Русская эмиграция в Париже. От династии Романовых до Второй мировой войны - Хелен Раппапорт

что его сторонники «никогда не были особенно многочисленными, поскольку ему не удавалось внушить доверие тому большому количеству роялистов… которые ставили интересы России превыше восстановления монархии». Она считала, что Кирилл и его последователи – так называемые легитимисты – оторваны от реальности, что они «все еще цепляются за старые традиции, как за единственное утешение в рушащемся мире». Кирилл был для них «последней надеждой», а Николаша, хоть и снискал большее уважение в эмигрантских кругах, оказался, по мнению Марии Павловны, «немногим более результативным», чем Кирилл, поскольку «окружил себя стариками, чьи взгляды оставались крайне узкими», несмотря на революцию8.

В августе 1924 года Кирилл решил, что после шести лет ожидания настал момент провозгласить себя императором, а сына Владимира – наследником престола. Свою декларацию он выпустил в виде брошюры под названием «Кому быть императором России?», вышедшей одновременно с манифестом от 31 августа, где сообщалось о присвоении им титула Императора Всея Руси. С официального создания Советского Союза в 1922 году Кирилла очень беспокоили события в России. «Россия гибнет. В глубокой тревоге страна ожидает полного развала, – заявлял он, добавляя далее, что его долг «как старшего члена и главы императорского дома», а также блюстителя императорского трона призвать «к объединению всех россиян – верных присяге и своей стране – под общим знаменем закона, в сени которого не может быть споров и разногласий»9. Заявляя это, Кирилл, тем не менее, опасался реакции эмигрантской общины. «Ничто не сравнится с тем, что мне придется снести теперь, – говорил он великой княгине Ксении, – и я прекрасно сознаю, что меня ждут самые яростные нападки и обвинения в тщеславии»10.

Враждебная реакция последовала немедленно – из Сербии генерал Врангель, бывший предводитель Белой гвардии, выразил озабоченность тем, что заявление Кирилла спровоцирует конфликт в монархистских кругах. Врангель отказался предоставить ветеранов своей армии в распоряжение Кирилла, а вместо этого 1 сентября 1924 года объединил их в Русский общевоинский союз (известный как РОВС), призванный очистить Россию от большевиков. Посовещавшись с другими белогвардейскими командующими, Врангель обратился к Николаше, который до этого «намеренно держался в стороне», с предложением возглавить процесс объединения11. Бывшие военные в русской колонии в Париже поддерживали в большинстве своем как раз Николашу; бывший главнокомандующий императорской армии он де-факто считался лидером белогвардейцев в эмиграции, тем более что Кирилл продолжал жить в Кобурге. Хотя Врангель не считал Николашу реальным претендентом на престол – не больше, чем сам Николаша, – эмигранты желали, чтобы он взял на себя командование войсками, численность которых, с учетом членов РОВС и других ветеранов в изгнании, составляла около сорока тысяч человек12. В ответ на их призыв Николаша перебрался из своей резиденции на мысе Антиб на Лазурном Берегу в замок Шуаньи, довольно скромное жилище в сорока милях к югу от Парижа. Там он вел тихую и уединенную сельскую жизнь, настаивая на том, чтобы те, кому нужен его совет или вмешательство в политическую жизнь, приезжали к нему сами. Он построил на землях замка русскую православную церковь, где служил священник из Парижа, а верные ему казаки, служившие охраной, пели в импровизированном хоре. Однако многие его сторонники из числа эмигрантов требовали теперь, чтобы Николаша вышел на передний план: «Заслышав ваш голос, русские позабудут свои склоки и объединятся»13.

25 сентября 1924 года Сандро призвал всех русских поддержать его племянника, великого князя Кирилла, а Дмитрий Павлович заявил, что отказывается от былых политических амбиций. На закрытом собрании Высшего монархического совета, опережая действия стареющего Николаши, он просил Дмитрия быть готовым взять на себя руководство монархическим движением, но тот активно воспротивился. На его решение определенно повлиял неприятный визит Виктории Мелиты, нагрянувшей из Парижа, которая настаивала на том, чтобы Дмитрий признал Кирилла законным царем. Встревоженный решительным настроем фракции Кирилла, Дмитрий Павлович утверждал, что необходимо соблюдать закон о престолонаследовании, хотя, безусловно, претензии на трон мог бы предъявить и он. «Я принял решение встать на сторону великого князя Кирилла Владимировича», – заявил Дмитрий. С тех пор он стал все больше времени проводить вне Парижа, порхая на юге Франции с одной вечеринки на другую, флиртуя в лондонском высшем свете, появляясь на престижных турнирах по поло и других роскошных мероприятиях. Он продолжал рисковать оставшимися деньгами, предаваясь азартным играм, и все больше отдалялся от тех русских эмигрантов, которые видели в нем свою последнюю надежду – харизматичного лидера, способного спасти их страну14.

К 1926 году у Дмитрия осталась единственная цель: найти максимально богатую жену, которая позволит ему и дальше вести праздный гедонистический образ жизни, к которому он так привык. В Биаррице его мечта осуществилась: он познакомился с богатой и красивой американской наследницей Одри Эмери, дочерью миллионера, сколотившего состояние на недвижимости. Они поженились после двухнедельной помолвки там же, в Биаррице, в присутствии многочисленных представителей русской эмигрантской аристократии; однако брак был морганатическим, и Дмитрий, заключая его, лишал себя права претендовать на российский престол. Кирилл, однако, согласился дать Одри титул княгини Ильинской.

Сопротивление Кириллу активизировалось в октябре 1924 года, когда вдовствующая императрица Мария Федоровна, самая высокопоставленная и уважаемая из Романовых, отказалась его поддержать. В письме из Дании, где она тогда жила, императрица направила Николаше открытое письмо, выражая свою боль от дошедшей до нее новости. Заявление Кирилла было, по ее мнению, «преждевременным», она не могла и не хотела признавать, что ее возлюбленные сыновья, Николай и Михаил, мертвы. «Никому не под силу погасить во мне последний луч надежды», – настаивала она и действительно прожила с этим убеждением до самой смерти15. Действия Кирилла рассматривались как нарушение негласного соглашения – никто не смеет претендовать на престол, пока вдовствующая императрица еще жива; поступить так означает уничтожить последнюю надежду на единое сопротивление большевикам. В статье, посвященной этим разногласиям, вашингтонская «Ивнинг джорнэл» критиковала позицию императрицы: «Отрицая претензии престолонаследников, особенно великого князя Кирилла, она рассуждает о божественном помазании монархов так, словно мы до сих пор в Средневековье»16.

Ответ Марии Федоровны сильно задел Кирилла: 11 октября с виллы Эдинбург он написал ей, что «считает своим священным долгом встать во главе объединенного движения во имя спасения нашей страны» и что сделает все возможное, «чтобы отыскать для вас ваших сыновей, если они еще живы». Он обличал Николашу, который вместе с женой поддерживал Распутина и, по словам Кирилла, активно содействовал подрыву престижа семьи Романовых17. Несмотря на это, в ноябре 1924 года Николаша взял на себя верховное командование всеми русскими войсками в изгнании, включая РОВС в Сербии, на