Навола - Паоло Бачигалупи

но, как вы понимаете, мое присутствие необходимо скрыть от любопытных глаз. Если слухи выльются на улицу, это не пойдет на пользу моему парлу.

Отец отмахнулся, словно эта любезность ничего не значила.

— В любом случае мы сядем за доску. Наш разговор не предназначен для уличных ушей.

Пока отец говорил, я заметил, что посол тихо скрылся за дверью. Мы остались в одиночестве.

— Итак, Чичек, дядя Руле, — сказал отец. — Он вас тревожит.

— Посол предупреждал, что у Банка Регулаи мелкая сеть.

— Он преувеличивает.

— Вовсе нет. У Регулаи есть уши в приемных залах и носы в тавернах, пальцы на кухнях и языки в ушах куртизанок. По всему Крючку и даже за его пределами. Так он сказал.

Отец рассмеялся:

— Что ж. Банк без информации очень быстро становится банком без золота.

— Это отсылка к Виттиусу?

— Это слова моего деда.

— А похоже на Виттиуса.

Отец наклонил голову, не соглашаясь и не противореча.

— Виттиус любил шпионов, — сказал Делламон. — Считал необходимым знать не только то, что ему говорили в лицо, но и то, что болтали в спальнях и тавернах. Будь у меня человек вроде вашего Каззетты, думаю, моего парла не удалось бы застать врасплох. С человеком вроде Каззетты нам было бы нечего бояться.

— Подозреваю, что вы не столь беззащитны.

— Я кое-что умею, но ваш Каззетта... Повелитель шпионов. Стилеттоторе. Посол говорит, что на улицах Наволы ходят слухи, будто он на самом деле голгоцца, связанный с самим Скуро, выбравшийся из Невидимых земель, чтобы сеять кровавый хаос среди живых.

— Каззетта талантлив, но он не голгоцца. Конечно же, мы следим за слухами, и иногда они полезны. Но это отнюдь не шпионаж. Мы не боррагезцы, которые платят людям за двойную игру. Это против нашего обычая.

— Я не хотел вас оскорбить.

— Вы не можете меня оскорбить.

— Я лишь хотел выразить уважение.

Отец пожал плечами, так, как это умеют делать только наволанцы. Жест человека, которому все равно, который внимательно вас слушает, который может уйти прочь, может (как любил говорить Мерио) украсть вашу жену, может угостить вас лучшим вином из своего подвала, может стать вашим самым близким другом или самым опасным врагом — в зависимости от того, что вы скажете дальше.

Между моим отцом и этим человеком шло состязание, едва уловимая охота за преимуществом. Каждый внешне сохранял спокойствие, однако участвовал в дуэли фаччиоскуро. Я покрылся гусиной кожей, когда оба мужчины оперлись локтями о перила и принялись изучать вид.

Молчание затянулось. Я слышал стук копыт далеко внизу. Крики человека с винным бурдюком, предлагавшего налить стаканчик. Детей, которые играли, дразнились, смеялись и таскали друг у друга сласти. Колокольчик священника, пытавшегося призвать их к созерцанию Амо.

Наконец первый министр нарушил тишину:

— Я лишь говорю, что вам известно, о чем я пришел просить.

Отец откинулся на перила, на которых лежали его локти, внешне расслабленный.

— В таком случае скажите это моему сыну. Он мой наследник и уже сидит за доской рядом со мной. Окажите ему честь.

Делламон с трудом скрыл раздражение. Было удивительно наблюдать, как отец играет с ним. Делламон не слишком изящно обратился ко мне, и стало ясно, что ситуация у него отчаянная. Раз он позволяет так давить на себя. Раз согласился вести переговоры с сыном, который еще не достиг совершеннолетия. Потрясающе, как много он нам открыл. Делламон не был наволанцем.

— Как и подозревает ваш отец, — начал Делламон, — Мераи досаждают отряды Чичека.

— Дяди Руле, — уточнил я. — Он хочет заполучить кольцо. Руле имеет право по рождению, зато Чичек обладает опытом. И его любят на севере Мераи.

