Ермак. Князь сибирский - Сергей Егорович Михеенков

И всё же казаки видели, что за Камнем всё было уже не таким, как на Руси. Обилие водоплавающей птицы под берегами. Дикий зверь порой выходил из тайги по натоптанным тропам, вдруг обнаруживал множество стругов и ласточек, переполненных людьми, и шарахался обратно в урёму. Ветер порой доносил запах дыма, и в прогале расступившихся елей и кедров взору русских людей на мгновение-другое представали островерхие чумы неизвестного местного племени.

– Вогуличи. Дикие люди. – И, произнося эти слова, казаки невольно поглядывали на самопалы, сложенные вдоль бортов стругов так, чтобы, случись что, до них легко было дотянуться.

Тем не менее в начале пути экспедиция Ермака противодействия аборигенов не испытывала. Местные смотрели на бородатых русских людей с нескрываемым любопытством и никакой агрессии не проявляли. А если получали либо в качестве дара, либо в порядке обмена какой-либо инструмент, изготовленный из металла и крайне полезный в быту, в благодарность охотно указывали путь, предупреждали об опасном течении на реке, о перекатах. Потом Семён Ремизов в своей «Истории Сибирской» воспроизведёт рассказы казаков о первых впечатлениях о новых землях за Уралом и встречах с «дикими людьми»: «Сибирская страна богата и всем изобильна и живущие люди в ней невоисты».

Охочие люди, которых в Ермаковой станице на первых порах было не меньше казаков, жадно всматривались в пойменные просторы, в обрывистые берега, гадали, хороша ли здешняя землица и примет ли она семя заволжского жита. Иным уже не терпелось сойти не дальше ближайшей излучины, сбросить на берег мешки с нехитрым крестьянским скарбом – топором, сошниками, пилой, другим железом – и осесть хозяином на облюбованном месте. Вон какой косогор по правую руку, а вверху просторный луг, с северной стороны прикрытый сосняком, там бы и поставить избу. Высоко, вольно и укромно одновременно. И для сохи простор есть. Но проводники и атаманы их отговаривали: мол, не успеет жито и колос выгнать, а ваши головы на жарком солнце короткого сибирского лета вогулы высушат на длинных шестах…

Однажды на крутом берегу среди серых камней казаки увидели истукана. На толстых деревянных губах его темнела засохшая кровь. Деревянное, грубо вырубленное божество вогулов, будто заведомо упреждённое кем-то, кто знал, что вот-вот здесь будут проходить к устьям Тагила незнакомые люди, пришедшие из-за Камня, дерзко поднялось среди зарослей кедрача и вперило свой неподвижный взгляд на чужаков.

Митря до момента встречи с истуканом беспечно грелся на солнышке и думал: поскорей бы атаман приказал судам править к берегу, на привал. Тогда он, лучший в сотне рыбак, займётся со старыми казаками неводом и наконец испробует, рыбна ли здешняя река. Но уже вошли из Тагила в Туру, а Ермак всё не подавал команды искать места, удобного для причала.

И вот за излучиной на крутом берегу грозно встал ещё один истукан. Ветер трепал на нём клоки медвежьей шкуры, позванивал монистами то ли из плоских речных камешков, то ли из косточек. В какой-то момент Митря увидел у его подножия в кедраче лохматую голову с широкими скулами и раскосыми глазами, схватил пищаль, но старый атаман Богдан Брязга остановил его, тряхнул головой и сказал:

– Не балуй, казак. Зелье для дела прибереги.

Похоже, вогула увидел не только Митря.

– Была б моя воля, атаман, измазал бы я эту орясину дегтем погуще и запалил бы.

– Не надобно тебе столько воли, – усмехнулся атаман. – Здешний народ хоть и смирный, а спиной и к нему не поворачивайся. А то измажут они твоей кровью губы своему кумиру…

Молодой казак выслушал слова атамана с должным вниманием и смирением, но в душе давно тлело своё. Народ в Ермакову станицу подобрался лихой. Многие остались с литовского похода, кто-то пристал с Волги, кто-то с Яика, были и с Дона, и с Днепра. Митря, несмотря на свои немногие лета, воевал с Ермаком и под Могилёвом, и у Молодей, был ранен в рубке с ногайцами, когда казаки на Оке, на одной из переправ, настигли обоз и схватились с его охраной. Обоз принадлежал, видать, какому-то знатному мурзе и охранялся большим чамбулом, состоявшим, как оказалось, из бывалых всадников. Казаков в той схватке оказалось меньше, но они, понимая это, прочно держали строй и не потеряли его во всё время рубки, что им и подарило викторию, как высокопарно, по-книжному, именовали удачу дворяне копейщики из московских царских полков. Но виктория без хабара не особо радовала казаков. Тут же, на переправе, хабар был взят большой, в том числе и с десяток молоденьких жонок, разнаряженных на восточный манер. Оружие, одежду и другое добро поделили, жонок продали московским и тверским дворянам. Вот и вся история. Митря схватился с коренастым ногайцем, который умело отбил его руку и дважды достал саблей. Но беду молодого казака вовремя заметил кто-то из стариков и ударом копья ловко свалил степняка наземь.

Глава вторая

Тайные замыслы Кучума

Как правило, ночевали на берегу. Ертаульный струг уходил далеко вперёд, чтобы убедиться, что остановившимся на ночлег ничего не угрожает. Казаки отправлялись на охоту, брались за рыболовные снасти. В пути старались кормиться тем, что удавалось добыть на реке и в окрестностях.

Из беспокойного Тагила струги вынесло в широкую Туру. Здесь сидевшим на руле можно было немного отдохнуть. В некоторых местах заросли кедрача подступали к самой воде. Именно из этих зарослей станицу несколько раз обстреляли из охотничьих луков.

Ермилко Ивашкин, как всегда, сидел на носу ертаульного струга и внимательно изучал берега. Подул попутный ветер и начал надувать парус. Судно пошло шибче. Станица стала заметно отставать. Лук с саадаком и длинными стрелами лежал под рукой. Ермилко уже несколько раз хватал его, чтобы подстрелить гуся или утку, и это ему удавалось. Дичь тут же ощипывали. Вот будет приварок к вечернему котлу! Струг двигался хоть и быстро, но осторожно. Казаки прислушивались, присматривались, принюхивались. Не стукнет ли в прибрежных зарослях лошадиное копыто, не блеснёт ли наконечник копья, не донесёт ли ветер запах костра. Нет, тихо было вокруг. А вот и подходящий для причала берег с полянкой в глубине, вполне гожей для ночлега всей станицы.

Погасили парус. Убрали вёсла. Нос струга с лёгким хрустом ткнулся в береговой галечник. По отмели начали выбираться на берег. И уже присматривали место, где лучше развести костёр, а где собирать сушняк. И невдомёк было никому из них, даже опытному и осторожному Ермилке Ивашкину, что поляна окружена вогулами и что они, сжимая древки своих пальм[41] и луки, только и ждут сигнала своего вожака,