Игры с огнем (СИ) - Тыналин Алим

— Центральная. Слушаю вас.

— Добрый вечер. Соедините меня с начальником медслужбы Зориной. Говорит Краснов.

— Соединяю, товарищ Краснов, — в голосе телефонистки послышалось уважение.

После нескольких минут треска и шипения в трубке наконец раздался знакомый голос. Даже искаженный расстоянием и несовершенством линии, он вызвал во мне теплую волну воспоминаний.

— Зорина слушает.

— Здравствуй, Мария, — я невольно понизил голос, хотя знал, что линия защищена. — Это я.

Секундная пауза, затем голос, в котором сквозило сдержанное волнение:

— Леонид… товарищ Краснов. Рада слышать. Мы получили телеграмму о вашем… возвращении.

— Да, я снова в строю, — по короткому дыханию в трубке понял, что она хочет сказать гораздо больше, но не решается по телефону. — Как дела на промысле?

— Работа ведется вовсю. У нас теперь семь человек в медслужбе. Процент травм постоянно снижается.

Теперь голос Марии звучал по-деловому четко.

Она говорила о медицине, о безопасности, медикаментах и операциях, но я слышал подтекст, невысказанные вопросы и тревоги. Наконец, завершив производственный отчет, она помолчала и спросила совсем другим тоном:

— Как ты… как вы? Правда, что теперь работаете напрямую с товарищем Сталиным?

— Да, много изменилось, — я поглядел в окно на ночную Москву. — Получил новый статус. Расширенные полномочия. Много работы и сложностей.

— Понимаю, — ее голос стал еще тише. — А когда вы приедете?

— Ситуация изменилась, Маша, — я впервые за разговор позволил себе использовать это домашнее обращение. — Теперь на меня обращено слишком много внимания. Каждый шаг под наблюдением. У меня много новых обязанностей и новых рисков.

В трубке воцарилось молчание. Я слышал только ее дыхание и далекий гул нефтяных насосов на фоне.

— Я понимаю, — наконец произнесла она. — После того, что произошло… Ты ведь чудом вернулся. Мы все думали…

Она не договорила, но мне не нужно было объяснять. Весть о моем аресте наверняка вызвала панику среди всех связанных со мной людей. Особенно у Марии, которая знала слишком много о моих планах и проектах.

— Если хочешь, я все-таки могу организовать твой перевод в Москву, — предложил я. — В центральную клинику. Твой опыт бесценен для…

— Нет, — перебила она. — Не сейчас. Мне нужно закончить работу здесь. Медслужба только начинает раскрывать свой потенциал. К тому же… — она помедлила, — нам обоим нужно время. Подумать. После всего, что случилось.

Я понимал ее сомнения. Мой арест показал, насколько шаткой может быть моя позиция, несмотря на все достижения. А близость к человеку в опале могла стоить ей не только карьеры.

— Ты права, — согласился я. — Давай так. Заканчивай там работы по организации службы. Пока оставайся там — это важнее для дела. А потом решим. Может быть, к осени ситуация прояснится.

— Хорошо, — в ее голосе слышалось облегчение. — Но если понадоблюсь в Москве…

— Я немедленно вызову тебя.

Снова пауза. Затем Мария произнесла чуть дрогнувшим голосом:

— Я рада, что ты в порядке, Леонид. Когда пришла телеграмма о твоем аресте… Это были самые страшные дни.

— Все позади, — сказал я, хотя сам не верил своим словам. — Теперь у нас новые возможности. И новые задачи.

— Береги себя, — тихо попросила она. — Особенно теперь.

— И ты себя береги, — я невольно сжал трубку крепче. — Регулярно докладывай о ходе работ. И если что-то изменится…

— Обязательно сообщу. До свидания… товарищ Краснов.

— До свидания, товарищ Зорина.

Я медленно положил трубку и еще какое-то время стоял, опираясь на телефонный аппарат. Мария, как всегда, оказалась мудрее меня. Сейчас не время для личных отношений. Слишком опасно, слишком много внимания к моей персоне.

Я подошел к столу и достал фотографию, спрятанную между страницами технической документации. Мария в рабочем комбинезоне стоит у нефтяной вышки.

