Дети горчичного рая - Анна Кальма

29. Продолжение праздника

Летний театр, наскоро сколоченный, щелистый и гулкий, как бочка, был переполнен. Здесь были и дети и взрослые, ряженые и одетые в обычное платье, военные и штатские. Бросалось в глаза обилие людей в военной форме. Объяснялось это тем, что, по обычаю, установившемуся после войны, в первое воскресенье мая мэр города ежегодно читал с трибуны список стон-пойнтцев, геройски погибших на поле боя. Поэтому бывшие солдаты и офицеры считали своим долгом почтить память товарищей и обычно являлись на эти собрания в полном составе. Потом кто-нибудь из ветеранов выступал с воспоминаниями или с небольшой речью, посвященной героям.

И здесь цвет кожи имел значение: ветераны-белые сидели на почетных местах в первых рядах, а черные пришли отдельной колонной и теперь сидели где-то позади, куда поместили их распорядители праздника. Недаром главными распорядителями были Хомер и хрупкая мисс Вендикс.

Эта пара действовала с согласной ловкостью и необычайным умением. Пришедшие в театр и не заметили, как каждый очутился на строго соответствующем его социальному положению и расовым признакам месте. Мисс Вендикс лепетала что-то о суете сует и быстро запихивала одурманенных ее лепетом простых женщин или рабочих в двадцатые ряды, за колонны, где они не портили нарядной картины праздника своими вылинявшими и заштопанными платьями. Когда же пришедший упрямился и не хотел садиться там, где ему было положено, на передний план выступал Хомер с боксерскими плечами и так выразительно жестикулировал, что быстро оттеснял непокорного в самые дальние ряды.

С цветными зрителями Хомер вообще не церемонился и довольно громко говорил: «Не лезьте вперед, ребята, знайте свое место», или: «Куда, приятель, направился? Не видишь, что все твои сидят за колоннами!»

Поэтому в задних рядах, за деревянными колоннами, которые больше напоминали обыкновенные столбы, собрались все цветные участники праздника. Тут был и Цезарь со своими товарищами – ветеранами войны, которые ради праздника вынули снова свои мундиры и надели боевые медали и ордена, а также гордо выставили вперед свои костыли и протезы, дабы все могли видеть, что они пострадали за родину.

Рядом с ветеранами сидели их жены и дети, в том числе Темпи со своими ребятишками. За Темпи виднелась кудрявая мальчишеская голова Салли Робинсон, которую притащил в театр Чарли. Салли не очень хотелось идти на праздник; она охотнее осталась бы дома и еще раз протерла бы со всех сторон «Свирель», а потом отправилась бы на гонки, чтобы присутствовать на торжестве победителя-сына. Но Чарли сказал, что с трибуны будут читать имена погибших на войне стон-пойнтцев и что непременно прочтут имя отца. Тогда Салли надела свое лучшее платье и пришла в театр, напряженно ожидая той минуты, когда раздастся имя ее мужа – Тэда Робинсона. Чарли сидел рядом с ней. Он почти не отвечал заговаривавшей с ним Нэнси – так был поглощен этим ожиданием. Возле Нэнси приютился Джон Майнард, которому не помог даже его великолепный костюм индейского вождя. Пользуясь своим костюмом как маскировкой, Джон хотел незаметно проскользнуть вперед, поближе к сцене, но его перехватил Хомер.

– Твое место за колоннами, парень, – сказал он, грубо хватая Джона за локоть. – Не видишь разве, что тут сидят белые джентльмены!

Так Джон Майнард попал в «черный ряд» и теперь изо всех сил вытягивался, чтобы разглядеть сидящих в театре.

Неподалеку от себя Джон увидел Василя Гирича с отцом, Беннетов, семью Де-Минго, близнецов Квинси и их старика. Этим не помогла даже их белая кожа. Всех рабочих, на всякий случай, тоже убрали подальше, отдав передние ряды уже безусловным джентльменам. Тут же среди рабочих Джон Майнард разглядел мистера Ричардсона, который безмятежно уселся где-то на задворках и весело разговаривал то с Гиричами, то со своим соседом, в котором Джон узнал известного врача Рендаля. Внезапно Джон привскочил на месте.

– Что с тобой? Чего ты скачешь? – недовольно спросила Нэнси, грызя кукурузные зерна, которыми угостил ее Василь.

– Смотри, она! – вне себя от удивления воскликнул Джон. – Да как она туда попала?

– Кто «она»? – решительно не понимала Нэнси. – О ком ты говоришь?

– Да эта Кэт… Ну, помнишь, рыженькая, которая ходила с нами, – волновался все больше Джон Майнард.

– А, такая худенькая! Ну, помню… Так что же с ней случилось? – Нэнси продолжала преспокойно лакомиться папкорном, в то время как ее сосед не мог усидеть на месте.

