Дети горчичного рая - Анна Кальма

Шум разрастался. Теперь волновался не один только «черный ряд».

Беннет, Гирич и другие рабочие обсуждали что-то громко и взволнованно.

Внезапно наступила тишина.

Все взгляды обратились на широкий средний проход, по которому, громко стуча деревяшкой, шел высокий, статный негр с засунутым в карман военной куртки правым рукавом. В здоровой, левой руке негр нес серьезного черного малыша лет двух.

– Цезарь! Это Цезарь! – раздались голоса. – Цезарь, скажи ему, что мы обо всем этом думаем!

Среди полного молчания Цезарь дошел до сцены. Несколько рук протянулось помочь ему взобраться на сцену, но он их отстранил.

– Я сам, ребята, – сказал он негромко. – Надо привыкать.

Мисс Вендикс испуганно метнулась со сцены и пропала куда-то. Цезарь даже не посмотрел на Уорвика. Теперь он стоял на самой середине сцены, большой, красивый, освещенный снопами голубоватого света.

– Тут вот сынок моего погибшего товарища Тэда Робинсона жалуется: забыли об его отце, как вообще забыли упомянуть многих негров, которые так же храбро, как и белые, сражались за Америку и отдали за нее свою жизнь, – начал Цезарь. – Но пусть мальчик Чарли не обижается: пусть он знает, что хозяева и начальники забыли не только мертвых, но и нас, живых. И не только негров, но и живых белых, скажу не стесняясь! – Цезарь повернулся к Уорвику и с улыбкой посмотрел на него: – Вы видите перед собой, редактор, одного из тех дурней, которые воевали и воображали, что после такой страшной войны на земле все люди подадут друг другу руку и наступит всеобщий мир, братство и счастье. А что мы увидели, когда вернулись? Мы увидели, скажу не стесняясь, что все наши надежды пошли на съедение собакам. Мы увидели, что все стало даже хуже, чем прежде…

– Много хуже, парень, даю слово! Много хуже! – раздался из зала чей-то усталый голос.

– Я не говорю о нас, калеках, – продолжал Цезарь, сверкая глазами. – Нас давно уже списали со счета. Но вот они, – он подбородком указал на своего мальчика, – наши дети… Что их ждет? Какая судьба? Я вам выкладываю, ребята, всю правду, как она есть. Я говорю вам: черный или белый ребенок родился в семье бедняка, ему все равно не видать настоящей жизни, если мы не возьмемся вовремя за ум. – Он приподнял на левой руке сына: – Этот малыш уже получил боевое крещение, узнал, что значит быть голодным. Он – настоящее дитя Горчичного Рая. – Цезарь перевел дух и пристукнул своей деревяшкой. – Вот недавно в Европе происходил Всемирный конгресс сторонников мира. Я знаю, все вы, ребята, рвали друг у друга газеты, чтобы прочитать об этом конгрессе. Еще бы! Все мы довольно повоевали и ни за что не хотим новой войны. И мы радовались, что шестьсот миллионов человек, которые прислали на этот конгресс своих делегатов, того же мнения, что и мы. А наши хозяева, у которых на складах лежит столько военных игрушек, потихоньку, без нашего согласия, подписали военный союз. И теперь нас морочат, вбивают нам в голову, будто нас спасают от коммунистов, будто коммунисты намереваются захватить всю Америку в свои руки. Скажу не стесняясь, нас просто натравливают на передовых людей мира и пугают красной опасностью, потому что хозяевам не терпится пустить в ход заготовленное оружие и атомные бомбы и получить за них много новеньких долларов.

В зале грозный гул вздымался, словно морской прибой. Цезарь видел со всех сторон обращенные к нему суровые, гневные лица друзей и товарищей по оружию.

– Говори, Цезарь, не смущайся! Все выкладывай, пускай послушают! – раздавались взволнованные голоса.

И Цезарь говорил, говорил о несправедливости хозяев, о тяжелом труде бедняков.

Он сказал, что честные люди во всем мире должны соединиться и протянуть друг другу руку.

– Правильно, Цезарь! Верно! Не хотим войны! Долой войну!. – загрохотал зал.

В этом волнующемся океане одна только почетная ложа оставалась бесстрастной и немой, как необитаемый остров, скалистый и пустой, на котором нет ничего живого.

Впрочем, в самом начале речи Цезаря в ложе происходили бурные споры.

Сфикси и Тернер наперебой уговаривали Босса послать за полицией и немедленно арестовать наглого негра. Мак-Магон и Хомер тоже рвались на сцену, чтобы своими силами расправиться с черномазым, испортившим программу праздника. Даже Фэйни и Рой ёрзали на своих стульях: им не терпелось принять участие в скандале и расправе над негром. Одна только Кэт, сидя неподалеку от Большого Босса, была внешне спокойна и тиха, как и следует благовоспитанной девочке из хорошей семьи. И никто не замечал, как напряженно прислушивается она к разговору взрослых, как ловит каждое слово Милларда и потом про себя повторяет его, чтобы, боже упаси, не позабыть или не перепутать, когда она будет повторять все эти слова друзьям. Верным инстинктом девочка чувствовала, как будет важно друзьям узнать, что именно сказал Босс по поводу речи Цезаря.

