Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

ином потенциальном ухажере. По словам Маркуса, у него возникло ощущение, что Джулия смеется над ним или старается смутить его, почувствовать себя опозоренным. Это было достаточно интересно, но я не хотела прерывать собеседника главным образом потому, что он наконец-то излагал свою версию событий. Слова и фразы слетали у него с языка быстро, не задерживаясь.

– Я должен был заставить ее остановиться, – сказал он. – Необходимо было сделать так, чтобы она замолчала.

Теперь мне стал понятен повод убийства: задушив Джулию, Маркус, фигурально говоря, заставил ее замолчать и прекратить над ним смеяться. Я вспомнила также, что многие из его собственных попыток или скорее имитаций попыток самоубийства включали воздействие на горло или рот, то есть подразумевали удушение. Если мы, медики, устали от его постоянных жалоб, то, наверное, то же самое можно было бы сказать и о самом Маркусе. Возможно, самоубийство было для него единственным способом заставить замолчать самого себя.

Маркус поменял позу, повернувшись ко мне боком, и посмотрел в окно. Я попыталась проследить за его взглядом, но ничего особенного не увидела – только ряд деревьев с облетевшими листьями за забором, чернеющих на фоне бледного зимнего неба. Тут Маркус снова заговорил. Он стал неторопливо рассказывать, как все туже затягивал галстук на шее Джулии и «в глазах у нее мерк свет». Совершенно нейтральным, безжизненным тоном он сообщил, что это напомнило ему случай из детства, когда его собака поймала фазана и принесла ему птицу, которая находилась в смертельной агонии. Его удивило, пояснил Маркус, сходство между тем и другим, – он видел, как гаснет жизнь, и для того, кто умирает, наступает темнота.

Я была уверена, что Джулия не ожидала того, что произошло, и теперь мне хотелось понять, можно ли сказать то же самое о Маркусе; был ли он честен, когда сказал, что не собирался убивать свою бывшую подругу и действовал под влиянием вспышки ярости. Я много раз слышала о том, что отход от реальности, результатом которого становится насилие с трагическими последствиями, может начаться с чего-то, что внешне кажется совершенно заурядным. Это тот самый момент, когда последняя цифра в комбинации «велосипедного замка» со щелчком становится на место. Похоже, в данном случае это могло быть какое-то движение руки Джулии, ее смешок, из-за которого Маркус решил, что его дразнят или пытаются унизить. Я множество раз сталкивалась в своей работе со случаями, когда какая-нибудь ничего вроде бы не значащая мелочь приобретает гигантское значение, производит катастрофический «эффект бабочки», который служит спусковым крючком катастрофы.

Эта разновидность разлада с реальностью может служить объяснением того, почему прогресс в психотерапии с людьми, которые совершили насильственные преступления, занимает настолько больше времени, чем работа с теми, кто этого не делал. Чтобы, работая с Маркусом, добраться до критически важного, ключевого момента из прошлого, нашей команде и мне самой пришлось в течение долгих месяцев терпеть бесконечное нытье и жалобы пациента, сдерживая раздражение, выслушивать его угрозы совершить самоубийство – мы ведь не могли их просто игнорировать. А вскоре после того, как он рассказал мне об убийстве, Маркус предпринял еще одну попытку наложить на себя руки – он сплел из ниток, вытянутых из одежды, удавку и попробовал повеситься у себя в палате. Пришло время опробовать новый подход. Когда мы встретились в следующий раз, я предложила подумать, следует ли ему и дальше отбывать наказание в больнице. Я не блефовала: если бы он не захотел оставаться у нас, возвращение в тюрьму было бы для него вполне естественным выходом. В конце концов, он не показал никакой реакции на лечение и к тому же множество раз говорил нам, что никто из медиков не помогает ему бороться с его суицидальными наклонностями.

Я также добавила, что обеспокоена теми отчуждением и неприязнью, которые Маркус вызывал у всех, с кем контактировал, – это серьезно мешало нам, медикам, относиться к нему нейтрально, просто как к пациенту. Как раз в то утро одна из молодых медсестер отделения по имени Аманда приходила ко мне для разговора – она была неприятно поражена и даже потрясена его поведением. Как заведующая отделением я, помимо прочего, обязана заботиться и о том, чтобы сотрудники медперсонала, если это необходимо, получали помощь, которая позволяла бы сохранять сострадание к пациентам. А для этого они должны иметь возможность говорить о своих проблемах и высказывать критические замечания. Я знала, что Аманда – добрая молодая женщина, которую нелегко вывести из равновесия. И потому внимательно выслушала ее жалобу по поводу того, что она всего лишь не позволяла «этой заднице» покинуть столовую, чтобы отправиться на сеанс психотерапии, поскольку он не вымыл за собой тарелку после завтрака, что было правилом для всех пациентов. Маркус ответил на замечание Аманды невероятно грубо, несколько раз грязно обозвал ее и заявил, что она необразованная и некомпетентная сотрудница. А затем добавил, что добьется, чтобы за такое поведение ее подвергли дисциплинарному наказанию, а то и вообще уволили. Странно, что во время своей филиппики он не произнес фразу: «Да вы знаете, кто я такой?» В подобных случаях он обычно это делал.

Я заверила Аманду, что она все сделала правильно и никто ее не уволит. Затем я проверила и выяснила, что на самом деле она не обзывала Маркуса задницей – это было бы довольно серьезным нарушением, о котором мне пришлось бы доложить руководству. Впрочем, в больнице приходилось слышать вещи и похуже. Такое хотя и нечасто, но все же случается, и обучать персонал умению справляться с раздражением – тоже часть моей работы. Мы какое-то время посидели с Амандой, беседуя о тех неприятных эмоциях, которые ей пришлось пережить из-за Маркуса, о негативных чувствах, которые порой пациенты вызывают у нас, медиков, и о том, что эти чувства вряд ли как-то нас характеризуют – и больных, и врачей. Они могут говорить нам кое-что о состоянии сознания – как пациентов, так и нашего, но реальной проблемой становятся только тогда, когда мы начинаем действовать исходя из них. Мы всегда должны думать о том, что у людей подчас может быть очень серьезно нарушена коммуникация. Иногда они кажутся нам неприятными, потому что не нравятся сами себе – эта прописная истина справедлива не только в отчетах экспертов.

Я была рада, что поговорила с Амандой. Когда позднее я обсудила этот инцидент с Маркусом, он снова высказался о ней очень грубо, именно так, как она мне описала, и я ощутила в душе прилив презрения к нему из-за его себялюбия, несправедливости и равнодушия – особенно в отношении такой старательной, аккуратной и доброй