NFT: Невероятно Фальшивый Тип - Эдуард Сероусов

я старался сохранять хладнокровие. – Я могу доказать, что Фомин лжет.

– Вот и отлично, – следователь звучал почти довольным. – Приезжайте завтра со всеми доказательствами. И, мистер Белецкий… не пытайтесь покинуть город. Это может быть интерпретировано как признак вины.

Он отключился, оставив меня в состоянии шока. Глеб и Дима смотрели на меня с тревогой.

– Что случилось? – спросил Глеб.

– Следственный комитет, – тихо сказал я. – Фомин подал официальное заявление о мошенничестве. Меня вызывают на допрос завтра утром.

– Черт, – выругался Дима. – Это серьезно. Если начинается официальное расследование…

– Нам нужно действовать еще быстрее, – решил я. – Опубликовать заявление прямо сейчас, не дожидаясь утра. Разослать пресс-релиз, выпустить манифест Карины, сделать все, что успеем до утра.

– Это может выглядеть как реакция на расследование, – предупредил Глеб. – Как попытка оправдаться, а не как запланированное художественное высказывание.

– У нас нет выбора, – я покачал головой. – Если я пойду на допрос без предварительного публичного заявления, мы потеряем контроль над нарративом. Нам нужно опередить официальную версию, представить свою интерпретацию до того, как начнется расследование.

Мы принялись за работу с новой энергией, понимая, что времени остается все меньше. Я связался с онлайн-изданием, договорился о немедленной публикации интервью. Карина согласилась выпустить манифест на своем персональном сайте прямо сейчас, не дожидаясь утра. Глеб начал рассылать пресс-релизы и готовить срочное открытие выставки.

Но чем больше мы спешили, тем больше ошибок совершали. В интервью я путался в деталях, противоречил сам себе, не мог четко сформулировать концепцию проекта. Манифест Карины, опубликованный в спешке, содержал неточности и недоработки. Пресс-релиз Глеба был составлен наспех, без достаточной проработки ключевых сообщений.

Мы действовали как в лихорадке, пытаясь опередить события, которые уже выходили из-под нашего контроля. И чем больше мы спешили, тем менее убедительными становились наши действия, тем больше они выглядели именно как реакция на расследование, а не как запланированное художественное высказывание.

Около двух часов ночи, когда интервью было опубликовано, манифест выпущен, пресс-релизы разосланы, я вдруг почувствовал приступ тошноты и головокружения. Напряжение последних дней, недостаток сна, постоянный стресс – все это накопилось и выразилось в физическом недомогании.

– Ты в порядке? – обеспокоенно спросил Дима, заметив, как я побледнел.

– Не совсем, – я сел, чувствуя, как комната начинает кружиться перед глазами. – Мне нужен перерыв. Несколько минут.

Но перерыв не помог. Состояние ухудшалось. К тошноте и головокружению добавились сердцебиение, потливость, ощущение нереальности происходящего. Я узнал симптомы – паническая атака, которую я уже испытывал однажды, в период особенно сильного стресса во время учебы.

– Я не могу дышать, – выдавил я, чувствуя, как сжимается грудь. – Сердце… как будто выпрыгивает.

Глеб и Дима переглянулись, явно не зная, что делать.

– Может быть, вызвать скорую? – предложил Глеб.

– Нет, – я покачал головой, пытаясь сделать глубокий вдох. – Это просто паническая атака. Пройдет… нужно только немного времени.

Но время было именно тем, чего у нас не было. Интервью уже публиковалось, реакции начинали поступать, первые журналисты звонили с просьбами о комментариях. А я сидел на диване, не в состоянии нормально дышать, с кружащейся головой и ощущением надвигающейся катастрофы.

– Я отвечу на звонки, – решил Глеб. – Ты отдохни, приди в себя. Дима, помоги ему.

