Зависть: теория социального поведения - Гельмут Шёк

Здесь мы сделаем попытку дать более широкую интерпретацию. Любой, кто знаком с тревогой и страхом у различных примитивных народов – с чувствами, которые они испытывают всегда, когда им везет, – а также знаком с чрезвычайно снисходительным воспитанием, которое часто господствует у этих народов, вряд ли в состоянии рассматривать сверхжесткий родительский контроль как главную причину угрызений совести из-за удовольствий и счастья. Здесь мы имеем дело скорее с первичной человеческой тревогой, возникающей из переживания зависти. Она мало связана с конкретной культурой или с конкретным типом общества и воспитания, хотя они могут усилить или ослабить ее. Несмотря на то что строгие, пуритански настроенные родители могут, посредством своих замечаний и воплощаемых ими ценностей, возбудить у детей чувство вины, они сами – жертвы своей тревоги по поводу зависти. А если бы мы стали прослеживать это чувство до родителей родителей, то оказались в ситуации регресса в бесконечность.

Состояние тревоги, чувство вины, страха перед катастрофой возмездия (перстень Поликрата) – все это представляет собой комбинацию суеверий и эмпирически подтверждаемой (т. е. реальной) тревоги по поводу зависти другого человека, обычно ближнего. Говоря точнее, можно обнаружить, что почти все суеверия черпают свою энергию из этой особой тревоги по поводу зависти и могут быть интерпретированы как система ритуального контроля среды, направленная против зависти. Она глубоко укоренена в каждом из нас, более или менее вне зависимости от существующей культуры и ее цивилизующего технологического уровня. Это можно продемонстрировать. Человеку описывают ситуацию счастья, крепкого здоровья, гарантированного успеха, а потом его просят представить себя в этой ситуации. После этого его спрашивают: «Что вы сделаете в самую первую очередь?» Почти всегда человек отвечает: «Я постучу по дереву» и т. п. Если на этом не останавливаться и попросить его подумать, почему он это сделал бы, то вероятно, что он впервые в жизни обнаружит в себе страх перед завистью какого-то анонимного другого, которую он попытался успокоить таким образом. Но поскольку христианин (или, по меньшей мере, человек, еще частично проникнутый христианской культурой) в своих отношениях с другими людьми все еще интуитивно подражает в своем поведении божественному образцу, то сосед, земляк или коллега потенциального инноватора будут в идеальных обстоятельствах (которые совсем не обязательно имеют место в действительности) представлять меньший сдерживающий фактор или меньшую угрозу, чем это было бы в дохристианском или нехристианском мире.

Между прочим, агностические и атеистические общества, так же как и государства с агностическими и атеистическими режимами, использовали созданную христианством возможность индивидуальных достижений, поскольку они часто создавали систему стимулов, которая чрезмерно поощряет человека и терпима для него только потому, что он ощущает себя в какой-то мере защищенным от зависти со стороны других людей – благодаря сохранению христианских ценностей, пусть и в разбавленном виде.

Час судьбы в скандинавской мифологии

Языческая мифология народов Севера также содержит идеи, отчасти напоминающие представления греков о божественной зависти. Они также помогали членам сообщества эмоционально примириться с явным неравенством перед судьбой.

Как показывает Карл Зимрок, судьба в персонифицированном виде проявляется «между Владык, управляющих миром, и помогающих миру сил, которые сами являются богами и, следовательно, не представляют собой силу, которая выше богов… Они «объявляют» человеку о его «скромной доле», присуждая ее ему, как мы видим в 7-й главе «Саги о Гаутреке», в которой Грани С Лошадиной Гривой будит в полночь своего воспитанника Старкада и отправляется с ним в путь. Они на лодке прибывают на остров, сходят на берег и направляются на лесную поляну, где собралась толпа людей. Они ждут суда. Одиннадцать человек восседают на престолах, двенадцатый престол пуст. Грани С Лошадиной Гривой занимает двенадцатый престол, и собравшиеся приветствуют его как Одина. После этого он требует, чтобы судьи определили судьбу Старкада. На это Тор начинает говорить: «Альфхильд, мать Старкада, избрала отцом своему сыну великана вместо Асатора: поэтому я присуждаю Старкада к тому, чтобы у него не было ни сына, ни дочери и чтобы род его кончился с ним». На это Один говорит: «Я дарую ему жизнь тройной протяженности». Тор говорит: «В каждой из трех своих жизней он совершит постыдное деяние, деяние зависти». Один говорит: «Я жалую ему лучшее оружие и сокровища». Тор отвечает: «Я предопределяю, что он не будет иметь ни земель, ни поместий». Один говорит: «Я дарую ему много денег и имущества». Тор отвечает: «Я предопределяю, что он всегда будет думать, будто имеет недостаточно». Один говорит: «Я дарую ему победы и искусность в битве». Тор отвечает: «Я осуждаю его на то, что в каждой битве он получит тяжелую рану». Один говорит: «Я дарую ему дар поэзии». Тор отвечает: «Он не сможет запомнить ничего из того, что сочинил». Один говорит: «Я обещаю, что он будет в чести у знатных и благородных людей». Тор говорит: «Весь простой народ будет ненавидеть его». Потом судьи рассказывают Старкаду все, что говорилось, и этим заседание суда кончается. После этого Грани С Лошадиной Гривой возвращается в лодку вместе со Старкадом.

Так же как Тор добавляет к каждому из даров Одина оговорку – подобно младшей фее, норне или ведунье из наших волшебных сказок, – Один имеет возможность смягчать враждебные заклятия Тора и компенсировать земли, которые тот отнимает у Старкада, изобилием движимого имущества»[186].

Ясно, что в этой саге предпринимается попытка разобраться в проблеме судьбы и (вызывающих зависть) даров, которыми фортуна осыпает человека, объяснив земную судьбу одного человека результатом спора между завистливыми и щедрыми силами. Здесь, как и у греков, мы наблюдаем проекцию человеческой зависти на мир богов. В этой связи интересно отметить выражения «постыдное деяние», «деяние зависти» – факторы, которые Один стремится устранить из судьбы Старкада, оделяя его тем, что освободит его от зависти.

Как мы уже много раз видели, для любого человеческого сообщества чрезвычайно важно найти какое-нибудь объяснение различию судеб его членов, счастливых и несчастных. Это необходимо для того, чтобы любимец судьбы мог не страдать слишком сильно от угрызений совести, от страха, что его погубит зависть. Некоторым культурам не удалось этого достичь ни психологическими, ни мифологическими, ни религиозными средствами. Северная мифология пытается разрешить эту проблему с помощью представления о часе судьбы. Поскольку у каждого индивида есть его собственный, личный и уникальный час рождения, можно разрешить болезненные проблемы, с которыми сталкивается каждое сообщество из-за неравенства судеб, соединив судьбу с моментом рождения. Зимрок приводит примеры этого:

«В других случаях судьба не персонифицируется, как показывает следующий пример….О валькириях говорят, что они исполняют веления Орлога, отмеряют