Невероятная очевидность чуда - Татьяна Александровна Алюшина

Понятно, что и за ним приглядывали, и за мной, как за его учеником, особенно после того, как я освоил его науку.

– Получается, мы с тобой из присматриваемых граждан.

– Ну как-то так. Да и бог бы с ним, я давно забил, что ж теперь, если такой расклад в жизни выпал, – пожал плечами Павел, заглянул ей в глаза, чуть отклонившись корпусом, и усмехнулся: – Зато такую жизнь точно скучной не назовешь. Это вам не в офисе в пасьянс поигрывать, булки отсиживая.

– Да, не в офисе, – подтвердила Ева и тихонько вздохнула.

Орловский знал только один надежный способ, как поднять женщине настроение и заставить выбросить из головы тягостные мысли.

И осуществил этот самый надежный способ, приподняв пальцами ее подбородочек, наклонившись и накрыв губы Евы своими губами. Хотел отвлечь от тяжелых мыслей, поддержать и предаться нежной ласке, а оно как полыхнуло, как затянуло и понеслось…

…в себя они пришли ближе совсем уж к ночи.

Лежали обнявшись, обессиленно-расслабленные, испытывая дивное послевкусие отбушевавшей страсти.

Ева попыталась высвободиться из рук мужчины, прижимавшего ее к своей груди, но Орловский девушку придержал и спросил, не открывая глаз, чуть хрипловатым от только что пережитых ощущений и чувств голосом:

– Ты куда? Есть, пить или иная потребность возникла?

– Без потребностей, – похожим на его, немного севшим и ленивым от неги голосом ответила Ева. – Просто хотела сориентироваться в пространстве на тему: где мы, что мы и сколько времени.

– Мы в моей постели, и ты такая мягонькая, как шелковая, я реально улетаю и балдею, когда тебя глажу и прижимаю к себе. А все остальное: где мы, что мы – в данный момент не имеет значения, – уверил ее Орловский.

И, чуть повозившись, устроил ее поудобней у себя под боком, да еще и второй рукой приобнял.

Ева усмехнулась неожиданно выскочившей по ассоциации, непонятно из каких закромов памяти строчке песни и пропела:

– «Положи свои белые груди, Дуня, на мою раскудрявую грудь…»

Орловский хмыкнул раз, два… три и заржал, раскачивая Еву своим хохотом.

– Это ты откуда взяла? – угорал он.

– Народная песня, – обозначила принадлежность строчки фольклору Ева, – Надежда Бабкина поет.

– Удачно песня зашла, прямо в тему, – продолжая смеяться, дал свою оценку Павел.

– Пал Андреич, пошли, что ли, чаю попьем, – предложила Ева. – Вот ты спросил, и я поняла, что и пить точно хочется, да и лепешечку я бы заточила сейчас с удовольствием. Как считаешь?

– Дельное предложение, – согласился Павел.

– И теперь твоя очередь рассказывать о себе, – напомнила Ева очередность их откровений.

– Тогда все-таки встаем, – постановил Орловский и, вздохнув преувеличенно огорченно, признал расстроенным тоном: – И поэтому, увы и к сожалению, придется твои белые прекрасные груди, Евочка, убирать с моей раскудрявой груди.

– Не журись, Пал Андреич, – подхватила его игривый тон Ева, – еще встретятся они, и что-то подсказывает мне, что не раз.

– Идем! – подхватив ее под мышки, поднялся с кровати Орловский вместе с Евой, казалось, даже не предпринимая никаких усилий для такого почти акробатического номера.

– Напомнить, на чем ты остановил рассказ о своей биографии? – предложила Ева и с удовольствием откусила большой кусок подогретой лепешки, намазанной не фруктовой начинкой, а мягким творожным сыром.

– Я помню, – отказался от ее предложения Павел. – Я расскажу. Только хотел попросить тебя еще немного побыть Шахерезадой и рассказать что-нибудь еще об этой твоей сказочной Маалюле.

– Она не сказочная, а вполне себе реальная, – внесла уточнение Ева, – но легендарная и мистическая, это точно.

– Вот про это и расскажи, – попросил Павел. – Меня твой рассказ об этом поселке поразил и, можно сказать, заворожил. Очень интересно. Обязательно загуглю и изучу все, что имеется по этой теме. Но вот так, вживую услышать от человека, который там бывал, это намного ценнее и дороже всякой официальной инфы.

– Ну, что рассказать? – задумчиво потягивая чай, спросила Ева, размышляя вслух. – Первых последователей апостола Павла, первых христиан называли «серияки». И были они выходцами из Маалюли. «Мы серияки», – говорят они про себя. Я уже рассказывала, что Маалюля – единственное место в мире, где молитву «Отче наш» читают, что называется, «в оригинале», а не с внесенными искажениями, появившимися за века при переводе на другие языки. Ведь Нагорную проповедь сначала перевели на древнегреческий язык, и в таком виде она начала распространяться по миру, а потом уже с этого языка ее стали переводить на другие, в том числе и на русский. И между той молитвой, что привычна нам, и той, которую дал людям Христос, есть некоторая разница в словах и их трактовке, которые не меняют ее, но придают несколько иной смысл. Например, мы произносим: «Избави нас», а в самой молитве звучит слово… эм-м-м, ну по-русски приблизительно это будет звучать как «пассан». Я сейчас произнесу его в оригинале, и ты поймешь, что передать его звучание по-русски непросто.

И она повторила слово, которое действительно звучало очень непривычно для российского уха, словно пустынный выдох: с ударением на первом слоге и шипящими «с-с-с» внутри…

– Но не в его произнесении дело, а в смысле, который оно озвучивает: не «Избави нас», а «Спаси нас», – пояснила Ева.

– Ну, по смыслу практически одно и то же, – заметил Павел.

– Не совсем, – улыбнулась загадочно она. – Мы произносим: «Избави нас от лукавого», а как мы понимаем смысл этого обращения? – спросила она у Орловского.

– Изгнать из нашей жизни, избавить от этой сущности навсегда, не дать ей возможности завладеть нашей душой, – ответил Павел.

– Точнее, как ты понимаешь эту просьбу? – настаивала на более широком объяснении Ева. – Спаси нас от какого-то стороннего зла?

– Ну да, – подумав, подтвердил Павел. – Не дай нам встретиться с лукавым и поддаться его соблазнам.

– Во-о-от, – кивнула Ева, соглашаясь с его трактовкой. – И большинство наших людей, когда им задавали этот вопрос, отвечали так же. А в древнеарамейском языке нет такого понятия, как «лукавство», и нет слова, его обозначающего. На арамейском говорится «биша», что означает злой, плохой, от понятия «быть плохим». И если брать это обращение вместе, то смысл его переводится как «Спаси нас от зла внутри нас, которое мы можем совершить». То есть не кто-то сторонний меня соблазнил злом, а я могу соблазниться злом внутри себя и прошу у Господа спасти меня от него, от моей темной стороны. Есть разница?

– Это красиво, – оценил Павел этот вариант трактовки.

– Причем красиво и очень многослойно по смыслу, как в русской трактовке, так и в оригинальной, – согласилась с ним Ева.

– Есть еще какие-то такие расхождения в словах? – захваченный ее объяснениями, спросил Павел.

– Есть, – ответила