Твой час настал! - Федор Шахмагонов

Татищев зло умехнулся.

 — Не много ли здесь о поляках говорено. Кто этих поляков и литву не бил, ежели знать, как за дело взяться. Ты, Михайла, держи город в обороне, а я выйду в поле пощекотать панов. Они, страх, как боятся щекотки.

Скопин не любил бахвальства в ратных делах. Знал, что пренебрежение к противнику первый шаг к поражению. Не убийце Басманова и царя Дмитрия доверить защиту города. Не торопился оспорить Татищева, хотел поглядеть, как новгородцы откликнутся на предложение выйти навстречу нашельникам.

Ночью пришли к Скопину сотники его новгородской дружины. Люди не простые. Владели они ратным делом, бывали в походах и битвах. В мирные дни — сотенные в гостиных, торговых и ремесленных сотнях. Их знали во всех концах города, с ними считалась новгородское людство.

Староста суконной сотни, человек не молодой, переживший новгородский погром, учиненный царем Иваном Васильевичем, с прямотой, присущей властным людям, спросил Скопина:

 — Скажи нам, Михайла, как на духу, потому, как ныне одно слово может подвигнуть людей на братоубийство, скажи, нам в глаза глядя, взаправду ли был убит истинный царь Дмитрий, а в Тушино сидит вор, а не наш венчаный царь?

Скопин не спешил с ответом. Ему важно было уяснить, всерьез ли спрашивают или уже решили для себя чему верить? Суконщик, не дождавшись ответа. высказал, что уже давно было для Скопина укором его чести и совести.

 — Князь, Михайло, тебе ли не знать истины? Ты состоял мечником царя Дмитрия. Почему ты не оказался при нем с мечом, а оказался при нем один Басманов, и тот был убит нынешним  вторым нашим воеводой Татищевым? И кому вернее знать, чем тебе, был ли он истинно царским сыном Марии Нагой, потому как ты вез к нему мать?

Скопин осторожно спросил:

 — Что же нам надлежит рассудить? Были ли царь Дмитрий царским сыном или убит он или не убит?

 — Рассуди, князь, как ты сочтешь нужным.

 — Когда я вез  из заточения царицу Марфу, когда она встретилась с тем, кого называли царем Дмитрием в селе Тайнинском, я уверовал, что на царство пришел истинный сын царя Ивана Васильевича. Я и дяде своему Василию Шуйскому не поверил, когда он обличал царя Дмитрия, называя его Гришкой Отрепьевым, дьяконом Чудова монастыря. Ну и дьякон! А под чьим именем ему было скрываться, когда Годунов его по всей земел искал? И ныне мне еще думается, а не истинного царского сына убили в Москве? Не прирожденного ли нашего государя?

 — Ты — мечник! Что же не уберег?

 — Не простил бы я себе той порухи, да не случилось мне быть в тот час в Москве. Царь Дмитрий готовил поход на Польшу. Мне было велено собирать полки в Ельце. А без моего ведома их назад повернули.

 — Поворотили к нашей радости по домам. Объявили, что ляхи собрались царя убить. Вели нас царя спасать... А вышло, что нами стрельцов пугали.

 — Стало быть, ты у меня спрашиваешь, вправду ли царь убит?

 — На Пожаре стояла плаха. На плахе лежал убитый, коего царем называли, да я его живым в лицо не видывал.

 — Гляжу я, что по душе вам пришелся царь Дмитрий, хоты ты вот и в глаза его не видывал. Чем же он пришелся по душе?

 — Воин он был знатный. Не робел перед боярами, сказывают, что таскал их за бороды за лихоиимство. А еще, говорят, что прост был. Каждый мог с ним лицом к лицу слово сказать. Ухватистым был...

 — То правда! — согласился Скопин. — С медведем выходил бороться один на один. Рогатиной его поддел и через себя перекинул. Вот и скажу: не сидел бы тот Дмитрий в Тушино сиднем, а уже давно отворил бы ворота Кремля и свел бы с престола моего дядюшку.

Слово молвлено, выпорхнуло, как птица на волю, а птице на крыльях все пути открыты. Знать бы Скопину, как это слово откликнется в свой час!

Переглянулись меж собой новгородцы, обратили свои взгляды на суконщика, чтоб за всех говорил. Суконщик продолжал:

 — Верим тебе, князь, потому, как ты молод и в обмане не искусился. А теперь скажи: почему ты отдал нас Татищеву, чтобы нам с ним на литву и воров идти, а сам в городе остаешься?

 — Татищеву я вас не отдал и не решил еще встречать ли супостатов в поле или затвориться в городе. Татищев набивался литву бить в поле, а мне посмотреть бы, кого он с собой позовет?

