Твой час настал! - Федор Шахмагонов

Богданка согласно кивнул головой.

— Господь учил : покайтесь в грехе и вам проститься!

 — Каюсь! Скорблю, себя за тот обман ненавижу и не могу не впасть в новый грех ненависти к Шуйскому.

 — Уповая на Божью волю, подумать бы, а не угоднее ли ли будет Богу, чтобы мы грешные избавили русских людей от клятвопреступника, что навлек на русскую землю неисчислимые бедствия?

 — В чем же избавление? Не тебя ли, никем незнаемого, поставить царем?

 — О моей ли ничтожной судьбе речь? Не от тебя, высшего иерарха православной церкви, мне слушать. Есть венчаная на царство царица Московская Марина. И нет власти на земле ее развенчать. Во грехе и в злобе многие об этом забыли.

 — И ты, венчаной на царство царицы — ее супруг, приведен латинянами разорить именем венчаной царицы православную веру?

 — Полякам ли промышлять о сохранении православной веры? Промыслить о сохранении православной веры тебе, святитель!

 — А ты какой веры?

 — Для меня и православная и латинская церкви не моя вера, не моя забота. О православии твоя заботы, святитель! Из всех городов мне доносят, что оскверняются и разоряются храмы.

 — Латиняне разоряют.

 — О латинянах и говорить не стоило бы. На то и враги они православию. Грабят и оскверняют храмы русские люди. Тебя это не ужасает, святитель? Разоряют там, где ни одного поляка не видывали. А все потому, что у одичавшего стада, в которое вселились бесы, нет пастыря. Патриарх пленен Шуйским и заперт в Москве. Троицкий монастырь в осаде. Русских людей под стенами монастыря больше, чем поляков. Пастырь нужен. Двух царей время стерпит, а пастырь нужен один.

Богданка умолк. Все сказано. Напомнил, что не белоснежны одежды святителя, что и ему отмаливать прогрешения. Дав Филарету осознать сказанное, продолжал:

 — Посмеет ли кто-либо сказать, что поляки завоевали Московию?  С царем Дмитрием, которому я служил, пришли на русскую землю несколько сот польских  вояк. Неужели Московию завоевали несколько сот польских вояк? Русские люди привели в Москву того, кто дерзнул назваться Дмитрием. Русские люди привели его в Москву и отдали ему престол. Знать бы тебе, святитель, что я на замену того Дмитрия не  напрашивался. Меня заставили силой, под угрозой смерти, назваться именем Дмитрия. Самозванцем подменили самозванца. И ныне то же. В моем войске русских людей вдвое больше, чем польских и литовских.

 — Заставили назваться царем ? — удивился Филарет.

 — В подземелье посадили, кнутом били, чтобы назвался. Я  попытался бежать, меня поймали. Я попытался отравиться, ко мне приставили стражу. Русские люди, что собрались в моем войске все знают, что я не Дмитрий, которого убил Шуйский. 

Я им нужен, чтобы согнать с престола Шуйского, а потом делить власть. А это новая смута. Не открыла бы она ворота для покорения Московии королем. Патриарх Гермоген, как бы его не почитали русские люди, падет вместе с Шуйским, и останется Московия без царя и без патриарха. Не тебе ли, святитель, из рода бояского, из царевой родни, встать над смутой и оберегать православную веру, последнюю связь и надежду русских людей?

 — Чей я пленник? Твой или польский?

 — Ты не пленник. Тебя схватили, потому, как ныне могут схватить каждого. И убить могут каждого. Тебя в унижение посадили в одну телегу с гулящей девкой. Они не ведают, что творят. У меня ты не пленник. Можешь встать и пойти, куда на то твоя воля. В Москву к Шуйскому? Знаю, что не пойдешь. Так куда? Скажи. Я дам тебе провожатых. Где твои земли?

 — В Костроме.

 — В Костроме хозяйничает пан Лисовский. Знатный  гребежник. Воинство его в разбое неуемное.

 — И ты считаешь себя царем?

 — И цари прирожденные без власти оказывались. Что же обо мне говорить? Есть у нас венчаная царица Марина. Мы с ней под венцом в церкви не стояли. Царствовать ей, а не мне, потому и нужен в Московии патриарх, заступник православной веры. Я не неволю тебя, святитель, подумай о сиротстве твоей паствы!

 — Я остаюсь...

В небольшой деревянной церквушке, в присутствии казацких атаманов во главе с Иваном Заруцким и московских перелетов, было объявлено царским указом о возведении митрополита Филарета в сан патриарха. Богданка вручил ему в дар золотой пояс и митрополичий посох. Филарет извлек из его наручья большой яхонт и подарил Богданке.

