Живая статуя - Наталья Якобсон

Марсель аккуратно ощупал шею. Медальон, слава богу, был на месте. Его демоны еще не успели утащить, потому что перед сном Марсель застегивал сорочку и камзол на все пуговицы, и клал руку на грудь в том месте, где нагревался и чуть пульсировал, как второе сердце, покрытый рунами золотой овал. Вскоре лицо, изображенное на портретике внутри крошечного овального футляра, обратится непрекращающимся наваждением, и медальон станет не вторым, а единственным сердцем Марселя. Он будет давать живописцу энергию для труда и волю к жизни, к борьбе с легионом тьмы, врывающимся с наступлением ночи в его жилище.

Медальон согревал его, и даже холод, врывающийся в приоткрытое окно вместе со снегом, был не так ощутим. Стоило только прикоснуться и провести пальцами по изящной гравировке на золотой крышечке медальона, как целая паутина отдаленных спутанных звуков начинала приобретать смысл и множество раздельных значений.

Сначала Марселю почудилось, что он слышит разборчивые человеческие голоса прямо у себя на карнизе под окном, но спустя мгновение понял, что это всего лишь чириканье воробьев. Как удивительно! Ведь иногда с неразборчивым птичьим щебетом чередовались понятные слова и целые фразы.

— Ночью они опять прилетят, нужно искать другое укрытие на отдаленных крышах. Этот дом они слишком часто жалуют своим появлением!

Марсель услышал взволнованный, тревожный ропот, а потом снова только чириканье. Он поспешно убрал пальцы с крышки медальона, но подумал и решил прикоснуться к чудесной вещице еще раз. Только он погладил резьбу, как ворчание сороки, свившей гнездо где-то на крыше, стало ему понятно. Он не мог точно сказать, что слышит человеческие слова или просто щебет, но услышанное он сам мог бы изложить в одной фразе:

— Эти наглецы опять утащили из гнезда, все, что я натаскала. Как же им не стыдно!

Марсель догадывался, что и первая, и вторая жалоба были адресованы тем же неуловимым воришкам, которые обчищали его собственную мастерскую. Но как признаться самому себе в том, что ты можешь понять, о чем говорят птицы. Разве это не полное сумасшествие. Если бы при Марселе не было волшебной вещицы, то он бы так и подумал, но медальон был при нем, а вместе с медальоном и его чудесная сила.

Юноша быстро привел себя в порядок, подхватил с крючка чудом сохранившуюся после очередного налета ветхую накидку и выбежал на улицу. Холодное зимнее утро показалось ему самым необычайным в его жизни. Он видел птиц в небе и мог понять, о чем они щебечут, смотрел на дорогу под ногами и был в силах угадать, кто проходил по ней сегодня ночью и совсем давно.

Марсель приложил руку к стене какого-то здания, и целая череда смутных, мелькающих образов и целых отдельных сцен заполнила его разум. Он, как будто смотрел представление в театре, которое разыгрывается для него одного.

Рука соскользнула с фасада, и образы исчезли, но стоило коснуться других стен или даже водосточных желобов, и картинки мелькали снова, каждый раз новые, с множеством лиц и событий. Марселю казалось, что всему этому изобилию невозможно уложиться в одной голове. Каким-то чудом внутри художника открылся другой, не имеющий ничего общего с живописью талант. Стоило только коснуться чьей-то стены, и Марсель мог сказать, что происходило в этом доме с тех пор, как он построен, и кто построил его. Только самые мрачные здания вызывали у Марселя страх, потому что перед ними в его сознании возникал образ коварного и несчастного теневого зодчего, который теперь служил императору всех нечистых сил.

В этих строениях веками происходило что-то страшное, и Марсель старался сторониться их. Один раз он отшатнулся от такого дома и чуть не сбил с ног очень некстати оказавшегося рядом прохожего.

— Что испугался? — каркнул кто-то прямо в ухо Марселю, но не прохожий, говорил кто-то другой. Упавший встал и пошел дальше, ругаясь по дороге, а тот, кто сказал наглую фразу, все еще находился за спиной Марселя. Юноша обернулся и, к своему удивлению, увидел всего лишь ворону, парившую возле чьего-то окна и нагло уставившуюся прямо на него.

Очевидно, лицо его выдавало предсказанный испуг, потому что ворона удовлетворенно и еще более нагло, чем в первый раз, каркнула.

— Еще не так испугаешься, если будешь общаться с нашим императором, — смог понять Марсель в ее карканье.

— Он спалит тебя в огне, как и твоих родителей, — каркнула черная летучая дрянь напоследок и быстро пролетела над головой Марселя, задев его крылом.

Воронье, притаившееся на самой высокой крыше, тоже нахально раскаркалось, будто высмеивая пугливого паренька. Самым обидным было то, что Марсель понимал, они хихикают над ним и отлично знают, что он воспринимает их язык, как родной. Птичий язык. Марселю и во сне такого бы не приснилось.

Даже во время обеда, когда сидел у окна харчевни, Марсель разбирал обрывки разговора в трелях птичек, подбирающих крошки во дворе.

Нести еду домой было бесполезно. Все равно духи прилетят ночью, и все растаскают, поэтому Марсель вернулся с пустыми руками. Возможно, это постоянное недосыпание сыграло с ним такую дурную шутку. Надо было бы заснуть и выспаться, а когда он проснется, то непрекращающиеся разговоры птиц станут для него прежним неразборчивым гомоном.

После работы и долгих прогулок Марсель засыпал очень быстро. Вот и сейчас стоило ему коснуться головой подушки, и он уснул, а когда проснулся, за окном была уже ночь, и слышался легкий шелест крыл.

— Эдвин! — Марсель надеялся, что он либо вот-вот появится, либо прилетит очень скоро, но Эдвин уже был здесь, и зеркало на столике отражало его безупречный профиль, фигурные очертания крыл и изящные тонкие пальцы, медленно перелистывающие альбом с набросками.

— Ты рисуешь все лучше, — небрежно заметил Эдвин, будто так и должно было быть. Это само собой разумеется, что Марсель становится еще более талантлив от общения с ангелом.

— Я рисую для тебя, — ответил художник так, будто одна эта фраза объяснила все.

— Ты чувствуешь себя одиноким? — вдруг спросил Эдвин.

К чему такой вопрос? Что такое одиночество, если ты каждую минуту своей жизни ждешь появления неземного, прекрасного и бесконечно любимого создания?

— Ты не должен спрашивать меня об этом, — только и смог прошептать Марсель.

— Не должен, — согласно кивнул Эдвин. — Но иногда мне кажется, что те чудесные создания, которых ты рисуешь, это твои единственные друзья, и мне нестерпимо хочется, чтобы ты занял достойное тебя место в их обществе.

— Не говори так, Эдвин. Я их недостоин.

— Еще, как достоин, — вполне серьезно заявил Эдвин и неуловимо быстро очутился возле Марселя, присел на стул, который сам собой пододвинулся к кровати, будто мог двигать гнутыми ножками, как живое существо лапками.