Пусть льет - Пол Боулз

Он с интересом глядел на шесть кубиков зеленовато-черных конфет, которые заполняли собой всю шкатулку.

— Что это? — спросил он.

— Маджун, дорогуша. Маджун. — Она протянула руку, взяла кубик и раскусила его напополам. — Возьмите себе. Не очень вкусно, но лучше в Танжере нет. Мне его достает мой милый старина Али. — Она позвонила в колокольчик.

Конфета захрустела на зубах, по вкусу — смесь фиг, имбиря, корицы и лакрицы; кроме того, в ней чувствовался пикантный травяной привкус, который он не сумел определить.

— Как она должна действовать? — с любопытством спросил он.

Она вернула шкатулку обратно на полку.

— Слуги будут в ужасе. Жуть какая — жить в страхе перед своей челядью, а? Но я никогда не знала ни единого места, кроме Танжера, где бы так трепали языками. Боже! Да тут просто невероятно. — Она умолкла и посмотрела на него. — Как он действует? — сказала она. — Это чудо. Этого мы и ждали столько лет. Если никогда раньше не пробовали, не сумеете понять. Но я зову его ключом к запретному мышлению. — Она подалась вперед и похлопала его по руке. — Я не о мистике вам толкую, дорогуша, хотя легко бы могла, если б себе позволила. J’ai de quoi,[107] бог весть. В маджуне нет ничего мистического. Он очень земной и реальный. — Постучалась горничная. Дейзи что-то коротко сказала ей по-испански. — Я попросила чаю, — объяснила она, когда девушка покатила поднос с напитками к двери.

— Чай!

Она весело рассмеялась:

— Он абсолютно необходим.

Для Даера, который оттягивал левую манжету, чтобы украдкой то и дело поглядывать на часы, время ползло необычайно медленно. Дейзи говорила о черной магии, о представлениях хатха-йоги, которые видела в Траванкоре, о невозможности понять исламскую юриспруденцию в Марокко, если не принимать как данность повседневное использование чар и заклинаний. Наконец подали чай, и оба они выпили по три чашки. Даер слушал апатично; все это казалось ему декорацией, как пекинесы, курительницы для благовоний и испанские шали, которыми некоторые праздные женщины наполняли свои квартиры еще в Нью-Йорке. Какое-то время он давал ей выговориться. Затем сказал:

— Но что за история с конфетами? Что это? Какой-то наркотик, нет? Мне кажется, вас обманули. Я ничего не чувствую.

Она улыбнулась.

— Да, я знаю. Все так говорят. Но он очень коварный. Нужно знать, куда смотреть, чтобы обнаружить действие. Если рассчитываете чувствовать себя пьяным, вы не туда смотрите, это занимает вдвое больше времени, и вы пропустите половину удовольствия.

— Но в чем это удовольствие? Вот вы сейчас — что-нибудь чувствуете?

Она прикрыла глаза и мгновение помолчала, на ее запрокинутом лице появилось выражение наслаждения.

— Да, — наконец ответила она. — Определенно.

— Правда?

От неверия в его голосе она открыла глаза и секунду смотрела на него с упреком.

— Вы мне не верите? Я не просто воображаю себе всякое. Но я принимала его и раньше — и точно знаю, чего ожидать. Дорогуша, вам неудобно там на краешке кровати. Подвиньте это большое кресло и расслабьтесь.

Развалившись в кресле лицом к кровати, он сказал ей:

— Ну тогда предположим, вы попробуете мне сказать, каково оно. Я, может, и получу от этой штуки какую-то пользу, пусть из вторых рук.

— О, вот прямо сейчас ничего особо волнительного. Лишь легкий звон в ушах и участившийся пульс.

— Похоже, это весело, — фыркнул он.

На несколько минут Даер забыл, что сегодня вечером он больше всего ждал, чтобы прошло время. Теперь он слегка повернул руку — увидеть циферблат своих часов; они показывали восемь двадцать. Встречу с Тами он не назначал ни на какой конкретный час, в точности не зная, когда сможет отсюда уйти, но заверил его, что не позже полуночи. Условились, что джилали вернется в город, в порт, и приведет лодку к маленькому пляжу сразу к западу от Уэд-эль-Ихуды тоже не позднее двенадцати часов. Тем временем Тами должен сидеть и ждать чуть ниже дальнего конца сада, чтобы, когда Даер выйдет из дома, он бы провел его вниз по склону горы прямо к пляжу. Тами уверял, что ему не будет скучно ждать так долго: он поужинал, а с собой у него трубка кифа.

