкокрылых пернатых по ранней смерти правителей Киева.

Аскольд отвернулся от раскидистого, пышнолиственного берега, наполненного звенящим, горьким, заливистым плачем птиц и ароматом прощального дыхания земли, и нетерпеливо спросил у одного из дозорных:

— Где ладьи новгородских купцов?

— Отсюда не видать, князь, — оторопело ответил дозорный, опираясь на копье, и хриплым голосом пояснил: — Надо немного пройтить вдоль реки…

— Уйди с дороги, — зло приказал ему Аскольд, и, когда дозорный неуклюже посторонился, князь первым ступил на тропу своей смерти.

Олаф в ожидании Аскольда и Дира снова и снова всеми силами стремился заглушить в себе зов совести. «Пусть боги знают, что я намерен убрать со своего пути волохов, осевших в Киеве и самолично называющих себя князьями! — окрепнув духом, подумал он и подхлестнул себя самым решительным доводом: — Я не позволю распасться моей дружине из-за их алчных походов, превращающих войско киевских князей в разбойников.

Рюрик с таким трудом начал создавать цепь нужных крепостей, защищающих словенские земли от норманнов и степняков, но стоило кому-нибудь из русичей узнать об успешном грабеже, как ни один из наших наместников не мог сохранить свою дружину! Не научились еще русичи выдерживать испытание алчностью! И именно поэтому я отрублю голову этому дракону в его логове!» — злобно прошептал Олаф и уставился на древесную обшивку ладьи.

— А ежели они не придут? — настороженно спросил Стемир и с недоумением заметил: — Зачем ты назвался дозорному? Они могут учуять причину твоего истинного зова!

— Я решил проверить пророчество Бэрина и вещий завет Гостомыслова волхва, — улыбнулся Олаф.

— Бесполезно спрашивать, что они тебе вещали, — вздохнул Стемир.

— Да! Пока не скажу! Но и ты не превращайся в ворона! Не забудь, что служишь соколу! Иди, проверь посты, а я прилягу, коль «болен»…

— Князь, идут! — раздался тихий голос дозорного.

— С какой стороны? — встрепенулся Олаф.

— Со стороны Воловьева спуска…

— Я так и знал! Они простились с красотою края! О зов соколов! Ты кого угодно затащишь в свои сети! Стемир! Пошли в Барвихинскую бухту гонца: пусть идут в Киев!..

Часть II. Олег-правитель

Глава 1. Дела киевские

лаф услышал стук размеренных шагов, приближающихся к его стругу, звук голосов, и это заставило его собраться с духом и не отступать от намеченной цели, он не смотрел ни на небо, ни на солнце, ни на рябь днепровской воды, ибо ни в чем не хотел искать причин для смуты в душе; но и торопливость проявлять новгородский князь не собирался: проверять каждый жест, каждый шаг, каждое слово — вот завет, которым руководствовался варяжский завоеватель в час, когда решил поднять свой меч над головами непокорных волохов. «Пусть пройдут еще немного, пусть углубятся в мой стан, пусть остановятся там, откуда возврата к жизни не будет! Да будет тако!» — прошептал Олаф, услышав над головой чьи-то шаги, и хладнокровно дал команду: «Окружить и взять! Живыми!» — грозно добавил он и проследил, как Стемир выполнил его волю.

Со всех сторон выбежали ратники новгородского князя и в мгновение ока обступили киевских правителей.

И застонал Днепр, взметнув на причал темную волну, соприкоснувшуюся с черной тучей, нависшей над Киевской землей. И сверкнула молния, давая знать богам о свершении неумолимого злодейства. И зашумело, захлестало ветвями, изгибая стволы деревьев в разные стороны, Киевское полесье, внимая ужасу предстоящей расправы над удалыми киевскими князьями. Но черная туча, нависшая над причалом, вдруг раздумала разверзать свои дождевые сокристии и, разметавшись над Днепром серыми лохматыми клубами, медленно поплыла к Почайне, дабы поведать Киеву о случившейся кручине.

Все смешалось в голове Аскольда: отчаянная боль души Экийи, ее незабывающийся крик: «Ты потерял чутье на мой зов!» — и щемящая тоска, вызванная предупреждением Бастарна: «Не ходи сам на пристань, Аскольд!» И пророческие слова Дира: «Мы бессильны против зова орлана!» Аскольд закричал что было сил.

Ратники Олафа на мгновение оцепенели, но кольцо, окружавшее киевских правителей, не разрушили и теснили их к стругу своего предводителя.

Дир смотрел на Аскольда широко раскрытыми глазами, словно хотел сказать: «Не надо кричать! Ведь нас окружили и взяли в полон молча! Или это душа твоя надрывается криком копытки, у которой корсак всех птенцов утащил, да еще и к самой матке подкрадывается!.. Нам ничто уже не поможет, Аскольд! Ни крик твоей души, ни немота моей! Мы попали на самое острие капкана!..» — горько думал сподвижник Аскольда и вдруг увидел, как кольцо, плотно окружавшее их со всех сторон, разомкнулось и перед ними предстал витязь с ребенком на руках.

— Дир! Ты узнаешь во мне того мальчишку, сына вождя Верцина, который еще в Рарожье встречал дружину волохов, что прибыла к нам летовей тридцать вспять, чтобы помочь Рюрику в битве с германцами? — взволнованным голосом спросил Олаф, но Дир учуял в звуках его голоса неодолимую силу духа.

— Нет! — закричал снова что было сил Аскольд. — Ко мне, дружина! — И он ринулся на Олафа как был безоружным.

Но ни один удар киевского правителя не достиг цели: телохранители Олафа скрутили руки Аскольду и заставили его внимать своему предводителю.

— Я пришел в Киев для расправы с вами, — продолжил между тем Олаф и понял, какое впечатление произвел на сподвижника Аскольда. — Своими разбойничьими походами вы разрушили дружину Рюрика, но я решил прекратить губительность ваших дел. В Новгороде, Ладоге, Пскове, Смоленске и Любече сидят мои воеводы родом из русичей. Править людьми здесь, в Киеве, будут тако же истинные князья, а вы — не княжеского рода. У меня на руках — сын Рюриков. Вы ускорили гибель его отца. Но для сына Рюрика я и освобождаю киевский стол…

Дир не слушал. Он склонил голову и просил у богов одного: скорой кончины.

Аскольд закусил губы, хотелось выть и стонать, кричать на все Поднепровье: «Разве свершил ты столько дел, сколько я успел?! Кто дал тебе право судить меня, Аскольда?! Ты даже путь дальше Киева не знаешь!..» Но злая воля сковала уста Аскольда, и он, плюнув в сторону Олафа, молча ждал, когда секироносец русича свершит свое дело…