Ветер треплет ее короткие темные волосы, на лице сосредоточенное выражение исследователя. И только глаза выдают. Мягкие, теплые, смотрящие не в объектив, а на человека за фотоаппаратом. На меня.

Спрятав фотографию обратно, я вновь повернулся к карте СССР с разноцветными флажками моих предприятий. В сложившейся ситуации работа должна стать единственным приоритетом. Только так я смогу защитить и свою «империю», и людей, которые мне дороги.

Я глубоко вздохнул и вернулся к изучению документов. Сварил себе кофе и опустился в кресло.

Встречи, приказы, планы, отчеты. День выдался насыщенным. Только сейчас, в тишине, я мог наконец обдумать все, что произошло за последние недели.

Разговор со Сталиным в его кремлевском кабинете до сих пор стоял перед глазами. Пронзительный взгляд из-под кустистых бровей, неторопливые жесты, негромкий голос с характерным акцентом… И холодная, расчетливая логика, с которой вождь анализировал каждое мое слово.

Я отпил глоток кофе и подошел к большой карте СССР, висевшей на стене кабинета. Красные флажки отмечали предприятия, уже входившие в мою производственную группу. Сталелитейные заводы в Магнитогорске и Златоусте, машиностроительные в Москве и Нижнем Новгороде, угольные шахты Кузбасса, нефтепромыслы в Поволжье, рудники на Урале… А еще конструкторские бюро, исследовательские институты, транспортные узлы.

Синие флажки показывали объекты в процессе строительства или присоединения. Зеленые — перспективные проекты, включая разведку дальневосточных месторождений.

Двадцать крупных предприятий, более ста тысяч рабочих и инженеров, десятки миллионов рублей оборота… Настоящая империя, созданная всего за три года. И все это теперь под угрозой, потому что я оказался на волосок от гибели в застенках ОГПУ.

Что, если бы не ночной разговор со Сталиным? Все, что создано такими усилиями, рассыпалось бы в прах. «Империя Краснова» была бы раздроблена и поглощена другими промышленными группами.

А сам я… Лучше не думать о возможной судьбе «вредителя» в 1931 году.

Я перевел взгляд на дальневосточные рубежи. Япония уже стояла на пороге вторжения в Маньчжурию. Через несколько месяцев начнется «Маньчжурский инцидент», который в моей прежней реальности привел к созданию марионеточного государства Маньчжоу-Го и укреплению японских позиций в регионе. А еще через несколько лет — бои на Халхин-Голе, у озера Хасан…

Могу ли я изменить этот ход событий? Должен ли?

Вмешательство в историю — опасная игра. Каждое изменение порождает каскад непредсказуемых последствий.

Но разве я уже не изменил историю самим своим присутствием здесь? Разработкой танка Т-30 с дизельным двигателем и наклонной броней на несколько лет раньше, чем Т-34 в моей реальности? Созданием промышленных телеметрических систем, которых не было в оригинальной истории 1930-х?

Я вернулся к карте и провел пальцем по транссибирской магистрали до Владивостока. Если Сталин прислушается к моей рекомендации и начнет разведку нефтяных месторождений в районе Дацина, это может кардинально изменить баланс сил в регионе. СССР получит крупный источник нефти гораздо раньше, чем в моей исходной истории. А возможно, даже сумеет предотвратить японскую оккупацию Маньчжурии.

До великой войны оставалось всего десять лет. Десять лет на подготовку страны к величайшему испытанию. Десять лет, чтобы создать оружие, способное остановить вермахт. Десять лет, чтобы построить заводы в глубоком тылу, куда не дотянутся немецкие бомбардировщики.

Я вернулся к столу и достал папку с планами танка. Вот он, мой главный козырь.

Танк, опередивший время. С новым невиданным двигателем, рациональными углами наклона брони, увеличенной огневой мощью. Прообраз легендарного Т-34, но созданный на несколько лет раньше и с учетом уже известных недостатков оригинала.

Если мы успеем запустить его в серийное производство до 1936 года, у СССР появится задел как минимум в два-три года перед Германией. А если Т-30 будет производиться массово, как я планирую, к началу войны Красная Армия получит тысячи машин, превосходящих любые немецкие танки того периода.