Февраль 1933. Зима немецкой литературы - Уве Витшток

В итоге издатель сообщает, что в связи с новой политической ситуацией ни одна из пьес не может быть поставлена. Поэтому Вреде считает невозможным продолжать ежемесячные выплаты.

Таким образом, помимо опасных политических проблем у Брехта появились серьезные финансовые сложности. Вторая неприятная новость приходит от Вальтера Меринга. Информация, которую сейчас лучше не обсуждать по телефону, а передать лично. Меринг и Брехт знакомы много лет. Они оба принадлежали к «Группе 1925» – свободному объединению левых авторов, которые встречались несколько раз до конца 1920-х годов.

Как и Брехт, Меринг – субтильный человек невысокого роста с большой головой и бледным лицом. Он обладает холодным, язвительным остроумием; песенная лирика и сатира делают его одним из самых востребованных авторов кабаре в городе. Однажды, когда Брехт был еще совсем молодым и неизвестным, Меринг познакомил его с Трудой Хестерберг. Брехт мечтал выступать в ее кабаре со своими стихами и балладами. Он спел пару песен и понравился ей своим зловещим, почти демоническим пением. Но выступление Брехта обернулось фиаско: он плохо знал собственные тексты, часто запинался, беспомощно стоял посреди сцены и искал свои шпаргалки. Кроме того, публика совсем не прониклась тонким, скрипучим голосом Брехта.

Теперь Меринг делится с ним тем же предупреждением, которое сделал Осецкому, а также сообщает о том, что Осецкий ни за что не хочет покидать страну. Брехт не понимает, к чему так демонстративно изображать из себя мученика. Известие Меринга тревожит его. Видимо, пора заканчивать столь приятное пребывание в больничной палате.

* * *

Три дня назад Катя и Томас Манн отправились из Парижа – последней остановки в Вагнер-турне – в швейцарскую Арозу, один из их любимых курортов. Катя Манн уже дважды приезжала сюда на лечение: врачи диагностировали у нее катар верхних дыхательных путей, что, по их мнению, могло быть признаком туберкулеза. Томасу и Кате так нравятся пейзаж и гостиница «Нойес Вальдхотель», что они с удовольствием возвращаются сюда даже без медицинских предписаний. На этот раз Томас Манн хочет провести здесь несколько дней – восстановить силы после напряженной работы над эссе о Вагнере. После этого он планирует вернуться в Мюнхен, за свой рабочий стол, где его ждет рукопись «Иосифа в Египте». Таков план.

Из окон семиэтажного отеля, похожего на замок, открывается впечатляющий вид на Гризонские Альпы. Возможно, этот вид не столь живописный, как из «Немецкого дома» в Тичино, где Маргарет Штеффин пытается вылечить свой туберкулез, но он, безусловно, впечатляет. Во время пребывания здесь в 1912 году у Томаса Манна возникли первые задумки для «Волшебной горы» – впоследствии он использовал в романе много деталей этого места и гостиницы. Особенно ему запомнился вытянутый зал столовой, перед окнами которой расстилается все великолепие горной панорамы. Столовая в стиле «новой вещественности» выдержана в светлых тонах; стены до половины обшиты деревянными панелями, над ними – обои с яркими полосками, а на потолке – люстры из блестящей латуни.

Манн распорядился пересылать сюда свою почту из Мюнхена, и вместе с ней до него дошли распри вокруг литературного отдела Академии в Берлине. В длинном письме Альфред Дёблин описал ему два последних заседания: то, на котором его брата Генриха заставили уйти, и то, на котором Дёблин безуспешно пытался утвердить ноту протеста. Заключение письма кажется безутешным: Дёблин ожидает, что в ближайшее время отдел распустят – скорее всего, сразу после выборов. Возможно, лучше опередить этот момент и уйти из Академии по собственному желанию – и лучше всем вместе. Но Дёблин отмечает, что Леонгард Франк не собирается уходить добровольно: он хочет продолжать бороться. Но что, собственно, им отстаивать в Академии? В любом случае Дёблин чувствует себя ужасно, потому что теперь это выглядит так, будто все они почти безропотно и без сопротивления приняли указ об исключении Генриха Манна.

Написал и Рене Шикеле, родившийся в Эльзасе и уже несколько десятилетий стремящийся в эссе и романах примирить Францию и Германию. Не следует ли им, предлагает он в письме, основать частную Академию писателей, если нацисты распустят их отдел?

Вчера Томас Манн подробно ответил Дёблину, прибегнув к воинственным фразам. По его словам, им ни в коем случае не стоит оказывать новым властителям одолжение, добровольно расформировав свой отдел. Конечно, узнав об уходе брата, он тоже захотел уйти. Но пока, по его мнению, лучше подождать, и пускай новые оккупационные власти – как он называет нацистов, – ликвидируют отдел насильственным путем. Это, как ему кажется, привлечет внимание общественности, и национал-социалистам придется отвечать за это публично. Кроме того, дальнейшая судьба Германии пока неизвестна. В нем еще тлеет слабая надежда на выборы в ближайшее воскресенье.

Сегодня он пишет Шикеле примерно в том же духе. По его мнению, лучшая стратегия на данный момент – ничего не предпринимать. Если нацисты уничтожат Академию, они еще раз выставят на всеобщее обозрение свою нетерпимость и беззаконие. С другой стороны, если они оставят либеральных авторов в отделе литературы, то публично признают, что есть небольшая группа честных людей, которая им противостоит. И то и другое будет им политически неприятно, не так ли?

* * *

Готфрид Бенн сегодня тоже занят корреспонденцией: он пишет письмо старому другу Эгмонту Зейерлену. Они знакомы уже около 20 лет. До Первой мировой войны, будучи еще молодыми авторами, они пытались заявить о себе на берлинской литературной сцене. В некотором смысле Зейерлену удался лучший старт: в 1913 году благородное издательство «С. Фишер» издало его дебют «Болезненный стыд» – роман взросления о школьниках и подростках, вполне соответствующий духу того времени. Первый цикл стихов Бенна «Морг», напротив, вышел в 1912 году в виде своеобразной лирической брошюры без твердой обложки у одного небольшого издателя в Вильмерсдорфе. Такую брошюру за 50 пфеннигов, содержащую всего девять стихотворений, легко не заметить. Но все случилось с точностью до наоборот: дебют Бенна перерос в литературный скандал значительного масштаба. Его стихи с беспощадно-холодным взглядом на болезнь, смерть и разложение вызвали возмущение и даже ужас у брезгливых читателей, привыкших к деликатному тону югендстиля. Для них Бенн был чудовищем, варваром от языка, который их шокировал – и тем самым открыл новую дверь в современную литературу.

Зейерлен вскоре оставил литературную деятельность и некоторое время работал то продавцом, то управляющим, то консультантом. Он вот-вот станет востребованным экономистом. Они с Бенном, еще живя в непосредственной близости друг от друга в Баварском квартале Берлина, поддерживали довольно близкие отношения и обменивались мнениями – не в последнюю очередь по любовным и сексуальным вопросам. Сейчас Зейерлен живет