Дети горчичного рая - Анна Кальма

– Автора! – закричал вдруг сильный мужской голос. – Энн Гоу на сцену!

Это был голос мистера Ричардсона – младшего учителя. Рупором приложив руки ко рту, он повторял:

– Автора! Автора!

Доктор Рендаль тотчас же присоединился к своему любимцу и тоже начал требовать автора стихов на сцену.

И зал подхватил этот крик:

– Автора! Автора! Пускай покажется автор!

Джордж Монтье стучал дирижерской палочкой по своему пульту, и ему вторили своими смычками все музыканты. Ветераны – белые и черные – ревели во всю силу своих солдатских глоток:

– Автора! Автора! Давай автора!

Мисс Вендикс металась по сцене, как пойманная мышь. Она бросала отчаянные взгляды на почетную ложу, зная, что там находится Хомер.

Однако Хомер предпочитал спокойно сидеть за креслом Большого Босса и делать вид, что все происходящее, его не касается.

Пауза слишком затянулась, становилась угрожающей.

– Разве автора нет в театре? – сказал вдруг, недовольно сдвигая брови, Миллард. – Тогда пусть мисс Вендикс объявит об этом слушателям.

– Автор здесь, сэр, – заторопился Мак-Магон, – но, видите ли, сэр…

В это мгновение на сцене появилась темнокожая грациозная девочка в белом пышном платьице. Нэнси скромно стала рядом с Мери и выжидательно смотрела на учительницу. Мисс Вендикс нервно откашлялась:

– Леди и джентльмены… Вот… вы желали видеть автора стихов. Вот… перед вами ученица Энн Гоу…

Нэнси легко поклонилась, придерживая края воздушной юбочки. Раздался новый взрыв аплодисментов, и обе девочки, держась за руки, спустились со сцены.

В почетной ложе Сфикси язвительно сказал Боссу:

– А я и не подозревал, Роберт, что вы такой поклонник негритянских талантов!

Босс откусил крепкими желтыми зубами кончик длинной сигары.

– Вы однообразны, Боб, – сказал он невозмутимо, – выдумайте что-нибудь поновее… Кстати, не заметили вы, кто первый начал требовать автора стихов на сцену? Это было подстроено заранее, я думаю.

Сфикси не успел ответить – его перебил Фэйни Мак-Магон, жадно слушавший со своего места в ложе все, что изрекал Большой Босс.

– Я заметил! Я заметил это, сэр! – Фэйни весь горел от желания выслужиться. – Первым закричал мистер Ричардсон, наш учитель… Он всегда выдвигает цветных, сэр, как мы вам уже говорили…

– Доктор Рендаль тоже кричал довольно громко, – сказал Сфикси. – Не нравится мне поведение дока. Оно его не доведет до добра, помяните мое слово. Теперь не такое время, чтобы либеральничать, клянусь своей головой!

«Так… Опять этот Ричардсон… – пробормотал про себя Миллард. – Если только правда, что сообщает Симсон…»

Между тем концерт продолжался. Теперь выступал школьный хор. Широко разевая рот и тараща для чего-то глаза, ученики исполнили под аккомпанемент мисс Вендикс «Мы – самые любимые дети господа». Впрочем, люди слушали пение не слишком внимательно, переговаривались с соседями и грызли разные сласти и орехи. В почетной ложе Фэйни тревожно наклонился к Мэйсону:

– Он еще здесь? Ты видишь его?

– Сидит, как пришитый, возле своей черномазой мамаши, – отвечал Рой, всматриваясь в дальние ряды и щуря глаза. – И Гирич тоже на месте, – добавил он. – Повезло же этому Дику! Никаких свидетелей.

– А что, если он заметит? – продолжал опасаться Фэйни. – Он ведь умная бестия.

– Ничего он не заметит. Мэрфи и его ребята чисто работают, можешь быть уверен, – успокоительно сказал Рой.

– Чего ты орешь! – разозлился вдруг Фэйни. – Орет вовсю! Забыл, что у меня в доме шпионка? Хочешь, чтобы мы опять провалились, как тогда? Вон, вон рыжая навострила уши и опять подслушивает. Ух, погоди, дай мне только добраться до нее!

И Фэйни скорчил сестре такую свирепую гримасу, что и более взрослая девочка испугалась бы. Однако у малышки Кэт было большое, мужественное сердце, и она не забывала добра. Джон Майнард отнесся к ней так ласково, так щедро угощал ее сластями, так долго катал на карусели, что она теперь из одной благодарности готова была помогать всем его друзьям. Фэйни слишком поздно остерег приятеля: Кэт успела тонким слухом уловить несколько слов. Достаточно, чтобы понять: брат и его дружок готовят какую-то новую подлость товарищу Джона – Робинсону. Однажды она уже выручила этого мальчика заочно, а теперь, увидев, успела почувствовать к нему симпатию.