Глеб начал отвечать на звонки журналистов, пытаясь поддерживать нашу версию о «художественном эксперименте». Но я слышал, как он путается, противоречит сам себе, не может четко объяснить концепцию проекта. Без моего руководства, без моего видения он не мог убедительно представить нашу историю.

А я все еще был не в состоянии нормально функционировать. Паническая атака не проходила, а, казалось, только усиливалась. Мысли путались, перед глазами все плыло, сердце колотилось как сумасшедшее.

– Может быть, все-таки вызвать врача? – обеспокоенно спросил Дима, видя мое состояние.

– Нет времени, – выдавил я. – Нужно… нужно продолжать. Слишком многое поставлено на карту.

Я попытался встать, но ноги подкосились, и я упал обратно на диван. Это было унизительно, страшно, выматывающе – в самый критический момент, когда от моих действий зависело все, я оказался недееспособен из-за собственного тела, предавшего меня.

Глеб продолжал отвечать на звонки, но я видел по его лицу, что все идет не так, как мы планировали. Журналисты задавали неудобные вопросы, требовали конкретных доказательств, сравнивали наши заявления с утверждениями Фомина.

– Это катастрофа, – пробормотал Глеб, отключившись от очередного звонка. – Они не покупают нашу версию. Видят в этом только попытку оправдаться перед расследованием.

– Нужно… собраться, – я сделал глубокий вдох, пытаясь контролировать дыхание. – Дать более убедительное интервью. Представить конкретные доказательства.

– Не в твоем состоянии, – отрезал Дима. – Ты едва можешь говорить, не то что давать убедительное интервью.

Он был прав, и это было самым ужасным. В момент, когда от меня требовалась максимальная ясность ума, убедительность, харизма, я был физически не в состоянии выполнить эту роль.

– Может быть, стоит изменить стратегию? – предложил Глеб. – Прекратить публичные заявления, сосредоточиться на подготовке к расследованию? Собрать доказательства, проконсультироваться с юристами?

– Слишком поздно, – покачал головой Дима. – Мы уже сделали публичные заявления. Если сейчас отступим, это будет выглядеть еще хуже.

Они были правы оба, и это создавало неразрешимую дилемму. Продолжать в нынешнем состоянии означало только усугублять ситуацию. Отступить означало признать поражение.

В этот момент телефон Глеба зазвонил снова. Он посмотрел на экран и побледнел:

– Савицкий.

Комната погрузилась в тишину. Глеб колебался, не зная, стоит ли отвечать.

– Ответь, – решил я, сделав еще один глубокий вдох. – Узнай, чего он хочет.

Глеб включил громкую связь:

– Да, Олег.

– Глеб, – голос Савицкого звучал спокойно, почти сочувственно. – Я вижу, вы решили действовать по-своему. Жаль. Я предлагал вам цивилизованное решение.

– Мы должны были защищать свой проект, – Глеб старался звучать уверенно.

– Конечно, – Савицкий не спорил. – Но, возможно, не таким образом и не в такой момент. Сейчас ваши действия выглядят как отчаянная попытка оправдаться перед расследованием. Не очень убедительно для художественного жеста, не находите?

Глеб молчал, не зная, что ответить.

– Впрочем, – продолжил Савицкий, – я все еще готов помочь. Даже сейчас, когда ситуация стала гораздо сложнее. Мои связи, мои ресурсы могут быть полезны в решении проблем с правоохранительными органами.

– Что вы предлагаете? – осторожно спросил Глеб.

– То же, что и раньше, – ответил Савицкий. – Партнерство. Я становлюсь основным инвестором и стратегическим партнером проекта Фантом. Вы сохраняете свои роли и получаете защиту от расследования и возможных юридических последствий. Только теперь, учитывая возросшие риски, условия будут несколько иными.

– Какими? – Глеб бросил встревоженный взгляд на меня.

– Мы обсудим детали при личной встрече, – сказал Савицкий. – Скажем, завтра в полдень, в моем офисе. После того, как Марк вернется из следственного комитета.

Он знал о вызове на допрос.