А Босс между тем с полным спокойствием смотрел на своих взволнованных соратников.

– Устарелые методы, Боб, – сказал он кипевшему и брызгавшему слюной Сфикси. – Арестовать этого парня и еще десяток таких крикунов – проще простого. Но тогда красные газеты будут вопить о том, что мы действительно боимся коммунистической пропаганды, потому что народ у нас относится к ней весьма сочувственно. Вот что скажут красные газеты, если мы будем действовать так, как вы предлагаете, джентльмены. – Он упрямо повернулся к сцене: – Оставьте его. Пускай он говорит. Это даже интересно. – Он пыхнул сигарой. – Я хочу выяснить настроение людей: действительно ли коммунистические идеи стали так популярны у нас в штатах.

Однако результат наблюдений Милларда был, наверно, не из утешительных, потому что он все больше хмурился и к концу речи Цезаря окончательно помрачнел.

– Объявите перерыв, – сказал он Мак-Магону, когда в буре криков и рукоплесканий Цезаря на руках снесли со сцены. – И скажите, что в парке для всех приготовлено бесплатное угощение. Это мгновенно вытеснит у них из головы впечатление от речи. А потом покажите им живые картины, фейерверк, бокс – вообще все, что у вас предполагалось, – продолжал он. – Кажется, Парк Бийл говорил, что будут еще гонки самодельных автомобилей?

– Точно так, полковник, – сказал Мак-Магон, бледный, все еще не пришедший в себя после «скандала», как он мысленно называл выступление Цезаря.

Пришел растерянный Уорвик, на которого сразу набросился Сфикси: почему он не прочел список этих проклятых негров, чтобы они не скандалили, черт бы их побрал!

– У меня его с собой не было, – оправдывался Уорвик. – Я думал, это не так существенно.

Миллард ничего не сказал, но так посмотрел на Уорвика, что тот сразу сослался на нездоровье и ушел.

Как только объявили перерыв, Кэт стала потихоньку пробираться между креслами попечителей к выходу из ложи. Однако, на ее несчастье, мать вспомнила о ней:

– Поди сюда, милочка, у меня для тебя есть сандвичи и яблочный пирог.

– Я не хочу, ма, – взмолилась Кэт. – Право, не хочется.

Но мать заставила ее сесть возле себя и глотать злосчастные сандвичи. Кэт так свирепо накинулась на них, откусывала такие огромные куски, что мать подумала: «Говорила, что не хочет, а сама, видно, голодна, как волчонок. Ах, дети, дети!» Миссис Мак-Магон и не подозревала, чем объясняется аппетит ее дочери. Как можно скорее покончить с ненавистными сандвичами, чтобы успеть передать друзьям услышанное, – вот чего больше всего на свете хотела Кэт.

Но, когда она наконец справилась с едой и кинулась искать Джона или Чарли, ни того, ни другого уже не было.

30. На старт

Гонки «табачных ящиков» были назначены на пять часов пополудни. День продолжал быть по-весеннему теплым, но солнце склонялось все ниже, от деревьев и домов протянулись длинные тени, на Парк-авеню обитатели мавританских и прочих вилл собирались к пятичасовому чаю – все указывало на приближение вечера.

В Горчичном Раю, в доме Робинсонов, Салли тоже попробовала было уговорить сына выпить чашку чаю, но Чарли только хмуро покачал головой и отмахнулся.

– Да не волнуйся так, – сказала Салли. – Я уверена, сейчас за тобой приедут. Просто задержались.

Чарли и его мать ушли с праздника тотчас же после бурного выступления Цезаря. Их ожидания были обмануты, они не услышали, как произносят имя отца, доблестно погибшего в бою, и Салли не желала ни минуты больше оставаться в этом зале и развлекаться. Чарли же хотел вернуться домой пораньше, чтобы выкатить «Свирель» из сарая и дожидаться грузовой машины, которая должна была приехать и, как в прошлые годы, вывезти его машину на старт. Василь, который был менеджером Чарли на гонках, хотел было идти с ним, но Чарли сказал, чтобы он ждал его на старте.

– Жди меня у весов, – попросил он на прощание. – Мне гораздо важнее, чтобы ты помог мне поставить машину на весы, а то там, того и гляди, что-нибудь обломают.

Остальные друзья собирались идти на гонки тотчас же после живых картин, чтобы успеть занять лучшие места у самого барьера. Близнецы и Джон Майнард уже заключили пари с какими-то гренджерскими мальчиками, которые ставили на Мэрфи. Обе стороны с жаром расхваливали своего кандидата и всячески поносили кандидата противника.