Каменные скрижали - Войцех Жукровский

Вокруг на плоских крышах шестиэтажных домов сидели группы женщин, они внимательно следили за жизнью соседей и, как греческий хор, комментировали события. Толпа детей обсела парапет, они показывали друг другу пальцами на необыкновенных гостей. А когда художник подходил к ним, ребятишки удирали с легкостью вспугнутых воробьев.

— Это сущие чертенята, — жаловался отчаявшийся художник, — им приходится здесь спать, я готовлюсь к выставке, а они влезают на крышу и переворачивают все, воруют у меня кисти и краски, сами начинают рисовать… Я нахожу следы их забав не только на стенах барсати, но и на собственных полотнах.

— А нельзя ли их как-нибудь использовать в качестве натурщиков? — подсказала Маргит. — Втянуть их в вашу работу?

— Я пытался, — признался смущенный Канвал, — дети неутомимы в своих шалостях, они подглядывают, подражают мне. Соседи жаловались, что пропали две простыни, которые кто-то разрезал и натянул на подрамник, естественно, они подозревали меня, устроили мне жуткий скандал, поскольку эти чертенята действительно спрятали их среди моих картин.

Художник застелил кресло старым купальным халатом со следами от вытираемых об него кистей. Усевшись у стены барсати, Маргит с трудом пыталась сосредоточить свое внимание на поочередно выставляемых картинах, взгляд ее блуждал по розовым и желтым стенам далеких домов, группам деревьев и пальм, лениво шевелящих кронами бахромчатой листвы, по полинявшему небу с несколькими неподвижно висящими стервятниками.

Тереи сидел рядом на кипе переплетенных старых альбомов и английских журналов. Художник приносил по две картины, одну за другой прислонял их к парапету и с беспокойством вглядывался в гостей, пытаясь по лицам определить их реакцию, прежде чем услышит вежливые слова одобрения. Каждую новую картину дети, собравшиеся на стенке между домами, встречали общим смехом и аплодисментами, что, похоже, страшно раздражало художника, ибо он несколько раз обращался к ним с просьбами и угрозами, так, по крайней мере, Иштвану казалось по тону голоса, который уже срывался на истерический крик. Только присутствие редких гостей удерживало Канвала от того, чтобы разогнать этих неблагодарных зрителей. Картины в спокойной гамме серого и розового или резкого сочетания охры, желтого и белого цветов, с деформированными очертаниями каких-то фигур и домов, похожими на геометрические тела людьми, закутанными в серые простыни, передавали настроение нагретой солнцем земли, снедаемой засухой, меланхолию внезапно наступающих сумерек.

— Он не умеет рисовать, — пискливо кричала по-английски маленькая девочка, подпрыгивая на стенке, колокольчики на ремешках вокруг лодыжек позванивали, как издевательский смех. Осмотр картин, выбор их на будущую выставку превратились для художника в пытку. Он менял полотна все быстрее и быстрее, удивляясь тому, что Тереи просит не спешить. Это была настоящая живопись, возможно, тем более ценная, что в этом городе она никому не была нужна, даже его ближайшее окружение считало занятие Канвала слишком обременительной для семьи манией, а он сам работающим в поте лица зятьям, гоняющимся за любой сделкой, которая могла принести хоть несколько аннов, казался подозрительным бездельником, живущим на их иждивении. Они не раз давали ему это довольно ощутимо понять. Однажды, будучи в особенно подавленном состоянии, Канвал признался Тереи, что родственники даже жену настроили против него, она отказывалась давать ему сэкономленные рупии на покупку красок и бумаги.

— Что ты об этом думаешь? — спросила шепотом Маргит, когда Канвал скрылся внутри барсати. — Не правда ли, хорошо? Жестоко было бы хвалить, если бы ты не верил в его искусство…

— Это очень хорошая живопись, — сказал Иштван искренне. — Например, вот эта картина с силуэтом девушки, завернутой в зеленое сари, закутанной до глаз, и тонкой, превращенной почти в растительный узор парой фигур, склонившихся друг к другу, все вокруг подсвечено апельсиновым гаснущим жаром, который кроется в этой земле… Эту картину я хотел бы купить.

— К сожалению, я не могу ее продать, — сказал художник, выглядывая из барсати, — но, госпожа Уорд, я с удовольствием сделал бы ваш портрет. Предупреждаю, чтобы не было недоразумений, он не будет похож, для этого существует фотография. Меня привлекает ваш колорит, медные волосы, желтое платье, фиолетовый оттенок кожи. Если бы вы нашли время…

Он смотрел на девушку так, словно уже превращал ее в систему линий, нагромождение плоско закрашенных геометрических фигур, в его глазах было столько восхищения, что Иштван подумал с симпатией: ему надо помочь, может, удастся организовать выставку в Будапеште, особенно если после вернисажа его картин в Дели появятся положительные рецензии.

