Разбой - Петр Воробьев

– Расстрелялся ты, – сообщил Чачамокож. – Давно уж! Чем остатних пятерых потятил, мне и в толк не взять! Перезаряд?

Овсяник поднял руку с мечом. Вес исчез из ладони боевой рукавицы.

– Палицу!

– Против такой брони, и четвертьвершковый пулемёт навряд ли что сделает, – оставшийся без противников Самбор отбросил отнятый у кого-то трезубец. – А вот лагунда с адамантовым диском…

– Палицу!

Оружие медлило с появлением. Сверху вниз и назад, схоласт спрятал меч за спину, помогая направить лезвие в ножны освободившейся от трезубца левой рукой. Потом он сделал ненужное движение перед забралом, словно крутанул ус, и полез под плащ, вытаскивая «лагунду с адамантовым диском». Зажужжало.

– Самбор, хоть сейчас-то не мырзай! Гамчен! Палицу!

Сзади послышался стук копыт яка, но тут словно вся долина ритмично содрогнулась. На полном скаку, с севера мчался мамонт. По пятипядевой бурой шерсти бежали волны, на горбу болтался, едва не слетая, мальчишка навряд ли старше дюжины. Мамонт затрубил. Мегистотерий повернулся на звук, завыл, встряхнулся всем телом, словно играючи выкинув семирукого из седла, и прыжком устремился навстречу древнему врагу.

Голова демонолатриста, лежавшего ничком в мокром снегу, была повёрнута под невозможным углом к туловищу. Труп лишился дополнительных рук с мечами, словно их никогда не было. На красном плаще чернел знак ведаулы.

– «Обитель демонов», а шлем без пневмоворотника… Коза бела, коза сера, дух один, – изрёк Самбор, выключая лагунду. – Только б этот падалегрыз потороченный нашего мамонтячку не заел.

Чудовище в броне весило раза в четыре меньше, но его зубы представляли угрозу даже для бурого исполина – особенно если зверю удалось бы в прыжке сомкнуть челюсти, вонзив клыки в единственное уязвимое место на черепе мамонта – между ухом и глазом. Мегистотерия подвёл доспех, сместивший его центр тяжести вверх – в броске, зверь перевернулся, промахнувшись, и одновременно открыв уязвимое брюхо. Громко хрустнуло, чавкнуло, брызнуло. Стоптанный хищник остался валяться на переломанной спине. Пробежав, замедляясь, ещё несколько дюжин саженей, мамонт остановился и брезгливо дрыгнул левой задней ногой, стряхивая петлю из кишок.

– Овсяник, палицу? – запоздало предложил Гамчен.

Осматривая поле боя, поединщик не удостоил оруженосца порицанием – пусть сам рассудит, где ошибся. В поле зрения оптики показалось несколько растерянных самусских мужей с посохами и сулицами. Один держал в правой руке окровавленный колун. Овсяник помахал им рукой.

– Тилх? Хэх хкол, кэмманкэ? – неуверенно сказал тот, что с топором.

– Гамчен, переведи!

– Он на самусском говорит, – принялся оправдываться оруженосец, – а я-то данки́нец.

– Данкинский равно не разумеешь, – пробормотал Чачамокож.

– Пэ-э-эн, киззат кнэ-э-н! – заголосила справа женщина.

У неё на руках безжизненно висело дитя.

– Гамчен, помоги!

Оруженосец выпрыгнул из седла. Женщина замерла на месте.

– Не бойся, хуже я не сделаю! Ча, сумку!

Гамчен скинул плащ из нерпичьих шкур на кочку, положил ребёнка поверх, и склонился над его головой, прислушиваясь.

– Сердце бьётся… Беда, не дышит малая! Дыма наглоталась?

Приняв из рук Чачамокожа знахарскую суму с Яросветовым знаком, оруженосец положил её на плащ, вытащил фонарик, открыл девочке рот, посветил туда, поправил язык пальцем, и бережно выдохнул рот-в-рот.

– Воздух не проходит… Ча, спазмолитик!

Чачамокож принялся рыться в сумке, Гамчен поднял дитятю в полусидячее положение и приложил к её шейке пригоршню грязного снега. Поодаль, мальчишка слез со спины мамонта.

– Марлю с мёртвой водой! Теперь коли сюда!

Ещё несколько выдохов рот-в-рот, ребёнок вздрогнул в руках оруженосца и слабо кашлянул. Мать упала на колени, говоря что-то непонятное, но не нуждавшееся в переводе.

– Точно, дыма вдохнула, – с облегчением сказал оруженосец-лекарь. – Повезло, дыхательный путь не обожжён…

– Гэм Шэн? Вэрнэк Шэн? – самусец отбросил топор и молитвенно сложил руки в направлении Гамчена.

– Любо! – воскликнул Самбор.