Кэт беспокойно задвигалась на своем месте, стараясь подобраться как можно ближе к брату: не удастся ли ей подслушать еще что-нибудь? Однако Фэйни соблюдал осторожность и теперь еле слышно шептал Рою:

– Как тебе кажется, Парк Бийл не раздумает?

– Конечно, нет, – также шепотом отвечал Рой. – Когда я сказал ему, будто Робинсон и его товарищи смеются, что такого горе-спортсмена назначили главным судьей, он прямо позеленел от злости.

– Ох, ну и дипломат же ты! – польстил Фэйни. – Мне бы никогда до такого не додуматься!

Пока они шептались, Кэт тоскливо думала, как бы ей незаметно ускользнуть, чтобы успеть предупредить Джона или самого Чарли. Но за ней неотступно следила миссис Мак-Магон: она вовсе не хотела выносить язвительные упреки мужа в плохом воспитании дочери.

Пока девочка придумывала, как бы удрать из-под надзора, в театре наступила тишина.

Мисс Вендикс, снова сладкоречивая и сладкогласная, объявила:

– Сейчас перед вами, по установившейся у нас традиции, будут зачитаны имена храбрейших и достойнейших сынов Америки. Они были гражданами нашего города и отдали свою жизнь за процветание нашей дорогой страны. Это были люди великой душевной красоты, и мы сегодня почтим их память… – И мисс Вендикс приложила к носу крохотный сиреневый платочек.

Клиффорд Уорвик, который заменял заболевшего мэра Партриджа, вышел на сцену. В руках у него был пергаментный свиток. На таких свитках некогда писались папские индульгенции, заранее отпускавшие грешникам все их грехи. Голосом, таким монотонным, что он навевал дрему, Уорвик начал читать имена погибших на войне стон-пойнтцев. В зале сидели не дыша: тут были жены, отцы, братья, дети погибших, и каждый с невольной дрожью ждал, когда же произнесут дорогое имя. Салли и Чарли тесно прижались друг к другу: все их чувства были обращены туда, на сцену, где в освещенном кругу стоял вялый толстый редактор и, комкая гласные, гнусавя, читал этот печальный список.

Кое-кто в зале уже плакал, вспомнив, что родной человек никогда не вернется и уже не будет веселиться на празднике Весны.

Имена шли не по алфавиту. Здесь, очевидно, существовал какой-то другой порядок, известный только составителям списка. Среди имен погибших не было именитых и состоятельных граждан Стон-Пойнта. Не было по той простой причине, что все они успели вовремя укрыться от мобилизации в теплых и безопасных местечках. А пойти добровольцем – ну, уж ни один из владельцев крупных предприятий или банков не пошел бы добровольцем, да на него стали бы смотреть как на белую ворону, если бы он так, вдруг, ни с того ни с сего отправился добровольцем на войну. Кому же не известно, что на войне убивают! А разве хочется человеку, имеющему круглый капитал, быть убитым! Поэтому жертвами войны были люди из среднего и низшего сословия: клерки, приказчики, мелкие лавочники, страховые агенты, комиссионеры, владельцы киосков и газолиновых станций. Этих Уорвик упомянул в первую очередь. За ними по списку шли шоферы, грузчики, носильщики, посыльные, лакеи из ресторанов, музыканты, швейцары, рабочие с заводов и ближних ферм. Каждое знакомое имя встречалось сочувственным шепотом, соседи оглядывались на близких погибшего и печально кивали им. И в этом сочувствии было великое утешение, в котором нуждается каждый, потерявший близкого.

Чарли взял мать за руку. Как горела и дрожала эта рука! Сейчас, сию минуту будет произнесено имя Тэда Робинсона, и все друзья посмотрят на них и взглядом выразят сочувствие их горю.

Оба – и мать и сын – обратились в слух, каждый нерв в них был напряжен. Вот Уорвик дошел почти до самого конца, вот он читает последнее имя…

Салли откинулась на спинку стула:

– Чарли… Что же это?..

Но Чарли и сам сидел словно оглушенный. Вдруг он вскочил.

– А почему в списке нет моего отца? – закричал он вне себя от обиды и боли. – Почему его нет? Он тоже погиб за Америку!

Уорвик стоял, растерянно щуря глаза. В зале сначала приглушенно, а потом все явственнее, грознее поднимался гул. Это черные ветераны, оскорбленные тем, что и после смерти для них нет ни равенства, ни справедливости, все громче заявляли о своих правах.

– Это… это, очевидно, недоразумение… Я… я выясню. – Уорвик беспокойно вертел во все стороны головой. – В чем дело, джентльмены?

– Слишком много придется тебе выяснять, продажная душа! – возмущенно закричали из зала. – Подлипала хозяйский! Верно, ты забыл, что у темных кровь такого же цвета, как и у белых! Где ты был, когда люди воевали?

Шум разрастался. Теперь волновался не один только «черный ряд».