Егерь: заповедник - Алекс Рудин

class="p1">— Чего ты не спишь? — спрашиваю я.

— Вас жду. Мне с вами надо поговорить.

— Ну, идем.

В доме вкусно пахнет макаронами с тушенкой. Я с удовольствием снимаю с плеча ружье. Скидываю рюкзак и вспоминаю про грибы. Вот же — придумал сам себе мороку. Теперь надо их чистить и замачивать.

Загибаю половик и стелю на пол старую газету.

— Может, поедите сперва? — спрашивает Артемьев.

Я качаю головой.

— Позже.

Артемьев тоже пододвигает себе табурет.

— Я вам помогу.

Вдвоем мы быстро чистим рыжики. У мелких грибов я отрезаю только полые ножки. Крупные шляпки режу пополам.

Споласкиваю грибы и заливаю их чистой и холодной водой. Пусть отмокнут — так из них уйдет едкий сок.

Потом сворачиваю газету с мусором и уношу ее в баню. Пригодится на растопку.

Стоя во дворе, вглядываюсь в темноту — не вернулся ли рыжий кот.

Кота нет. И собаки спокойно лежат в своих будках.

Я возвращаюсь в дом.

Артемьев накладывает мне полную тарелку горячих макарон.

— О чем ты хотел поговорить? — спрашиваю я.

— Андрей, вы можете показать мне Еловое озеро?

Глава 23

— Я — не экскурсовод, — честно предупреждаю я Артемьева. — Еду на базу по работе, но могу взять тебя с собой.

И укладываю в кузов «ЛуАЗа» топор, двуручную пилу, лопату и связку пустых мешков.

— А это зачем? — спрашивает корреспондент, кивая на инструменты.

— Будем строить галечник, — объясняю я. — Заодно и Еловое озеро посмотришь.

Артемьев смешно морщит лоб.

— Галечник? — недоуменно спрашивает он. — Это что такое?

— Объясню по дороге. Садись в машину.

Мельком я бросаю взгляд на небо, чтобы определить погоду.

Над Черемуховкой занимается хмурое осеннее утро. За речкой звонко и хрипло кричит петух, ему откликается второй.

Небо сплошь затянуто низкими облаками. Но по ощущениям дождя не будет. Скорее, наоборот — к обеду поднимется ветерок и разгонит облака.

Не знаю, как я это определяю. Просто понимаю, и все. По виду облаков, по влажности воздуха и еще по тысяче мельчайших примет, которые трудно ухватить сознанием.

Бойкий вылезает из будки. Лениво потягивается, припав на передние лапы, и нерешительно смотрит на меня. Как бы намекает — хозяин, возьми с собой.

— Сегодня остаетесь дома, — говорю я.

В ответ на мои слова Бойкий широко зевает и лезет обратно в будку.

Артемьев заглядывает в кабину «ЛуАЗа»

— Никогда на такой не ездил. А можно, я поведу? А вы пока почитаете мои заметки. Я вчера весь вечер писал. Вы не представляете, сколько материала!

— Много? — улыбаюсь я.

— Не то слово! — воодушевленно кивает Артемьев. — На целую книгу хватит. А мы к вечеру вернемся? А то мне в Ленинград надо.

— Вернемся, — успокаиваю я. — Где твои заметки?

Артемьев отдает мне толстый блокнот. На белой обложке — синий контур Медного всадника и надпись «Ленинград».

— Вот.

Я раскрываю блокнот и удивленно качаю головой — листы в клеточку густо исписаны мелким аккуратным почерком.

— Разберете? — спрашивает Артемьев. — Там пока просто заметки и наброски, чтобы ничего не забыть.

— Разберу, — успокаиваю я его.

Артемьев садится за руль. Я показываю ему, как включаются передачи, и Кирилл неуверенно трогает машину с места. Но быстро привыкает, и вот уже «ЛуАЗик» бодро подпрыгивает по деревенской улице.

А я пристраиваю на коленке блокнот и неторопливо листаю его.

— Я вчера и в школе на уроке посидел, — рассказывает Артемьев. — И в мастерские заглянул, поговорил с механиком. И в медпункте был. Вы знаете, что у вас там замечательный врач?

— Знаю, — улыбаюсь я.

— Представляете, он в сельском медпункте устроил настоящий санаторий.

— Да ладно? — смеюсь я.

— Правда, — кивает Артемьев. — Там даже есть пляжные лежаки для солнечных ванн. И мне врач здорово помог.

— Ну-ка, расскажи!

Мне становится интересно.

— У меня шея начала болеть, — признается Артемьев. — Думал, что где-то застудил. Ну, и попросил Трифона Алексеевича посмотреть. Как будто я пациент.

— Это ты для статьи так придумал?

— Для очерка, — объясняет Кирилл. — Знаете, интереснее всего увидеть человека за работой. А я же не мог сидеть на приеме врача, слушать его разговоры с больными. Вот и решил стать пациентом.

— И как? — интересуюсь я.

— Трифон Алексеевич сказал, что шея у меня болит от сидячей работы. Уложил на кушетку и сделал массаж.

Артемьев ежится.

— Так спину промял, что я каждый позвонок почувствовал, каждую мышцу. И дал телефон специалиста в Ленинграде, к которому надо обратиться.

— Ты для этого и на уроке сидел? — спрашиваю я. — Чтобы собрать материал?

— Конечно, — кивает Артемьев. — И в мастерских помог трактор ремонтировать.

— А ты понимаешь в технике? — удивляюсь я.

— Нет, — улыбается Артемьев. — Я ключи держал и железки подавал. Да не в этом же дело.

Я вижу на его ладони плохо отмытый мазутный след возле большого пальца.

— Люди хорошо раскрываются за работой, в повседневной жизни, — говорит Артемьев. — Этому нас еще на журфаке учили.

Я листаю его заметки и понимаю, о чем он говорит. Записи отрывочные, бессвязные. Иногда это просто одна деталь, одна характерная черта.

Но суть ухвачена верно. Артемьев умеет понять главное, поймать настроение. Потом из этих неприметных деталей легко сложится целая картина.

Я с интересом пролистываю записи до конца и возвращаю блокнот Артемьеву.

— Молодец. Совсем другое дело, не то что статья, из-за которой тебе чуть не уволили.

Артемьев заметно краснеет.

— Глупость я сделал, правда?

— Может, и нет, — неожиданно отвечаю я. — Если бы не та статья, ты бы и знать не знал, что где-то на свете существует Черемуховка. Сидел бы в Ленинграде и не приехал бы сюда.

— Точно, — удивленно говорит Артемьев. — Выходит, все к лучшему?

Я весело смеюсь.

— Ну, это еще за тысячи лет до нас умные люди знали.

Мы въезжаем на базу у Елового озера.

— Заруливай под навес, — говорю я Артемьеву.

Он глушит мотор, отдает мне ключ и помогает разгружать машину. Потом обводит взглядом озеро, заросли тростника, дом и лодки, вытащенные на причал.

— Вот здесь вы и работаете? — спрашивает