– И то. Гамчен, ты сузил совокупность страданий в этом круге, – сказал Овсяник.

Глава дюжина первая. Пеплинский замок

Сквозь ионосферное шуршание пробились звон струн лютни и серебряный голосок:

…Пролетает альбатросСтрелкою магнитной.

Много лет летит сюдаПтица над заливом –Морехода не водаДелает счастливым.

И не суша, и не дом, Сеть с добычей мелкой…Мореход следит с трудомЗа магнитной стрелкой.[203]

Лютня отыграла, и мужской голос без особой на то нужды объяснил:

– Это была рыбацкая песня с острова Эстро. На этом музыкальная передача заканчивается, а сейчас с нами на связи Дагбьёрт, кавский вестовщик «Моряка севера». Он смог поговорить с Кромбьёрном Магниссоном, шкипером «Хранительницы Меркланда», и поведает нам, что в Каве творится, и верно ли, что корабли посуху летают, а под Осорь-горой демоны завелись – обо всём услышим из первых уст. Рассказывай, Дагбьёрт.

Меттхильд на миг оторвалась от работы и прибавила громкость.

– В четверг дюжина четвёртой недели зимы, «Хранительница» пришла из Чугуана в Каву с грузом и путешественниками. Многим путь лежал дальше на запад, то же – части груза. Бронепоезд «Клятва Йорда Манссона» ходит из Гандарии в Кронию раз в месяц, и на излёте той же недели «Йорд» шёл через Яганскую долину, как раз вверх по реке. Кромбьёрн шкипер и решил подняться по Туаю до слияния с Крода-Кыгом, чтоб сберечь время да упростить путникам дорогу. Сказать, что «Хранительница» летела посуху, красиво, да не совсем верно. Она посуху не летает, котлу распада вода нужна. А Туай хоть и река, с одного берега другой как раз не всегда виден. Я и напросился на борт до Ягана и обратно. И Овсяника, кавского поединщика, взяли на всякий случай.

Меттхильд взяла с блюдца из лещинского костяного фарфора ломтик сушёного яблока с корицей и принялась задумчиво жевать.

– Понятно. Но хоть через пару островов «Хранительница» перескочила?

– Не без этого. Ты лучше спроси, что приключилось в Ягане?

– Хе-хе. Что ж в Ягане приключилось?

– Встретились, перегрузились, и вдруг снегопад не в пору. Скоро весна вроде, а в долине за одну ночь насыпало сажень снега. Едва поезд две рёсты прошёл, по дороге к мосту через Охатское ущелье, паровоз сошёл с пути. Уже в предгорьях, куда «Хранительнице» было не подняться. Слушайте запись, это мой разговор с Кромбьёрном и товарищами, как раз перед тем, как по второму разу с «Йордом» распрощались.

После нового шуршания, слегка замутнённый голос Дагбьёрта зазвучал на фоне приглушённого гула. Наливая кипяток из электросамоварчика в фарфоровую чашечку поверх щепоти терпко пахнувших сушёных листьев саликского чимара, Меттхильд подумала, что вестовщика могли на самом деле звать и Дагобером – в его речи присутствовало что-то еле уловимо гутанское.

– Теперь поведай, Кромбьёрн, как ты выручил дружину «Йорда Манссона».

Голос погрубее, чем у Дагбьёрта, ответил:

– Хахаха. Моя заслуга – что сообразил с экологами связаться, да спутниковую картинку посмотреть, нет ли кого вблизи, чтоб паровоз обратно на путь поставить. А то застрявший поезд, пусть даже с пушками и в броне – всем грабителям приманка, как бырсям[204] панцирный слон. Панцирный, но дохлый. Думал, может, золотодобытчики рядом, с самоходной драгой. Золотодобытчиков мы не увидели, зато в долине за Осорь-горой приметили зимовье самусов с мамонтом. А что дальше вышло – за то честь да поклон Овсянику Круковичу, поединщику рыбацкого братства, его оруженосцам Гамчену Шемтовичу и Чачамокожу сироте, Самбору Мествиновичу, схоласту янтарного дракона…

– Так я и знала! – воскликнула Меттхильд, взяв ещё один ломтик яблока и устроившись поближе к асирмато, стараясь поуютнее угнездиться в куньей безрукавной поперечке.

– …моему второму штурману в учении Ингви Гафлидассону, да Эшкэль-Кэгу, самусскому пастушонку. Овсяник с оруженосцами к самусам пошёл, Ингви я с ними отрядил путь указать, а Самбор…

Раздался смех, и ещё один незнакомый голос продолжил:

– Сам в подмогу навязался.

– Поднялись они к перевалу на яках, – продолжил Кромбьёрн.

– И на синем туре, Волопёр его зовут, – добавил глубокий, низкий, и одновременно мягкий голос.