 — Вот оно, какой оглоблей вылезло! Не на бой он нас звал, а литву встретить и в город привести. Нашел он причину. Привык на Москве быть из первых, Новгороду он не люб. Говорит, что за нужда город в осаду сажать, за царя Василия животов лишаться? И без Москвы, дескать, Новгород сам по себе.

Скопин ответил:

 — Ныне измена не внове, каждый себя царем мнит. Время не ждет. Пан Керзоницкий идет на город. С каждым часом ближе и ближе. Собирайте новгородцев. Я поставлю вас перед Татищевым, вы расскажете  новгородцам, как он хотел Новгород под себя подвести, а он пусть ответит.

Давно в Новгороде не скликали людей на площадь перед храмом  святой Софии. Вече — не вече, но это еще кто и как рассудит.

Проведав, что скликают к храму новгородских граждан, Татищев до света пришел к Скопину и с угрозой в голосе вопросил:

 — Я людей на литву поднимаю, а ты их на вече скликаешь. Проясни!

 — Ни у меня, ни у тебя нет власти решить судьбу города. Как сами новгородцы решат, так тому и быть. Скажут литве отдаться, в бой на литву не пойдут, скажут биться с литвой, тогда и мы занадобимся.

 — Лукав ты, князь, да не оказались бы новгородцы лукавее.

От Скопина ушел помраченным. Не собирался он делить власть в Новгороде с эти дерзким отроком.

Утром, на площади перед храмом святой Софии собрались новгородцы. На помосте, воздвигнутом у собора — митрополит Исидор, Скопин и Татищев. В толпе нетерпеливые крики. Кто кричит, что надобно целовать крест царю Дмитрию, кто зовет граждан оборонять город от литвы. Хватают друг друга за грудки. Митрополит воздел крест. Приутихли. На край помоста вышел говорить Скопин.

— Граждане новгородские! Я созвал вас не для того, чтобы рассуждать за кого нам стоять: за Москву и православную веру или за литву и папистскую веру? Стоять нам граждане за великий Новгород, а великому Новгороду за литвой не быть, не быть и за польским королем. А быть за литву и за польского короля, то лишиться православной веры. Не о том у нас распря, распря у нас от измены.

Толпа вздохнула криком:

 — Кто изменники?

Сам того, не ведая, произвел Скопин неотразимое воздействие, указав на врага близкого при приблежении врага пришлого. Так римские императоры и византийские базилевсы отводили от себя народный гнев.

Скопин продолжал:

 — Пришли ко мне ваши новгородские люди и сказали, что воевода Татищев надумал вывести ратных людей в поле, оставить город без защиты и предаться в руки литвы и воровских людей. Я ставлю Татищева перед теми, кто его обвиняют, а вам рассудить бы!

Суконщик и тут говорил за других.

 — Прямо говорю и крест в том целую, что Татищев собрался вывести новгородцев в поле не город оборонять, а сдать город литве и гультящим, чтоб стать хозяином города, отбить его от Московского государства и иметь за то благоволение короля Жигмонта и Вора, что засел в Тушино, чтоб они своей загребистой ложкой  хлебали щти сваренные нашими дедами и прадедами.

 — Держи ответ! — прозвучал голос митрополита, и он подтолкнул Татищева к краю помоста.

Татищев, пошатываясь, сделал несколько шагов к краю помоста. Оторопь подламывала ему ноги, посадила голос. Убийца Басманова оказался жидок на расправу.

— Господа новгородцы!  Господа новгородцы!

Ему кричали:

— Говори, как измену готовил!

Татищев провыл:

 — Облыжно! Облыжно!

Толпа ревела. Вышел суконщик и поднял руку.

 — Отпирается изменник. Мы того и ждали, что будет отпираться. Приберегли его челобитную царю Василию Шуйскому. Послал он ее с гонцом тайно, да мы перехватили гонца. Вот она челобитная.

Суконщик извлек из-за пазухи свиток. Развернул. Поднес к Татищеву:

Пошла перед глазами у Татишева земля, закачался в его глазах собор, опустилось небо.

 — Его рука, — продолжал суконщик. — Сличили мы с его грамотами. А в сей грамоте к царю Шуйскому поклеп на князя Скопина. Будто бы Скопин готов сдать город литве и ворам. Потому, как сам хочет подсидеться под царем и царство под себя забрать.

Толпа охнула и замолкла, слышно стало, как галки галдят на соборе. Суконщик передал грамоту митрополиту. Замерла толпа, пока митрополит читал ее собравшимся. Татищев пал на колени перед Скопиным и крикнул:

 — По царскому повелению писано!

Толпа взревела Люди ринулись на помост  схватили Татищева и кинули его в толпу. Утонул он в людских волнах.

Скопин распорядился похоронить Татищева в Антониевом монастыре.

 Встречать Керзоницкого из города не пошли, и он не пошел на город, ибо подходили к городу крестьянские ополчения из Заволочья. Не стал польский налет искушать судьбу.