— Да, — говорила Дейзи. — Если я слишком позволю пройти времени — не смогу вам вообще ничего сказать. В определенный момент человек становится фантастически некрасноречив. Не всегда, но такое бывает. Думаешь, что излагаешь разумное, — и впрямь излагаешь, осмелюсь сказать, но только в совершенно ином мире мысли.

Ему казалось, что ветер снаружи немного поднялся либо минуту назад открылось окно и внутрь проник звук. Он повернул голову; задернутые шторы не колыхались.

— На что вы смотрите? — спросила она.

Даер не ответил. В то же время у него возникло бессмысленное желание повернуть голову в другую сторону и посмотреть на другую стену, потому что ему показалось, будто в той части комнаты он заметил легкое движение. Вместо этого он вытащил пачку сигарет и предложил одну ей.

— Нет, спасибо, дорогуша. Не могу. У вас дом. Видите?

— Что? — Он уставился на нее.

— Я объясняю, дорогуша, или хотя бы пытаюсь. У вас дом. Посреди какого-то скромного участка, где вы раньше, бывало, гуляли. — Она подождала, очевидно удостоверяясь, что он следит за ходом ее рассуждений. Поскольку он ничего не сказал, она продолжила: — Дом вам всегда видно. По крайней мере, почти со всей вашей собственности, но, как бы то ни было, вы знаете, что он есть. Это центр ваших владений. Назовите это объективным представлением о себе самом.

Он поиграл с пачкой сигарет, вынул одну и зажег ее, нахмурившись.

— Скажем, это представление о себе, которым вы мерите то, что реально. Вы должны ровно держать это в уме, поддерживать в рабочем состоянии. Как компас.

Он с трудом следовал за смыслом того, что она говорит, но следить мог только за словами.

— Как компас, — повторил он, как будто это могло помочь.

— И вот. Вы знаете все тропки, все растения, все камешки на участке. Но однажды гуляете — и вдруг обнаруживаете, похоже, дорожку в том месте, где раньше ее никогда не замечали, даже не подозревали о ней. — Ее голос медленно набирал драматического пыла. — Она, быть может, полускрыта кустом. Вы подходите, смотрите — и действительно отыскиваете тропу. Раздвигаете куст, делаете несколько шагов по ней и впереди видите рощу, о существовании которой прежде даже не знали. Вы ошеломлены! Вы проходите по роще, трогая стволы деревьев, чтобы убедиться, что они и впрямь там, потому что не можете поверить своим глазам…

На сей раз он быстро дернул головой влево — поймать то, что было у окон, — и недоверчиво уставился на пустой простор неподвижной белой шторы. «Просто успокойся, — сказал он себе, поворачиваясь обратно — посмотреть, заметила она или нет; она, похоже, не заметила. — Успокойся и будь осторожнее. Осторожней». Зачем прибавлять второе предостережение, он не знал, вот только сознавал превалирующее ощущение тягостности, словно бы над ним высилась гигантская враждебная фигура, склонялась над его плечом, и он верил, что единственный способ сразиться с этим чувством — оставаться совершенно спокойным, чтобы контролировать собственные движения.

— …Затем среди деревьев вы видите, что тропа ведет вверх по склону холма. «Но там нет холма!» — восклицаете вы, теперь уже, вероятно, вслух, до того возбуждены вы и смятены. И спешите дальше, лезете на холм, который довольно высок, а когда выходите на вершину — видите окружающую местность, со всех сторон совершенно вам знакомую. Вы можете определить все детали. И вон ваш дом внизу, ровно там, где и должен быть. Все в полном порядке. Это не сон и вы не сошли с ума. Если б вы не видели дома, тогда, конечно, понимали бы, что сошли с ума. Но он там. Все в порядке. — Она глубоко вздохнула, словно с облегчением. — Вас просто расстраивает эта находка рощи и странного холма посреди вашей земли. Потому что их там не может быть, однако они есть. Вы это вынуждены принять. Но то, ка́к вы думаете, приняв это, я и называю запретным образом мысли. Запрещен, конечно, он вашим собственным умом, до того момента, как вы примете факт существования холма. Вот вам маджун. Вы находите абсолютно новые места в себе, а они, вы просто чувствуете, не могут быть частью вас, однако они есть. Для вас хоть что-нибудь значит то, что я сказала, или я несу белиберду, как полоумная?

— О нет. Вовсе нет. — Все его усилия шли на то, чтобы придать словам искренности.

Последовало напряженное молчание, которое, чувствовал Даер, он же и производил, подобно тому как произносил слова, только оно длилось бесконечный отрезок времени, как телеграфные провода по милям бесплодной земли. Столб, столб, столб, столб, между ними натянуты провода, плоский горизонт лежит за границей поля зрения. Затем кто-то сказал: