А до Берлина было так далеко... - Василий Шатилов

Два чувства одолевают пулеметчика — я испытал их новизну в тот раз. Это азарт. Тебе не терпится скорее открыть огонь и рассеять, положить, заставить повернуть назад идущих в атаку фашистских солдат в мышиного цвета мундирах. Но открыть огонь надо вовремя, то есть требуется сдержать себя, иначе поспешишь и проиграешь бой. Внутренний голос подсказывает: «Вот, кажется, пора!» Но огромным усилием воли заставляю себя выжидать, меряю и меряю глазами расстояние до ломаной цепи. Рано! Вот когда она сравняется с тремя пирамидальными тополями, что растут на развилке дорог метрах в ста от пулемета, тогда командую громко: «Огонь!» Нажимаю на гашетку, пулемет начинает дрожать, красноватые вспышки пламени бьются на конце его ствола. Одновременно застучал и второй «максим», дружно захлопали винтовки. Сквозь прорезь прицела видно, как мечутся гитлеровцы: падают, встают, снова падают, бегут. К тем, что падают и уже больше не поднимаются, жалости нет. Нет, потому что идут на огонь твоего пулемета фашистские убийцы и бандиты, а с ними другого разговора, кроме разговора оружия, не будет.

Атака врага захлебнулась. Уцелевшие гитлеровцы скрылись в лесу. Но через несколько минут появились снова под прикрытием невесть откуда взявшихся трех танков. Конечно, танков немного. Мы видели и гораздо больше. Немного, но достаточно, чтобы подавить огонь наших пулеметов и открыть путь пехоте. Беспомощность — что могут сделать «максимы» против брони! — вызывает негодование, злость. Но, вероятно, под счастливой звездой мы родились. Внезапно вокруг фашистских машин начали рваться снаряды. Одна из них загорелась. Тотчас же открылся люк — и из него начали выскакивать танкисты. Здесь слово уже за нами. Мгновенно берем их на мушку и уничтожаем.

Потерпев неудачу, фашисты скрываются в лесу и больше атак не предпринимают.

Кто же те волшебники, которые выручили нас в самую критическую минуту? Волшебниками оказались расчеты двух орудий из нашего пушечного полка. Подходя к Зарогу, они заметили атакующие фашистские танки и, не долго думая, дали огонька. Когда я подошел к артиллеристам и стал благодарить командира орудия, сержанта, белесого от дорожной пыли, он улыбнулся и ответил:

— Обычная вещь, товарищ майор, хотя в газетах и называют ее войсковым товариществом. Пусть будет, как в газетах. Я не возражаю. В такой заварухе мы должны держаться друг за дружку и подсоблять.

От этого русского «подсоблять» дохнуло на нас чем-то бесконечно родным. Верный человек, истинный товарищ повстречался нам в приднепровском селе Зарог. Повстречался и сразу потерялся в суматохе отступления. Всего три-четыре минуты мы разговаривали, но и теперь, спустя десятилетия, вижу этого крепыша, его хорошую улыбку, слышу голос сержанта, в котором не было ни нотки уныния и растерянности.

Первый день нашего пребывания в Оржице прошел сравнительно спокойно, если не считать артобстрела и бомбежки. Подразделения дивизии эту паузу использовали для отдыха и подготовки к прорыву. У оперативной группы штаба забот было невпроворот. Тем более что ряды наши поредели. Не вернулись с рекогносцировки мой заместитель майор Михаил Иванович Карташов и начальник четвертого отделения капитан Дмитрий Тихонович Курбатов — «главком штабного делопроизводства», как в шутку называли его товарищи. Особо остро чувствовалось отсутствие капитана Трунова, который был, без преувеличения, нашими глазами и ушами. Известно, как важно по возможности все знать о противнике: его численность, вооружение, расположение, намерения. Без этого нельзя воевать. И если дивизия существовала и действовала, если она крепко насолила фашистам, то, несомненно, в этом в немалой степени «виноваты» капитан Трунов и его разведчики. И вот теперь, когда, словно ночь, нас окружает неясность, когда, как воздух, как солнечный свет, необходимы данные о том, где слаб противник, чтобы вырваться из его капкана, Трунова нет — он не вернулся с задания, скорее всего, попал в безвыходное положение и погиб, хотя слова «безвыходное положение» не вяжутся с этим смелым и необыкновенно находчивым, я бы еще добавил, удачливым человеком. Сколько раз за три месяца боев он со своими разведчиками попадал в такой лабиринт, из которого, кажется, выбраться было невозможно, а Трунов выбирался и добывал такие данные о фашистах, по которым нам в штабе легко было планировать боевые действия. Третий день Трунов не появлялся, и я, зная его, хоть и не терял надежды, все же думал, что случилось непоправимое. Забегая вперед, скажу, что, к счастью, мои предположения не оправдались. Капитан Трунов вернулся,(когда мы уже подошли к линии фронта.

Гитлеровцы, очевидно, понимали, зачем русские стянули в Оржицу остатки нескольких своих дивизий. Несомненно, здесь будет предпринята попытка разорвать кольцо. Потому они решили предупредить нашу атаку и с утра на следующий день ударили сами.

С восходом солнца мы занялись своими делами: Самсоненко пошел к батарейцам, я же связался с командирами полков, выслушал их доклады о готовности к атаке. Подошел связист Василий Батин и доложил мне о ночном происшествии. Бойцы одного из отделений батальона Шадского решили заночевать в уцелевшем сарае на околице Оржицы. Оказалось, что сарай занят. Командир отделения хотел уже уводить людей, как в свете зажженной спички заметил, что в сарае на душистом сене расположились не наши, а фашисты. Их было девять человек. Как видно, они чувствовали себя хозяевами положения и вели себя настолько нагло, что спали, не выставив даже часового. За это и поплатились. Наши бойцы всех их до единого перебили: кто получил пулю, кого прикончили штыком.

— Одного взяли живым. Не хотите допросить?

— Офицер, солдат?

— Рядовой.

— Разведчики допрашивали?

— Пытались, но безуспешно. Молчит, как рыба.

— Ну и шут с ним, пусть молчит. Нам и без него все ясно: придется сегодня штурмовать мост, а уж его-то немцы пристреляли, будьте спокойны.

— Это уж точно, — согласился Батин. В это время резко зазуммерил телефон.

— Вас, товарищ майор.

Я взял трубку и услышал приглушенный голос Лопатина. Он просил — комкор никогда не приказывал, а всегда просил — прибыть как можно быстрее к нему на командный пункт корпуса.

Послав Батина за Самсоненко, я вышел из блиндажа и направился к машине, у которой уже хлопотал Казаков, как будто чувствовавший, что именно сейчас, а не позже, ему предстоит ехать. До машины, однако, я не дошел. Над головой раздался тягучий свист — и спустя мгновение меня подхватила взрывная волна и бросила на землю: снаряд разорвался в каких-то 50 метрах в стороне. Сообразив, что одним выстрелом дело не ограничится, я поднялся и что есть духу бросился в блиндаж, под его надежную крышу. Следом за мной влетел Самсоненко.