— Вы информированы не хуже вашего отца. Действительно, он желает получить кольцо, и, хотя не имеет армии, чтобы осадить и взять Красный город, у него вполне достаточно солдат, чтобы поджигать поля, насиловать женщин, грабить и вырезать караваны. Общий ущерб вскоре будет столь велик, что в Мераи наступит голод. — Делламон поморщился. — Это грязное дело. Чичек создаст такой хаос, что люди утратят веру в Руле и попросятся в рабство к Чичеку, человеку, который и причинил им все эти страдания. — Он сплюнул вниз. — Это против Амо, против логики. И боюсь, уже весной этого негодяя будут приветствовать как освободителя.

— У него есть предлог, — заметил отец. — Он старше. И он член семьи.

— Фекка фескуло!47 У него черное сердце. Он всегда строил козни ради кольца. И теперь, когда его брата больше нет, он заберет кольцо у своего племянника.

Я сочувственно кивнул, но промолчал, сознавая, какое доверие оказал мне отец. Я молчал и ждал, как меня учили. Сейчас моя задача — слушать, пока собеседник не выскажет все, с чем пришел.

«Любите музыку не собственного голоса, — когда-то наставлял меня Мерио, — а голоса вашего оппонента. Ждите. Слушайте».

«А потом, — добавлял Каззетта, — подождите еще немного. Натягивайте тишину, как тетиву охотничьего лука. Натягивайте, пока она не запоет с таким отчаянием, будто вот-вот лопнет, и пусть она дрожит от невыносимого желания разрешиться. Полюбите это молчание, ведь оно ваш друг. Если будете терпеливы, если будете ждать, лживый человек раскроет себя в этом молчании».

Мерио соглашался. «Он поспешит заполнить это молчание, потому что будет не в силах вынести эхо лжи в своем разуме».

«Он начнет оправдываться, — говорил Каззетта. — Начнет лепетать. Станет объяснять. Раскроет свое истинное лицо. Фаччиоверо, фаччиочьяро».

«Нужно лишь подождать», — говорил Мерио.

Но сейчас, к моему недовольству, Делламон тоже ждал.

Я ждал.

Он ждал.

Я посмотрел вверх, на звезды. Рядом мой отец ничем не выдавал своего присутствия. Уголком глаза я едва различал его темную фигуру. Он наблюдал за нами. Наблюдал за мной. Молчание длилось.

Это проверка, осознал я. Скорее всего, следствие моего успеха — несколько недель назад я одолел торговца керамикой из Паньянополя. В случае с Пакасом я обладал информацией, которая давала мне преимущество. Конечно же, отец в своей бесконечной хитрости придумал для меня новый экзамен, и теперь я ничего не знаю, у меня нет никаких преимуществ.

Я испытал прилив неприязни к отцу за то, что он впутал меня в свою сеть, швырнул в пасть этому Делламону, который со всей его учтивостью кажется таким же опасным, как Аган Хан с мечом. Еще больше меня злила уверенность, что отец не станет извиняться. Такова его манера, это заложено в его природу, как в природу волка заложено проверять, не отперты ли двери овчарни. Девоначи ди Регулаи никогда не доверял. Вместо этого он проверял. Снова, и снова, и снова.

И все-таки Делламон переждал меня. Я пришел на праздник, а оказался за доской.

Я устал от испытаний. Устал барахтаться в чужих сетях. Я не карта, которую отец может разыгрывать, как пожелает. У меня есть собственные желания.

Я повернулся к Делламону:

— И чего вы хотите?

При этих словах отец напрягся, и это было настолько близко к крику, насколько я когда-либо чувствовал от него за доской. Моя досада лишь выросла. Я не просил, чтобы меня проверяли. Не просил, чтобы швыряли в переговоры без подготовки. Я не желал стоять здесь и играть в фаччиоскуро. Будь проклят отец и его игры. Но по крайней мере, Делламон ответил:

— Нам нужно нанять компаньи милити, чтобы убрать Чичека. Не меньше тысячи солдат.

— Тысяча? — Я почувствовал почву под ногами. — И вы хотите, чтобы Банка Регулаи ссудил вам необходимые средства.

— Разве я не стою перед вами и не прошу?

Я чувствовал, что отец недоволен, но мне было все равно.

— Будем откровенны. Сколько вам нужно?

— Тридцать тысяч нависоли.

Колоссальная сумма. Я ощущал, что отец испытывает сильнейшее желание перехватить разговор, вернуть в свои руки то, что столь небрежно мне бросил. Он походил на свернувшегося аспида, корчащегося от сдерживаемых эмоций, от желания нанести удар. Но по какой цели? И что