Пусть льет - Пол Боулз

— Ох! — вскричала она.

Но он одной рукой схватил ее еще крепче, а другой смахнул поднос и некоторые тарелки на пол. И подобрался к ней так, чтобы быть совсем рядом, чтобы между ними оставались лишь несколько толщин влажной шерсти да вилка или ложка-другая, а затем, после непродолжительной борьбы с прилипающей одеждой, — и вообще ничего, кроме нескольких грибов в сметанном соусе.

«Бога ради, нет! Не так!» — чуть не выкрикнула она, но, словно бы ощутив, насколько незначителен тот импульс, что подвиг его на это, подумала: «В этот самый миг ты отчаянно надеешься, что не произойдет ничего такого, что остановило бы это. Значит, ты хотела, чтобы оно произошло. Так почему не признаешь? Почему не можешь быть искренней? Ты этого хотела; пусть и происходит, даже так. Даже вот так». И потому она ничего не сказала, а потянулась и выключила свет у кровати. Одно слово, говорила она себе, могло бы порвать нить, на которой он висел с неба; он бы с грохотом рухнул в комнату, яростно смущенный молодой человек безо всяких оправданий своему поведению, без единого выхода из своего сложного положения, без всякого бальзама для уязвленной гордости. «Он очень мил. И немного полоумен. Такой сжатый. Не как Луис. Но могла бы я на самом деле любить человека, которого не уважаю? Я же его совсем не уважаю. Как можно уважать что-то безличное? Он едва ли вообще человек. Он не сознает меня как меня. Как другую силу природы — может быть, да. Но этого мало. Я никогда б не смогла его полюбить. Но он милый. Боже праведный, как он мил».

Мягкая нескончаемая земля расстилалась под ним, пылая солнечным светом, не тронутая временем, принадлежа ему одному. Насколько далеко внизу она лежала, он сказать бы не мог, скользя беззвучно сквозь чистый сияющий воздух, не допускавший ни единой возможности расстояния или измерения. Однако он мог коснуться ее гладких упругих контуров, вдохнуть аромат солнца и даже попробовать на вкус соль, оставленную в ее порах морем в какую-то незапамятную эпоху. И этот полет — он всегда знал, что он должен состояться и что он в него отправится. То был угол существования, о наличии которого он знал, но до сих пор не мог достичь его; теперь же, открыв его, он также знал, что сможет отыскать в него путь и в другой раз. Что-то завершалось; меньше места останется для страха. Мысль наполняла его несказанным счастьем.

— Ах, господи, — пробормотал он вслух, не зная, что он это сделал.

За окнами вздымавшийся ветер дул сквозь кипарисы, неся с собой по временам более глубокий шум моря внизу. Задернутые белые шторы с одной стороны комнаты то и дело вспыхивали белым, когда по ним сверкал луч маяка. Дейзи кашлянула.

«Ты шлюха, — сказала она себе. — Как ты вообще могла позволить этому случиться? Но это ж жуть! дверь не заперта. Кто-нибудь из слуг может постучаться в любую минуту. Ну-ка соберись и сделай что-нибудь. Сделай что-нибудь!»

Она снова кашлянула.

— Дорогуша, это ужасно, — тихо сказала она, улыбаясь в темноте, стараясь, чтобы в голосе ее не звучал упрек. Он не ответил; мог и умереть. — Дорогуша, — снова неуверенно сказала она.

И по-прежнему он не подал ни знака, что услышал ее. На миг ее отнесло обратно в мысли. Если б только можно было отпустить, даже на несколько секунд, если б только можно было прекратить переживать из-за всего, ну вот буквально всего, как бы чудесно это было. Но это, вероятно, была бы смерть. Жизнь означает переживание, она есть одна долгая борьба за то, чтобы не распасться на куски. Если позволишь себе по-настоящему хорошо провести время, на куски распадается твое здоровье, а если уходит здоровье, уходит и внешность. Самое ужасное — что в конце, что б ты ни делала, как бы ни была осторожна, все равно все распадается. Распад просто наступает раньше — или позже, в зависимости от тебя. Распадаться на куски — неизбежно, а когда это случится, у тебя не будет даже кусков, показать. «Почему эта мысль должна угнетать? — поинтересовалась она. — Она же самая очевидная и фундаментальная из всех, что есть. Mann muss nur sterben.[109] Но это значит что-то совсем другое. Это означает, что мы должны располагать свободой воли…»

Где-то вдалеке, над Атлантикой, она услышала слабый гул самолета, когда темная гора и вилла «Геспериды» кратко оказались включены в радиус распространения его звука. На север — в Лиссабон, на юг — в Касабланку. Еще через час Луис мог бы услышать этот же звук, когда он станет кружить над аэропортом.

