Русская эмиграция в Париже. От династии Романовых до Второй мировой войны - Хелен Раппапорт

том основании, что он рассчитывает в будущем восстановить закон и порядок в России под демократическим управлением. Безусловно, у него были и харизма, и убедительность, чтобы вести людей за собой, но военная интервенция оставалась чистой химерой.

Реакция на эти заявления и обличения в эмигрантских кругах Парижа была горькой и неоднозначной. Сандро утверждал, что Дмитрий и Николаша пали «жертвами безграничного энтузиазма их последователей», и говорил, что выдвигаемые ими аргументы «ставили объективных наблюдателей в тупик»18. Все они были, по мнению Сандро, смешны: советская Россия отнюдь не собиралась распадаться, делая «трехстороннюю борьбу претендентов… по меньшей мере крайне преждевременной». «Они суетились, сговаривались, интриговали» и…

…верные старой русской традиции забалтывали друг друга до полусмерти. Бледные и взволнованные, они толпились на собраниях монархистов, в тесных прокуренных парижских кафе, сравнивая достоинства и недостатки троих великих князей, ночи напролет.

Там цитировались вслух законы Российской империи, подтверждавшие неотъемлемые права Кирилла, – их зачитывал пожилой государственный чиновник, одетый как принц Альберт и похожий на ходячий труп, который поддерживают сзади невидимые руки. Генерал-майор в медалях кричал, что «массы российского населения» мечтают видеть Николая, бывшего главнокомандующего императорской армией, на троне его предков. Пронырливый адвокат из Москвы защищал права молодого Дмитрия в манере, идеально подходящей для выжимания слез из присяжных19.

Кроме того, как справедливо замечал Сандро, все это происходило, пока парижане спокойно сидели за столиками ресторанов на больших бульварах, «равнодушные к процессу выбора царя для новой России»20. Следует добавить и то, что большинство работавших русских эмигрантов, которые по двенадцать часов крутили баранку такси или потели на конвейерной линии в Бийанкуре, не располагало временем для обсуждения столь тонких материй, а влиятельное литературное сообщество вообще не хотело иметь дела с монархистами.

Кирилл и его супруга – как всегда решительная и уверенная в себе Виктория Мелита – взялись играть роли императора и императрицы с таким энтузиазмом, будто за ними стояла реальная власть. В октябре 1924 года она заверяла свою сестру Александру, что не станет предпринимать «окончательных шагов», которые «навсегда лишат нас мира и покоя», однако очень скоро амбиции толкнули ее поехать в США с лекционном туром в поддержку монархистского дела21. Хотя они с Кириллом предпочитали Германию, где Виктория Мелита в начале 1920-х годов активно поддерживала Гитлера, теперь им пришлось переехать ближе к средоточию монархистских кругов в Париже. Супруги любили Бретань, и в 1925 году купили дом в рыбацкой деревушке Сен-Бриак, где в распоряжении Кирилла, обожавшего гольф, были лучшие поля. После реновации они в 1927 году переселились туда на постоянное жительство из Кобурга, а дом назвали Кер Агонид (имя Виктории на бретонском) и пристроили к нему православную часовню.

Там Император Всея Руси Кирилл учредил свой маленький двор и предавался мечтам о возвращении в Россию и предъявлении прав на законное наследие. Внешне он вполне соответствовал титулу: высокого роста, как все Романовы, очень видный, он исполнял свою самопровозглашенную роль с вящей серьезностью, даже с помпой. Многим театральность двора в Сен-Бриаке казалась абсурдом. «Это даже не театр, – язвил один русский, – это балаган»22. Однако Кирилл был настроен решительно: каждый день просиживал за рабочим столом с девяти до шести часов, сочиняя прокламации и раздавая директивы, а также разбирая бесконечную почту от русских эмигрантов со всего мира. По словам Сандро, крайне тяжело было править «подданными, водящими такси в Париже, обслуживающими столики в Берлине, танцующими на Бродвее, создающими атмосферу в Голливуде, разгружающими уголь в Монтевидео или погибающими за Китай в разгромленных пригородах Шанхая», – и действительно, несмотря на комизм ситуации, в ней присутствовал трагический пафос. Поддерживать «пламень монархистской идеи» было почетной обязанностью, священным долгом. «Я тружусь ради спасения нашей страны», – уверял его Кирилл. В любой момент маятник истории мог качнуться в другую сторону, и Кирилл готовил своего сына Владимира следовать по его стопам23.

Тем временем Советы, у которых повсюду в эмигрантской колонии в Париже были шпионы, со злорадством наблюдали за расколом в монархистском лагере в результате споров о престолонаследии. Надежда на падение советского режима становилась все призрачней. В середине 1920-х в семействе Романовых вспыхнул новый конфликт. Некая Анна Чайковская, неудавшаяся самоубийца, бросившаяся в воду канала в Берлине в 1920 году, заявила, что она – великая княжна Анастасия, младшая дочь Николая II, чудом спасшаяся от казни в Екатеринбурге в 1918 году. В апреле 1927 года весь Париж судачил о ней, а монархисты высказывались за нее или против в «ожесточенных спорах», охвативших эмигрантское сообщество24.

Упорство вдовствующей императрицы, все еще ожидавшей волшебного возвращения двоих пропавших сыновей, поддерживало в ее подданных надежду, за которую горячо молились в церквях на воскресных службах, что каким-то образом кому-то из императорской семьи все-таки удалось выжить. В особенности такую надежду питали белогвардейские круги, в которых регулярно возникали разного рода слухи, которые затем опровергались. Хотя новая самозванка оказалась душевнобольной и жила преимущественно в Германии и Швейцарии, гостя у разных сочувствующих семейств, ее заявление вызвало большой резонанс в эмигрантских общинах по всей Европе. В Париже Романовы, бывшие придворные и правительственные чиновники разделились на два лагеря. В феврале 1928 года брат Кирилла, великий князь Андрей, специально ездил со своей виллы на Кап-д’Ай на Ривьеру, чтобы встретиться с ней в «Палас Отеле». Встречу организовал сторонник лже-Анастасии, герцог Лихтенберга. Андрея поразила «загадочная сумасшедшая» и ее рассказ; вскоре он заявил, что «безусловно» верит в подлинность ее слов. Кирилл пришел в ярость и объявил ее «авантюристкой», а насчет брата сказал, что того использует лагерь Чайковской25.

Тем не менее слухи не утихали – и никто не знал, сколько еще они будут продолжаться. 10 февраля 1928 года газета «Вестерн мейл» сообщала, что русские монархисты в Париже «изумлены возобновлением старой истории», которую считали «давно законченной». В заявлении прессе Александр Крупенский, президент Русского монархического совета, сообщил, что, по его мнению, великий князь Андрей Владимирович ошибся в опознании девушки. Она – обычная польская крестьянка, по имени Франциска Шанцковская, а ее рассказ «не имеет под собой никаких оснований»26. Вдовствующая императрица, ее дочь Ольга и Феликс Юсупов тоже отвергали претензии Чайковской, а Юсупов даже назвал ее «сумасшедшей истеричкой и опасной комедианткой»27. Вскоре великий князь Андрей отказался от своих утверждений; разочарованная сторонница Чайковской миссис У. Б. Лидс – она же княгиня Ксения из России, дочь великого князя Георгия, убитого в 1919 году, – увезла свою протеже в Нью-Йорк в надежде на более снисходительный прием там[38].