Замок из стекла - Джаннетт Уоллс

Мы рассказали Брайану о нашем финансовом предприятии. И хотя никто его не приглашал в Нью-Йорк, потому что он был еще в седьмом классе, Брайан сказал, что будет давать заработанные деньги нам. Он стриг людям газоны, рубил дрова или серпом срезал сорняки на горных склонах. Брайан работал каждый день после школы и каждый день в выходные, возвращаясь весь порезанный дикими растениями. Он не ожидал от нас никакой благодарности, а просто передавал заработанные средства в копилку, которую мы назвали «Волшебник Изумрудного города».

Мы прятали копилку в старой швейной машине, которая стояла в нашей спальне. Снизу копилка нигде не открывалась, а щель сверху была слишком узкой для того, чтобы вынуть деньги даже при помощи ножа. Таким образом, все, что попадало в копилку, в ней оставалось. Мы не могли посчитать деньги, но поскольку копилка была полупрозрачной, глядя на нее против света, мы видели, что денег постепенно становится больше.

Однажды той зимой я пришла из школы и увидела, что перед нашим домом стоит Cadillac Coupe DeVille золотого цвета. Я сразу подумала о том, что социальная служба по работе с малолетними из неблагополучных семей подыскала нам приемную семью миллионеров, но в доме гордо расхаживал папа, крутя на пальце ключи от автомобиля. Папа объявил, что Cadillac является теперь официальным средством передвижения семьи Уоллс. Мама гундосила в ответ, что жизнь в трехкомнатном сарае без электричества предполагает некое достоинство бедняков, но если к жизни в трехкомнатном сарае добавляется золотой Cadillac, это превращает человека в классического представителя «белого отребья»[52].

«Где ты его нашел?» – спросила я.

«Удача в картах и блеф», – гордо ответил папа.

С тех пор, как мы переехали в Уэлч, у нас было несколько автомобилей. То были жалкие развалюхи с умирающими моторами и потрескавшимися лобовыми стеклами, с дверями настолько прогнившими, что через них можно было видеть асфальт. Эти машины не выдерживали дольше пары месяцев и точно так же, как и Oldsmobile, в котором мы приехали из Финикса, не заслуживали даже собственного прозвища, не говоря уже о карточке ежегодного ТО и официальной регистрации. На Coupe DeVille красовалась наклейка, свидетельствующая о том, что ТО пройден и действует в течение года. Машина была неописуемо красивой, и папа предложил возобновить традицию присвоения имен нашим авто. «Эта машина напоминает мне Элвиса», – сказал он.

Я, конечно, подумала о том, что папе следовало бы продать Элвиса, чтобы поставить в доме нормальный туалет и купить нам новую одежду. Мои черные кожаные туфли, которые я купила за доллар, разваливались и держались на английских булавках, которые я покрасила черным фломастером, чтобы они меньше бросались в глаза. Фломастеры я использовала для того, чтобы скрыть дырки на моих штанах, рисуя пятна на своих ногах. Я решила, что цветные пятна на ногах будут менее заметны, чем заплатки на штанах. У меня тогда было две пары штанов: синие и зеленые. В результате, когда я снимала брюки, у меня на ногах оставались синие и зеленые пятна.

Но папа любил Элвиса слишком сильно, чтобы его продать. Если честно, то и я любила эту машину. Это был длинный и элегантный автомобиль, словно яхта. В нем были кондиционер, кожаная обивка, стекла опускались при нажатии кнопки, и даже работали поворотники, поэтому папе не приходилось показывать направление поворота рукой. Когда мы ехали в машине по городу, я милостиво улыбалась людям на улице, словно я была наследницей нефтяного шейха. «Горный Козленок, ты умеешь вести себя, как принцесса», – говорил в таких случаях папа.

Маме Элвис тоже очень нравился. Она перестала преподавать и посвятила свое время рисованию. В выходные мы иногда выезжали на ярмарки, которые проводились в разных местах штата. На этих ярмарках было много бородатых мужчин в комбинезонах, игравших на дульцимерах, и женщин в деревенской одежде XIX века, которые продавали всякие «чесалки» для спины и фигурки медведей и шахтеров из угля. Мы набивали багажник Элвиса мамиными картинами и пытались их продать. Мама рисовала портреты людей по восемнадцать долларов за штуку, и иногда у нее даже были заказчики.

Во время путешествий мы спали в Элвисе, потому что денег у нас хватало только на бензин, да и то далеко не всегда. Тем не менее, путешествовать было приятно. Каждое путешествие напоминало нам о том, как легко встать и поехать, куда тебе хочется.