— А не могли бы вы продать мне этот серо-голубой пейзаж? — Маргит встала и вытащила картину из-под повернутых тыльной стороной полотен, их испачканные жирными пятнами поверхности сверкали в лучах заходящего солнца.

— С большим удовольствием. Вы выбрали самую лучшую… Если вы, госпожа Уорд, позволите, я вам подарю ее после выставки. Они и так здесь портятся. Моя живопись не находит в Индии покупателей, я это объясняю тем, что мы еще не доросли. Вкусы формирует реализм XIX века, англичане, или каллиграфия копиистов, подражание народному декоративному искусству, поверхностный подход…

— Нет, — возмутилась Маргит, — я могу себе представить, сколько это стоит, и отказываюсь принимать такие подарки. Скажите, сколько…

Художник колебался, боялся назвать слишком высокую цену, а одновременно уже предчувствовал, как будут выглядеть зятья, которым он сунет под нос пачку банкнот. А может, вообще ничего не говорить, оставить деньги на холсты и краски, на раму, благодаря которой картина становится более красивой, как женщина, надевшая новое платье. Одновременно он хотел, отблагодарить Тереи за его доброе отношение к нему.

— Если я попрошу сто рупий, это не будет много? — наконец-то произнес он.

— Нет, картина стоит гораздо дороже.

— Для коллекционера, в Европе, может быть… Но не здесь,— оправдывался Канвал. — Вы ее возьмете сейчас или я смогу эту картину еще выставить? Я поместил бы подпись, что она продана, возможно, даже с ценой. Так делают, картина начинает больше нравиться тем снобам, которые все пересчитывают на рупии, она становится приманкой…

— Вы можете написать цену повыше, — девушка заговорщически посмотрела на художника, — а я скажу, что столько и заплатила.

— Но только не слишком высокую, — предостерег Иштван, — тогда будет обратная реакция: ишь, нашел доверчивого иностранца, удалось его провести, но мы-то эти штучки знаем.

— Вы правы, во всем нужно иметь чувство меры. Давайте войдем в барсати, — пригласил художник, видя, что мисс Уорд открывает сумочку и ищет деньги, — ни к чему, чтобы нас все видели.

Канвал пододвинул ей кресло, сбросил картон и рисунки с кровати, дернул за шнур, и рулон циновки над входом с треском упал, подняв тучу пыли. Маргит уже доставала банкноты.

Художник взял деньги, обмотал платком и сунул в карман брюк.

На опущенной циновке появилась тень женщины, она склонялась все ниже и ниже, сквозь щель, откуда проникали яркие лучи солнца, они видели ноги в сандалиях, на пальцах босых ног были нанизаны перстни, внутренняя часть ладоней ярко-красная, она поставила поднос с чашечками кофе на бетон. Склонившись, женщина еще какое-то время подождала, но художник не поднимал циновки до тех пор, пока она не ушла. Угощая их кофе, в который он насыпал много сахару, Канвал вполголоса объяснял:

— Это была моя жена. Я ее не представил, потому что, она не знает английского… Жена родом из деревни, она воспитана по старинным обычаям и чувствовала бы себя неловко в нашем обществе.

Уловив удивленный взгляд Маргит, художник торопливо добавил:

— Нет, я не стыжусь ее, она хорошая, хотела бы мне помочь, пытается убедить меня измениться и стать таким, как другие, начать зарабатывать. Жена плачет по ночам из-за того, что ее выдали замуж за сумасшедшего, да и что это за занятие — мазать кистью по холсту? И возникают картины, непохожие на окружающий мир. Ее семья женила меня на ней, они богатые, казалось, что ее родители должны мне помочь. Но я для них обуза в течение уже стольких лет… — Задумавшись, он долго мешал густой осадок кофе и остатки тростникового сахара. — Вы, мисс Уорд, даже не представляете, что для меня значит продать картину. И дело не только в деньгах. Хотя благодаря им, возможно, жена поверит, что и я зарабатываю? И то, чем занимаюсь, тоже чего-то стоит…

Спускаясь с плоской крыши в сопровождении толпы детей, они погружались в густые кухонные ароматы, осторожно ступая по крутой лестнице. Художник вдруг решил воспользоваться случаем и поехать с ними.