Удаляя Михаила Скопина из Москвы в Новгород на переговоры со шведами, Шуйский полагал, что устраняет его от решающих событий под Москвой, тем самым отнимая у него славу спасителя Русской земли. Состоится ли союз со шведами, то еще неизвестно, а освобождение Москвы от поляков и Вора, то дело царя. Царю и приложится слава.                                                        

Скопин не догадывался, что отсыл его в Новгород — изгнание. Думал, дядя — царь, послал его из величайшего доверия. Из Новгорода гонцов в Москву не пошлешь и из Москвы гонцы не доберутся. Все пути перекрыты поляками. Михаилу Скопину вольно действовать на свое усмотрение, не оглядываясь на бояр, воевод, на царя. О них и думать некогда, пересылаясь со шведами, сторожась воров и поляков.

 Вторым воеводой в Новгород Шуйский поставил Татищева, сообщника в убийстве царя Дмитрия, доверяя по этой причине ему более, чем племяннику. Отправляя его в Новгород, наставлял:

 — В государевом деле нет ни братьев, ни племянников, родная кровь иной раз ядовитее чужой. Скопин молод, гляди, чтоб младость не взыграла гонором. А куда уведет гонор, того не угадать.

Михаил Скопин не любил Татищева за грубость, за глупость, за неумение обходиться с людьми, а новгородцы были чутки к проявлению московскими людьми грубости, ибо стояли всегда от Москвы особя. Даже погром учиненный новгородцам царем Иваном Васильевичем не вытравил у них чувства достоинства и памяти о вечевой свободе. Новгородцы ни в чем не считали свой город ниже Москвы, а по ремеслам, по торговле, по богатству того и превыше. Скопин видел, что они вслед за Псковым,не задержались бы с переходом на сторону тушинского Дмитрия, не страх перед Шуйским их удерживал, а гордость. Новгородская Господа считала свой город Северной Венецией. Малейшая ошибка в общении с ними могла привести к беде, ибо в городе было немало ненавистников Шуйского. Татищев требовал применить к колеблющимся силу, дабы предупредить измену. Скопин удерживал его, но своевольство сотоварища могло проявиться в любой час.

Скопин собирал новгородцев, служилых и всяких людей из окрестных городков и селений в дружину. Брал всякого: и из ратных, и из тех, кто никогда в битвах не бывал, лишь бы было желание постоять за православную веру и Русскую землю. Ждал известий от посланных на переговоры со шведами дьяка Сыдавного и дворянина Семена Головина.

После перехода Пскова к тушинскому Вору, в городе стало неспокойно. Псковичи засылали в город ходоков, уговаривали новгородцев присягнуть царю Дмитрию. Уговорщики находили согласных, ибо новгородцы ненавидели Татищева, а Скопину ставили в укор его родство с Василием Шуйским.

Ожидать, когда вспыхнет бунт, даже если бы его удалось подавить — означало бы потерю Новгорода. И не навечно-ли? Скопин нашел разумное решение: выйти из города с дружиной, чтобы ее не потерять в междуусобье. Оставил новгородцев самим разобраться с кем им по пути: с Москвой или с Литвой? Скопин объявил поход к Иван-городу и к Орешку. В пути получил известие, что Иван-город и Орешек присягнули тушинскому Вору. Оставался выход: идти на Неву к шведам и поторопить шведского короля с подмогой. В пути его настигли посланцы из Новгорода. Били они челом от имени митрополита Исидора, от всей новгородской Господы, от старейших и молодших людей, от торговых и ремесленных сотен, чтоб Скопин вернулся оборонить город от польских налетов и воровских людей. За весь город целовали крест не прямить Тушинскому Дмитрию.

Скопин вернулся. Не ожидал, сколь торжественную встречу устроят ему новгородцы. Встречали, как ни одного государя за всю историю Новгорода. Навстречу вышли все жители до единого. И стар и млад. Оделись в лучшие наряды, воеводу в глаза называли «ясным солнышком» и «белым соколом».

Поворот в настроении новгородцев совершила верная весть, что на город движется с войском и воровскими людьми пан Кернозинский, прославившийся тем, что привел огнем и мечом к крестному целованию тушинскому Вору Торжок и Тверь.

 Скопин и Татищев пришли к митрополиту Исидору. Митрополит спросил:

 — Как воеводы рассудите? Встречать нашельников, затворясь, в городе или в поле? Доподлинно нам неизвестно велика ли у них сила?

Скопин ответил:

 — Не то беда, что велика у них сила, беда в том, что у нас сила малая. Город им не взять, если не найдутся изменники, что ворота откроют.

Татищев зло умехнулся.

 — Не много ли здесь о поляках говорено. Кто этих поляков и литву не бил, ежели знать, как за дело взяться. Ты, Михайла, держи город в обороне, а я выйду в поле пощекотать панов. Они, страх, как боятся щекотки.