Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

Лес, покрывающий долину, поднимается по склонам хребта примерно до высоты 1400 метров (над уровнем моря). Но в защищенных от ветра местах и по вершинам ущелий его граница проходит немного выше. Иногда лес достигает цирков, но никогда не растет в глубине их, как бы боясь проникнуть внутрь этого мрачного убежища.

На обратном пути я, не заходя на стоянку, пошел напрямик, зная, что тропа должна быть проложена вдоль Кизыра по сыролесью. Спустившись в долину, я увидел русло неизвестного ключа, доверху заполненного снеговой водой. Я попытался перейти его вброд, но он оказался глубоким. В поисках переправы я пошел по ключу вниз, затем вверх, а вода все прибывала и местами вышла из берегов. Размывая почву, она шумно скатывалась вниз к Кизыру. Только через два часа, пробравшись далеко вверх по узкому ущелью, я наконец оказался на правом берегу. Нужно было торопиться, но на пути попался бурелом и надолго задержал меня. Наконец я вышел на прорубленную тропу. Освобожденный Черня все время шел за мною, но, увидев след каравана, сейчас же пустился вдогонку.

Темнело. Старый лес уже дремал. Еще реже и все тише доносились звуки умирающего дня. Я шел по хорошо пробитой лошадьми тропе и пожалел, что отпустил Черню. Отсутствие собаки я особенно почувствовал, когда пробирался через завал мертвого леса. Не знаю почему, по я стал с подозрением относиться даже к вызываемому мною самим шороху, а стоящие вокруг меня деревья вселяли непонятное недоверие, порой казалось — они двигаются вместе со мною. Меня все сильнее охватывала тревога, все окружающее казалось враждебным.

Но вот погас отблеск зари, и на тайгу легла темная ночь. Я продолжал идти, с трудом ощупывая ногами тропу и уже плохо различая окружающие предметы.

«Идти или заночевать?» — раздумывал я, когда тропа завела меня в густой кедровый лес. Вдруг совсем близко кто-то фыркнул, бросился и замер. Повинуясь инстинкту, я мгновенно отскочил от тропы и, встав за дерево, приготовился к защите. Еще больше потемнело, и стало так тихо, будто не было возле меня ни тайги, ни гор. Я даже усомнился: существовал ли в действительности тот звук, что так внезапно испугал меня, и не является ли он результатом той напряженности, которая охватывает человека, принужденного в темную ночь бродить по лесу. Я продолжал прислушиваться, по, кроме ударов своего собственного сердца, ничего не слышал. Все предательски притаилось, залегло, и эта настороженная тишина показалась мне невыносимой. Я не выдержал и, шагнув вперед, бессознательно громко закричал.

Затрещали кусты, невидимое существо снова фыркнуло, на этот раз более громко. Я сделал еще несколько шагов, намеренно стараясь производить при этом как можно больше шума, и чиркнул спичкой. В десяти метрах от меня стоял привязанный к дереву Рыжка. Рука, державшая готовый к выстрелу штуцер, опустилась, и напряженность, словно тяжелая одежда, свалилась с моих плеч.

Конь был без вьюка, но заседланный. Как оказалось, его оставили мои спутники, не надеясь, что я скоро их догоню. Я подошел к лошади. Рыжка был самый сильный и рослый конь нашего табуна. Он хорошо ходил по следу, а в данном случае именно эта его способность и пригодилась мне. Его обоняния и зрения было достаточно, чтобы даже в такую темную ночь не сбиться со следа каравана.

Я отвязал повод, вскочил в седло, и Рыжка, получив наконец свободу, торопливо зашагал по траве. Сквозь густую хвою кедров изредка заглядывала в темноту одинокая звезда, да в просвете стволов проглядывал бледный диск только что появившейся лупы.

Мы поднялись на небольшую возвышенность и только стали спускаться, как вдруг конь остановился и, насторожив уши, замер на месте. Снова непонятная тревога охватила меня. Конь хрипел, пятился назад и готов был броситься обратно по тропе.

Я соскочил с седла, с трудом сдерживал разволновавшуюся лошадь. Не было сомнений, что где-то близко притаился зверь и его-то присутствие уловил своим чутьем Рыжка.

Не успел я принять решение, как Рыжка вырвал повод и, ломая сучья, стал с шумом удаляться. Снова я остался один, окутанный мраком ночи.

Трудно описать весь ужас одиночества, которое охватывает человека, когда он окружен полной неизвестностью. Я держал в руках штуцер, обращенный в сторону невидимого врага, и ждал хоть шороха, хоть малейшего звука.

Прошло немного более минуты, и вдруг совсем близко, в полоске лунного света, блеснули две яркие пронизывающие фары. Они были направлены на меня. Дрожь пробежала по всему телу, руки до боли сжали штуцер. Огоньки все увеличивались, и появившаяся там тень стала бесшумно надвигаться на меня. Я почувствовал на себе властный взгляд зверя. Но вот огоньки стали медленно сближаться и, слившись в один, погасли. Тень удлинилась, хрустнула веточка, вторая. В долетевшем до слуха шорохе я уловил ленивую поступь медвежьих лап.

Напрягая до предела зрение и слух, я еще долго стоял, охваченный тревогой. Судя по той медлительности, которая была проявлена медведем, он неохотно уступал тропу. Этот зверь не знает достойного себе врага, он привык, чтобы при его приближении все улетало, пряталось, бежало. Но присутствие человека всегда пугает зверей, наводит страх и на медведя.

Я стоял в раздумье, не зная, ушел ли он совсем или, переместившись, снова ждет меня на тропе.

Луна, оторвавшись от горизонта, приподнялась. В кедровом лесу немного посветлело. Я решил вернуться по тропе к завалу и там ночевать. Каково же было мое удивление, когда метров через триста я увидел Рыжку. Он на бегу захлестнул поводом за кедр и задержался. Спустя несколько минут мы снова пробирались по тропе. Конь шел осторожно, присматриваясь ко всему. Вдруг, будто ужаленный, он сделал огромный прыжок и бросился вперед. Видимо, на этом месте нас поджидал медведь.

Тропа, виляя между старыми кедрами, уходила все глубже в тайгу. Местами она исчезала, и тогда конь нагибал голову, как бы проверяя, не сбился ли он с пути. Но вот совсем неожиданно послышалось ржание отбившейся от табуна лошади, и сейчас же Рыжка ответил ей зыбким голосом.

Через десять минут мы были на биваке. Дежурил Лебедев. Он крайне удивился, увидев меня.

— Разве это не ваш костер горит ниже по реке? — спросил он, отходя от огня и всматриваясь в темноту. Я подошел к нему. Километрах в трех ниже лагеря, на берегу Кизыра, сквозь ночную темноту, ясно виднелся огонек.

— Неужели Кудрявцев вернулся с Кинзилюка? — удивился я.

— Не может быть. Мы остановились еще засветло, он не проплывал, к тому же огонь