Приближалась весна и время окончания школы для Лори. Каждый вечер я лежала в кровати и думала о том, как сложится ее жизнь в Нью-Йорке. «Ровно через три месяца ты будешь в Нью-Йорке», – говорила ей я. Через неделю я говорила ей: «Ровно через два месяца и три недели ты будешь в Нью-Йорке».

«Пожалуйста, давай не будем на эту тему», – сказала однажды Лори.

«Ты нервничаешь?» – спросила ее я.

«А как ты сама думаешь?»

Лори очень переживала. Она не очень хорошо представляла себе, что будет делать в Нью-Йорке. Эта часть нашего плана оставалась очень слабо проработанной. Осенью я считала, что Лори будет учиться в одном из университетов и получит стипендию на обучение. Она была финалистом национального конкурса среди учеников средних школ. Правда, она не сдала последний тест, потому что он проходил в Блуфильде, куда ей пришлось ехать на попутках. Ее взял в кабину дальнобойщик, который начал к ней приставать. В результате Лори опоздала на тест и его не прошла.

Мама поддерживала план Лори переехать в Нью-Йорк и говорила, что сама бы с большим удовольствием переехала в большой город. Она предложила, чтобы Лори подала документы в университет Cooper Union[53]. Лори собрала портфолио рисунков и непосредственно перед тем, как отправить их в университет разлила на них кофе, после чего мама сделала предположение, что Лори боится успеха.

Лори узнала о том, что литературное общество оплатит обучение студенту, который создаст лучшую работу на тему «Гении английской литературы», и решила, что сделает из глины бюст Шекспира. Лори трудилась неделю не покладая рук. Для работы она использовала заостренную палочку от мороженого. В результате бюст получился, словно копия Шекспира с его глазами немного навыкате, бородкой и серьгой в ухе.

Однажды вечером мы сидели и смотрели, как Лори заканчивает свою работу. Вдруг появился пьяный папа и заявил: «Это совсем не похоже на Шекспира. И вообще, как я вам уже говорил, Шекспир – это чистый миф».

Каждый раз, когда мама вынимала книжку с пьесами Шекспира, папа говорил, что они написаны не великим английским бардом, а большим коллективом людей, в который входил и граф Оксфорда, потому что в те времена в Англии не было ни одного человека, который обладал бы словарным запасом в тридцать тысяч слов. В общем, папа утверждал, что Шекспира, как гения английской литературы, не существовало.

«Этим бюстом ты только увековечиваешь обман, который продолжается уже несколько веков», – критиковал папа.

«Папа, это всего лишь бюст», – оправдывалась Лори.

«В этом-то и вся проблема», – отвечал папа.

Он критически осмотрел бюст, после чего быстро протянул руку и размазал мокрую глину на губах поэта большим пальцем.

«Что ты наделал?» – в ужасе закричала Лори.

«Теперь это не просто бюст, а бюст с глубоким символическим значением, – сказал папа. – Работа называется «Немой бард».

«Я столько времени на него потратила! Я лепила его так долго! – кричала Лори, – а ты взял и испортил!»

«Я его облагородил», – возразил папа.

Он заявил, что поможет Лори написать сочинение, доказывающее, что Шекспир – это собирательное имя творческого коллектива, точно так же, как Ренуар – это всего лишь один из авторов картин, которые ему приписываются. «Да ладно, ты произведешь фурор в литературном мире!» – убеждал ее папа.

«Да не нужно мне никакого фурора! Я просто хочу получить стипендию и пойти учиться!» – отвечала Лори.

«Черт подери, ты участвуешь в забеге лошадей, а мыслишь, как коза. Козы не выигрывают забеги и гонки», – сказал папа.

Лори не собралась с духом, чтобы восстановить испорченный бюст. Она смяла глину и оставила ее на рабочем столе. Я сказала Лори, что, даже если ее не примут в художественную школу или университет, она все равно поедет в Нью-Йорк. Она может жить на накопленные нами деньги, найдет работу и только после этого подаст документы. Это был наш новый план.

Мы очень разозлились на папу. Папа расстроился и заявил, что ему даже не хочется домой возвращаться, потому что никто его не ценит. Он утверждал, что не хочет отговаривать Лори от поездки в Нью-Йорк, но, если у нее в голове есть хоть капля здравого смысла, она останется дома. «Нью-Йорк – это клоака, где живут педики и насильники», – неоднократно повторял он. У Лори украдут деньги, она будет жить на улице, станет проституткой и наркоманкой, как большинство сбежавших из дома детей. «Я говорю это, потому что я тебя люблю, – настаивал он. – Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое».