Каменные скрижали - Войцех Жукровский

— Почему сааб мне не позвонил, — жаловался Перейра, — я ждал… Но все и так приготовлено к чаю. Звонил художник, Рам Канвал, спрашивал, не приедет ли сааб к нему… Я не знал, что ответить, он заупрямился, сказал, что будет ждать на углу улицы, его дом не так легко найти.

Тереи смотрел на покрытое морщинами озабоченное лицо, седые взъерошенные волосы, слезящиеся глаза.

— Слушай, — начал он серьезно, — тебе хорошо в моем доме? Перейра сложил ладони, как для молитвы, и ударил ими в худую, темную грудь так, что загудело.

— Сааб, ты знаешь, ты мой отец и мать, я и моя семья живем в твоей тени.

— То, что происходит в этом доме, имеет отношение ко мне и к тебе. Достаточно, что мы оба об этом знаем. У меня есть перстень с бриллиантом, а ты должен быть счастлив, что у тебя богатый господин. Черные глаза блеснули из-под приподнятых век, повар понимал, о чем идет речь.

— Но не все должны об этом знать, потому что завистливых и жадных вокруг полно.

— О да, сааб, плохих людей много, — поддакивал Перейра.

— Если я узнаю от знакомых, которые слышали от своих слуг, а они от вас, что ты говорил о перстне, цены которого не знаешь, можешь больше не возвращаться в кухню, если даже ее двери будут открыты. А я возьму себе другого повара, который будет мне служить и уметь молчать… Ты понял?

Перейра смотрел внимательно и задумчиво.

— А вдруг уборщик, ведь он тоже входит в комнаты… А если чокидар? Он ночью ходит вокруг дома и спит на пороге, как собака, а вдруг они проболтаются?

— Предупреди их, что я выгоню всех, поскольку хочу жить спокойно. А ты, повар, знаешь, что я слов на ветер не бросаю.

— Да, сааб, — подтвердил взволнованный Перейра. — Во сколько подать dinner?

— В десять. Приготовь постель во второй спальне. Миледи — мой гость и останется здесь на ночь, — Иштван говорил тихо, подчеркивая каждое слово. — Ты умный, старый человек и запомни слова, какими ты ее встретил: эта госпожа — настоящая леди. Ты хотел бы, чтобы она такой и осталась в ваших разговорах, даже когда утром покинет этот дом.

— Надо ли прислуживать за столом?

— Да. Только вымой руки, потому что ты держался за землю, — приказал Тереи и пошел в свою комнату за Маргит, которая встретила его, заговорщически опустив веки и полураскрыв губы, которые он тут же начал жадно целовать.

— Идем, тебя ждет чашка очень ароматного чая…. — приглашал он, передразнивая голос повара. — Ты можешь даже испортить его вкус ложечкой свежих сливок.

— Не нарушай своих планов из-за моего неожиданного визита, — просила Маргит, с хрустом надкусывая гренку, на которой растапливалось масло под слоем апельсинового джема, — я с удовольствием тебя здесь подожду. Но я буду еще более счастлива, если ты возьмешь меня с собой, если мы не расстанемся, если только…

— Мне надо быть у художника Рама Канвала, но я в любой момент могу отказаться от этой встречи. Ты его знаешь, он был на свадьбе Грейс, помогал нам покупать босоножки.

Маргит посмотрела на него сияющими глазами.

— Надо было бы к ней заехать. Ведь вы же дружите.

— Не знаю, не увез ли ее куда-нибудь раджа, — попытался оттянуть встречу Иштван. — Они постоянно в разъездах.

— Проверь, позвони. Она обидится, если узнает, что я в Дели и не заглянула к ней… Интересно, как Грейс себя чувствует замужем… Очень ли изменилась? По сути, она англичанка, а не индуска.

— Я тоже так думаю, но ты ее теперь не узнаешь, она стала правоверной индуской, я потерял с ней контакт со дня свадьбы — пытался отговорить ее Иштван, — да и с ним тоже… Он перестал бывать в клубе.

— Признайся, — грозила девушка пальцем, — ты был в нее немного влюблен. Да и ничего удивительного, она — красавица. Если бы я была мужчиной…

— Я еще не знал тебя, — сказал Иштван, искренне пытаясь оправдаться.

— Если тебя ее замужество так задело, туда идти необязательно, — легко согласилась она. — Только возьми меня с собой. Но не будет ли этот художник рассказывать о нашем визите по всему городу?

— Думаю, что нет, — Тереи предпочитал съездить в Старый Дели, чем провести вечер у раджи, он боялся встречи с Грейс и блеска счастья в глазах Маргит, непроизвольного проявления близости, которое ревнивая женщина сразу же заметит. — Хорошо, поедем.

Рама Канвала Иштван заметил издалека, у края тротуара. Он стоял, худой, высокий, вертя головой, как наседка, которая потеряла цыплят. Рам Канвал с облегчением сел на заднее сиденье. В нескольких местах дорога еще была разрыта, прокладывали трубы водопровода и кабели. Группы детей играли на проезжей части улицы, автомобиль привлек их внимание, они бежали за ним, поглаживая ладонями нагретый металл, как спину кошки. Когда машина остановилась, художник выбрал двух мальчишек, живущих по соседству, чтобы они ее охраняли, те покрикивали на девочек, не давая им трогать руками кузов.

— Мы живем на третьем этаже, мисс Уорд, — объяснял художник, идущий впереди, — у нас четыре комнаты… Но моя мастерская находится на крыше, в барсати. На крыше больше света. Может, вы зайдете на чашку кофе?

Во всех квартирах на лестничных площадках открывались двери, оттуда выбегали дети, за ними взрослые, все они с интересом рассматривали европейцев.

— Завидуют, что вы пришли ко мне, — объяснял польщенный Рам Канвал, — надо будет им шепнуть, кого они имели честь видеть. По правде говоря, я уже потерял надежду, что вы, господин советник, приедете. Дипломаты легко обещают, а потом обманывают… Я художник, а не купец или чиновник, со мной можно не считаться. Никому я не нужен.

Тесная лестница, забрызганная, словно свернувшейся кровью, красными каплями жеваного бетеля, была наполнена запахами кухонных приправ и кипящего кокосового масла. Дети цеплялись за перила, стараясь прикоснуться к странным одеждам европейцев. Родственники художника сбились в кучу в дверях квартиры так, словно не только не собирались приглашать туда гостей, но даже не хотели, чтобы внутрь проник хоть один любопытный взгляд.

— Мой отец, майор в отставке, — представил Канвал седого старика, — зять занимается посредничеством, продает участки под застройку, ох, он зарабатывает, — расхваливал с гордостью художник, хотя этот усталый, невзрачный на вид человек в пиджаке и дхоти, помятой юбке, из-под которой торчали худые ноги в сандалиях, вовсе не был похож на богача, — сестры, обе замужем, — две черноволосые головы склонились, показав покрашенные в красный цвет проборы, — мой младший брат, переводчик, он сейчас как раз работает по договору над переводом «Преступления и наказания» Достоевского, — У его брата было бледное лицо человека, постоянно сидящего в темном помещении, очки в проволочной оправе и тонкие усы, кустиками растущие в углах губ.

— Вы знаете русский? — спросил советник, пожимая его мягкую, липкую ладонь.

— Нет. Брат переводит с бенгальского на хинди, — заметил художник.

— И пользуюсь английским оригиналом, — удивительным для такого тела басом добавил переводчик. — А, кроме того, я разрабатываю гороскопы, но только ради удовольствия, может быть, кто-нибудь из вас захочет…

Но Рам Канвал не дал им ответить.

— Еще один мой зять. Купец, хозяин большого магазина в Старом Дели, он мог бы открыть его и на Коннахт-Плейс, но там обороты поменьше.

Толстый мужчина, исполненный величия, которое дает чувство собственного достоинства и деньги, подошел к ним, пожал руки и сделал замечание жене, которая хихикала, показывая на рыжие волосы Маргит, и что-то шептала сестре на ухо.

— Мы пойдем наверх. Оттуда прекрасный вид, — сказал Канвал семье, его родственники, казалось, были несколько разочарованы таким оборотом дела, — пришлите нам кофе…

— Это вся ваша семья?

— О, нет, — засмеялся художник, словно услышав хорошую шутку, — есть еще родители моей жены, жена и множество детей, перечислением которых я не смею вас мучить. У меня самого четверо. Три сына и дочь. Они поднялись по крутой лестнице, с облегчением вышли на крышу, на солнце.

Из экономии два каменных дома поставили рядом, только крыши отделили парапетами, создав как бы детские манежи, в которых бегала детвора.

Барсати, комнатка без передней стены, похожая на недоконченное детское сооружение из кубиков, служила летом спальней для прислуги. Художник переоборудовал ее под мастерскую. Вместо дверей он прибил свернутую циновку. Кроме мольбертов и прислоненных к стене картонов, единственной мебелью было сломанное тростниковое кресло, застеленное несколькими журналами, и рама кровати, заплетенная веревочной сетью. Они подошли к парапету и посмотрели на окутанный легкой дымкой город. Скопление домишек Старого Дели напоминало большую темную свалку, вдали были видны красный каменистый холм и коричневатая зелень парков, сквозь которую просвечивала, тревожа изменчивым блеском, широко раскинувшаяся Джамуна.