Егерь: заповедник - Алекс Рудин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Справа раздается всплеск. Он негромкий, но отчетливо слышен в вечерней тишине. Я смотрю туда и вижу быстро плывущего зверька. Над водой торчит только его голова. В пасти крепко зажата большая рыбина.
Я не верю глазам. Это выдра!
До сих пор я на своем участке не видел ни одной выдры. И на тебе — откуда-то пришла и поселилась в бобровом пруду.
Выдра в наших краях — большая редкость. Это одиночные животные, и очень осторожные. Выдры селятся вдоль тихих лесных рек, а таких мест с каждым годом становится все меньше и меньше. Вот и исчезают выдры, не выдержав соседства с человеком.
Вот как получается — бобры строили пруд для себя. А вокруг поселились самые разные звери. Даже выдра завелась.
Я записываю место, где заметил выдру. Неровные карандашные строчки почти неразличимы в темноте.
Пора возвращаться в Чермуховку. Пусть долгий — брести по лесу в темноте, подсвечивая дорогу только фонариком совсем не то, что шагать днем.
Но я доволен.
Днем я вряд ли заметил бы выдру, эти животные предпочитают выходить на охоту в сумерках.
А теперь я знаю, что на моем участке поселился редкий зверь.
Светя под ноги фонариком, я снова перебираюсь по бобровой плотине на правый берег Песенки. По нему идти привычнее.
Ветки снова трещат. Луч фонарика выхватывает из темноты корявые сучья. Бобры, наверняка, недовольны — кому понравится, когда чуть ли не у тебя над головой туда-сюда шастает какой-то человек?
Представив себе недовольных бобров, я поневоле улыбаюсь.
Отхожу от плотины с полкилометра и громко зову собак:
— Серко! Бойкий! Ко мне!
Прислушиваюсь к ночной тишине. Где-то далеко чуть слышно ухает филин.
Я снимаю с плеча ружье. Переламываю его и приставляю ствол к губам. Дую в него, как в трубу.
Далеко по лесу разносится печальный трубный звук:
— У-у-у! У-у-у!
Снова забросив ружье за спину, медленно иду вдоль берега. Свечу фонариком вправо и вижу темные стволы деревьев, покрытые морщинистой корой, замечаю седой лишайник на еловых лапах.
Почему-то именно в неживом электрическом свете отчетливо видно мельчайшие детали, незаметные днем.
Свечу влево, и луч овальным пятном падает на темную воду.
А ночная темнота дышит в спину, добавляя ощущение нереальности. Прохладный ветерок касается затылка. Так и тянет обернуться и посмотреть — нет ли кого сзади.Да еще и летучая мышь бесшумно пролетает над тропинкой.
Но вот я слышу треск кустов и шумное дыхание. Мои собаки, словно серые привидения, выскакивают на тропинку. Пыхтят, вывалив розовые языки, крутят хвостами, радостно тычутся мордами в мои колени.
И сразу прогоняют томительное и тревожное ощущение.
Хорошо собакам! Их не тревожит темнота, они живут запахами. А запахи ночью еще острее, чем днем. И точно рассказывают собакам все об окружающем мире.
— Набегались, негодяи, — говорю я.
Треплю Бойкого по холке — его шерсть еще мокрая.
— Ты купался, что ли? — спрашиваю я.
Вместо ответа Бойкий лижет мне ладонь.
— Рядом, — говорю я. — Рядом!
И для убедительности хлопаю ладонью по бедру.
На окраине деревни я беру собак на поводки. Мы снова идем мимо бревенчатых деревенских бань, которые поблескивают темными оконцами. В мутно-темном небе над Черемуховкой разливается бледное, еле заметное зарево — это за плотными слоистыми облаками светит луна.
Я слышу плеск течения, которое разбивается о бетонные опоры моста. А вот и сам мост возник впереди темной громадой.
Я останавливаюсь и несколько секунд слушаю звуки спящей деревни.
Иногда мне кажется, что я и живу только ради таких вот моментов — когда можно остановится ненадолго и прислушаться к тому, что происходит вокруг.
Отойти от суеты.
Бойкий нетерпеливо скулит и тянет поводок. Кожаная петля врезается мне в запястье.
Пес вдоволь набегался, теперь ему хочется домой, в вольер, в уютную будку с мягкой подстилкой из сена.
— Сейчас пойдем, — говорю я. — Подожди минуту.
Еще постояв, я поднимаюсь по крутому откосу на дорогу и выключаю фонарик.
Деревня тихо спит. Пахнет печным дымом — на ночь уже топят печи, чтобы спать в тепле.
Белые «Жигули» Артемьева так и стоят возле калитки. И окно кухни светится теплым желтым светом.
Значит, не уехал корреспондент. А ведь мог торопливо нахватать обрывочных сведений по верхам для очередной казенной статьи и уехать в Ленинград. Но не уехал, а решил остаться. Значит, что-то зацепило его в Черемуховке.
Понимаю, что в голову другого человека не заглянешь. Но мне хочется думать, что Артемьев задержался не из страха, что его уволят из газеты. А потому, что ему понравилась деревня.
Веду собак к вольеру. И шестым чувством понимаю, что что-то не так. Слишком тянут псы поводки, и я инстинктивно придерживаю их. Серко принюхивается к ночному воздуху и негромко рычит. Я упускаю ладонь ему на холку и чувствую, что собачья шерсть встала дыбом.
— Ты чего, Серко? Кого учуял?
Пес вытягивает шею, тянется носом к вольеру. И Бойкий тоже принюхивается. И вдруг громко гавкает.
Рыжий кот выскакивает из собачьей будки. Мечется по вольеру, опрокидывает пустую миску. Миска, звякая, катится по вольеру.
Собаки дергают поводки, заливаются возмущенным лаем. А кот торопливо протискивается в широкую щель под сетчатой дверью вольера. Распластался по доскам, сверкает в темноте зелеными глазами.
Вот ловкач!
От неожиданности я чуть не выпускаю из рук поводок. Хорошо, что петля одета на запястье — иначе не удержать бы рвущихся псов.
Кот шипит и сигает в высокую траву.
Ну, ничего себе!
Опомнившись, я заталкиваю собак в вольер. Перекрывая дверь, отстегиваю ошейники. Бойкий сразу бросается в свою будку, обнюхивает ее, фыркает и рычит. Я понимаю его возмущение.
Но кот хорош! Не придумал ничего лучше, как устроиться в собачьем вольере. Еду он там искал, что ли?
Я спиной вперед выхожу из вольера, следя за тем, чтобы собаки не выскочили и не бросились искать кота.
Закрываю задвижку. И изумленно качаю головой.
Всякие чудеса видел в жизни. Но чтобы кот решил поселиться в собачьем вольере — такого еще не встречал.
И ведь как удачно подкараулил время — когда мы ушли.
Бандит, самый настоящий рыжий бандит.
Скрипнув, открывается дверь дома. На ступеньки падает косая полоска света.
На крыльцо выходит Артемьев.
— Андрей, это вы? — спрашивает он, вглядываясь в темноту.
— Ага, — отвечаю я.
— А я ужин приготовил, — говорит Артемьев. — И чайник горячий.
