Зависть: теория социального поведения - Гельмут Шёк

судьбу, решают исход войн. Судьбы назначаются и определяются – первоначальный промысел, первоначальные решения, от которых человек не может убежать и которым подчиняются даже боги.

Удача предопределена и зависит от часа рождения. Наша удача сопутствует нам с колыбели – это выражение намекает на приносящих дары норн или фей, которые приходят к новорожденному, чтобы «создать» его удачу. В древневерхненемецком этот час называется hwila, а связанная с ним удача – hwilsalida или vilsaelda и, без сомнений, она персонифицируется, так как напоминает приносящих дары норн. Верование во влияние звезд появляется позже и отсылает к «звезде волхвов». …Тех, кто родился в счастливый час, называли детьми фортуны. Когда о них говорилось, что они родились в рубашке (в сорочке, в чепчике), это имело некоторую связь с природой, потому что некоторые дети действительно рождаются в околоплодном пузыре. Традиционно эту тонкую оболочку тщательно сохраняли и хоронили под порогом. Считалось, что в ней живет дух – хранитель ребенка или часть его души»[187].

Стыд и вина

Психоаналитик Герхарт Пирс пролил свет на те личностные изменения, которые позволяют объяснить современную творческую эру относительной свободы человека от страха стать объектом зависти. Пирс различает два типа личности, которые можно воспринимать как соответствующие двум культурным типам: это человек, обремененный чувством вины, и человек, исполненный стыда. Человек, испытывающий чувство вины, скрытен, его характер подчинен ограничениям. Его ранние идентификации, вместе с основанными на них поздними, связаны неконструктивными образами. Человек с чувством вины не склонен действовать, он пассивен и враждует сам с собой. Пирс пишет: «В лучшем случае деятельность, порождаемая виной, – это реституция (жертва, искупление, покаяние), которая редко освобождает, но приносит с собой рессентимент и ярость фрустрации, которые в свою очередь становятся источником новой вины»[188].

По контрасту, Пирс видит у индивида, испытывающего стыд, больший потенциал для созревания и развития. Стыд возникает тогда, когда человеку не удается достичь поставленных перед собой целей; но вина часто возникает как раз оттого, что цели достигнуты, потому что человек считает, что для блага других было бы лучше, если бы эти цели не были достигнуты. Поэтому человек с чувством вины склонен в первую очередь умиротворять действительно или предположительно завидующий «дурной глаз» других. Однако для того, чтобы ребенок стал социализированным субъектом, необходимы оба механизма – и стыд, и вина, – но эти элементы могут быть сверхкомпенсированы как в человеке, так и в культуре.

Социальное единообразие, достигнутое посредством чувства вины, будет по сути подчинением, а достигнутое посредством стыда – идентификацией. По мнению Пирса, западная культура, вероятно, претерпела постепенные изменения. «Высокопатриархальное, феодальное и иерархическое общество до Реформации отводило значительную роль вине. Вина перед Господом была признанным и практически не поддающимся изменению фактом; в этом все были по сути равны, так что не существовало различий или возможности их достигнуть, кроме как степенью подчинения; уничижение перед лицом Бога Отца было существом человеческой жизни, и в нем не было стыда».

Он считает, чтоэта тенденция, которую он имеет в виду, достигла пика в эпоху Реформации. Тогда же возникла новая тенденция. Она состояла в росте значения индивидуальной ответственности (трактат Лютера «О свободе христианина»). Согласно Пирсу, значение, которое придается имманентному сознанию сверх служения трансцендентальному Богу, отражает интернализацию вины, которая поглощается «Я».

Пирс, однако, считает, что такой процесс содержит начало поворота от иррациональности этого концепта вины. Хотя протестантизм сохраняет догму о первородном грехе, он, особенно кальвинизм с его делением на «избранных» и «отверженных», предоставляет возможность для дифференциации и конструктивного сравнения себя с другими. Растущая роль разума, труда и успеха требует агрессивности без чувства вины. Эта тенденция была усилена капитализмом и технологиями.

Если раньше работа воспринималась и переживалась как наказание от Господа, как каторга, позволяющая нам избыть терзающее нас чувство вины, то теперь труд и трудовые усилия стали идеализироваться как путь к самореализации и почестям. Пирс пишет: «Во времена раннего христианства нищий мог восприниматься как Божье дитя, как успешно кающийся грешник и даже восхваляться как святой; в протестантском обществе с его приобретательской направленностью «ему должно быть стыдно»»[189].

Религия без зависти

Макс Вебер различает две принципиально различные позиции, которые может занимать сверхъестественная сила в конкретной религии по отношению к удаче и благополучию верующего: 1) радостное признание и отсутствие зависти; 2) зависть богов и демонов.

«Герой сохраняет состояние, превышающее обычное, вопреки богам, а не с их помощью, и часто даже в противоборстве с ними. В связи с этим существует характерное различие между гомеровским эпосом и частью древнеиндийского, с одной стороны, и, с другой стороны, бюрократической китайской и священнической иудейской историографией, где «законность» удачи как Господней награды за добродетель проявляется гораздо сильнее. В то же время связь между неудачей и гневом или завистью демонов и богов распространена чрезвычайно широко».

В связи с этим Вебер напоминает, что почти во всех распространенных религиях, в иудаизме и особенно в религии современного Китая калека или человек, преследуемый судьбой, считается жертвой гнева богов, и ему не следует предстоять перед лицом Бога вместе с богобоязненными и удачливыми людьми. Действительно, практически во всех этических религиозных системах привилегированные классы и священник, который служит им, считают позитивное или негативное социальное положение индивида так или иначе следствием его религиозных добродетелей – меняются только формы легитимизации позиции успешных людей[190].

Сделать из этого упрощенный вывод – возможно, в духе марксизма – что высшие классы эксплуатируют религию, используя ее для производства «опиума» для низших классов, значило бы пренебречь тем, что, как мы уже показали, является настоятельной необходимостью для любого общества: сделать разницу в статусе эмоционально приемлемой для человека, а также доступной для рационализации. Системы верований, предназначенные для контроля зависти, можно было бы презирать как социальный опиум, если бы возможно было доказать, что окончательное устранение определенных экономических условий, связанных с собственностью, классом и т. п., искоренило бы взаимную зависть во всем мире. Но это невозможно.

Представляется более вероятным, что социальная потребность достичь контроля над худшими проявлениями зависти в человеческом общежитии привела к переориентации существующих религиозных систем, так чтобы легитимизировать очевидные различия в положении людей в интересах социального мира. Так, как неоднократно говорилось, что американский культурный этос, популярный в XIX в. взгляд на мир, создал и вполне совершенно независимо от религиозных представлений, но совместно с ними, миф об успешном человеке, который, к большому огорчению критиков социального устройства, сделал неравенство эмоционально приемлемым. Однако было бы неправильно предполагать, что отдельные авторы или другие заинтересованные стороны изобрели миф и навязали его общественному мнению, чтобы