– Да вон она – в главной ложе! Рядом с самим директором, – возбужденно показывал он Нэнси. – А за ней, гляди, сидят эти молодчики – Фэйни и Рой Мэйсон… Вон, гляди, Фэйни ей показал язык! Вот негодяй! До чего досадно, что я не могу туда пробраться! Уж я бы сумел за нее отплатить этому парню!..

Джон Майнард с яростью комкал концы своего индейского пояса, как будто это был сам Фэйни.

– Но все-таки как она попала в эту ложу? – продолжал он раздумывать вслух.

– Может, она родственница одного из попечителей? – гадала Нэнси. – Вон как бойко она разговаривает с той важной леди…

Между тем негритянский оркестр заиграл веселый марш. Дирижер оркестра, известный всему городу Джордж Монтье, подпевал своим музыкантам, поминутно оборачивался к зрителям и, не переставая дирижировать, отпускал какое-нибудь смешное словечко. Никто не мог удержаться от улыбки, глядя на его широкое лицо, в котором каждая черточка ходила ходуном, подчиняясь живому ритму музыки. У Джорджа были выдающиеся музыкальные способности, но темный цвет кожи помешал ему: в консерваторию его не приняли, и он принужден был играть со своим сборным оркестром по садам и мелким ресторанчикам Стон-Пойнта.

Он горячо любил свой народ, постоянно бесплатно играл на свадьбах бедноты в Горчичном Раю и бывал на всех крестинах и похоронах. В свою очередь, и Джордж был всеобщим любимцем, и теперь по всему театру раздались аплодисменты и восклицания, выражающие удовольствие.

В почетной ложе, кроме Мак-Магона с семейством, сидели уже судья Сфикси, редактор Клиффорд Уорвик и Тернер. Не хватало только Милларда. У ворот парка уже дежурили старшие школьники, которые должны были сигнализировать о приближении Босса. Его ждали с минуты на минуту.

Внезапно произошло общее движение. Все головы повернулись к почетной ложе, все глаза обратились на пустующее кресло красного бархата, похожее на трон. В ложу вошел, сопровождаемый Мак-Магоном и Хомером, сам Большой Босс.

Затянутый в смокинг, блестя накрахмаленной грудью, весь лоснящийся и тугой, Большой Босс бегло глянул на море голов, чернеющее перед ним, и кивнул Мак-Магону.

И тотчас же высокими голосами запели валторны, к самому небу взмыли звуки скрипок, и Джордж Монтье, полузакрыв блестящие глаза, склонив голову к плечу, плавными жестами повел в оркестре нежнейшую из мелодий Весны.

Загорелись огни рампы, и на сцене появилась со свитой и герольдами сама королева.

Пат была очень бледна. Трепещущим, высоким голосом она объявила о своем прибытии:

– Люди и звери, птицы и деревья, цветы и насекомые, радуйтесь: я пришла! Теперь солнце будет сиять для вас каждый день, ручьи будут журчать без умолку, цветы источать аромат: я пришла! – Она взмахнула украшенным цветами жезлом: – Повелеваю начать в мою честь празднество! Пусть играет музыка, пусть загорятся огни фейерверков, пусть каждый покажет свою ловкость и грацию!

Праздник начинается!

Королева поклонилась, и вдруг дождь маленьких искусственных цветов посыпался откуда-то из-под купола в зрительный зал. Закричали дети и начали ловить цветы и прикалывать их к платьям и волосам. Занавес снова закрылся, и перед рампой появилась длинная, неуклюжая девочка в яично-желтом платье.

Мисс Вендикс сыграла на рояле чувствительное вступление.

– Ученица седьмого класса Мери Смит исполнит стихотворение «Весна идет», – проворковала она. – Читай, дитя мое, мы тебя слушаем.

Мери устремила глаза в темный зал. Где-то там, в зале, сидят ее друзья, сидит Чарли. Чарли смотрит на нее, Чарли ждет, что она будет смелой и честной. Неужели она, Мери, обманет его ожидания? Нет, ни за что!

И под сотнями устремленных на нее взоров Мери выговорила отчетливо и громко:

– Стихотворение ученицы седьмого класса Энн Гоу «Весна идет».

Окрыленная собственной смелостью, некрасивая девочка вдруг как-то сразу похорошела, посветлела лицом, у нее появился свободный, сильный жест, голос зазвучал мелодично и звонко.

Если бы Маргрет – самый придирчивый критик – услышала ее в эту минуту, даже и она, наверно, нашла бы, что и Нэнси не смогла бы прочитать стихи лучше, чем прочитала их Мери Смит.

И слушатели вполне оценили искусство чтицы: зал дружно зааплодировал, раздались оглушительные свистки, которыми мальчики выражали свое удовольствие.

– Автора! – закричал вдруг сильный мужской голос. – Энн Гоу на сцену!