— Дорогуша, прошу вас!

Она немного поборолась, чтобы освободиться из его объятий. Поскольку он все равно держал ее, она с силой вывернулась и умудрилась сесть, вся в поту, вине и жире. Воздух в комнате вдруг показался обжигающе холодным. Она неуверенно провела рукой по животу и отдернула ее в отвращении. Быстро вскочила с постели, заперла дверь в коридор, запахнула на себе пеньюар и скрылась в ванной, не включая никакого света.

Под душем она простояла несколько дольше необходимого, надеясь, что, когда выйдет, он уже встанет, оденется и, быть может, приберет беспорядок вокруг кровати хотя бы отчасти. Затем она сможет позвонить, сказать: «У нас случилась маленькая авария» — и велит подавать кофе. Когда она открыла дверь ванной, комната по-прежнему была в темноте. Она подошла к ночному столику и зажгла свет. Он лежал и спал, отчасти укрытый простыней.

«Но это же конец всему!» — сказала она себе. И — с ноткой досады в голосе:

— Дорогуша, простите меня. Вы абсолютно должны немедленно одеться. — Он не пошелохнулся; она схватила его за плечо и нетерпеливо потрясла. — Давайте же! Подымайтесь! Эта маленькая оргия и так уже затянулась…

Он слышал ее слова с идеальной ясностью и понимал, что́ они значат, но они были как узор, нарисованный на стене, совершенно никак не относились к нему. Он лежал неподвижно. Самое важное на свете было продлить миг успокаивающей пустоты, посреди которого он жил.

Схватившись за простыню, она сдернула ее в изножье кровати. Затем склонилась и прокричала ему в ухо:

— Вы же голый! — Он тут же сел, тщетно вороша у себя в ногах в поисках пропавшего покрывала. Она повернулась и опять ушла в ванную, окликнув его через плечо: — Одевайтесь немедленно, дорогуша.

Глядя в зеркало, поправляя прическу, она сказала себе: «Ну, ты довольна или недовольна этим припадком?» — и обнаружила, что не способна ответить, скорее склонна размышлять о том чудесном факте, что Хуго не вошел и не застал их; вероятность того, что он так сделает, с каждой минутой казалась все ужаснее. «Должно быть, я совершенно лишилась рассудка». Она закрыла на миг глаза и содрогнулась.

Даер машинально натягивал на себя одежду, не полностью сознавая, что делает. Однако к тому моменту, когда он добрался до повязывания галстука, ум у него заработал. Он тоже стоял перед зеркалом, немного торжествующе улыбаясь, и отрывисто дирижировал полоской шелка. Он причесался и опустился на колени у кровати, где начал соскребать остатки пищи с пола и класть их на поднос. Из ванной вышла Дейзи.

— Вы ангел! — воскликнула она. — Я как раз собиралась просить вас, не окажетесь ли вы так любезны хоть немного привести этот хаос в порядок. — Она прилегла в шезлонг, стоявший в центре комнаты, и запахнула на себе меховое покрывало — и собиралась сказать: «Извините, что и вам не выпало возможности принять душ», — но тут подумала: «Превыше прочего я не должна его смущать». Она решила никак не поминать того, что произошло. — Будьте лапушкой, позвоните в колокольчик, а? И выпьем кофе. Я без сил.

Но ему, очевидно, ничуть не было неловко; он сделал все, что она предложила, и затем уселся, скрестив ноги, на полу у нее под боком. «Мне пора идти», — сказал он себе, и его даже не озаботила мысль о том, как он подступит к извещению о своем уходе; после кофе просто встанет, попрощается и уйдет. Это было приключение, но Дейзи имела мало отношения к нему, кроме того, что послужила детонирующим фактором; почти все имело место у него внутри. Однако, поскольку факт оставался в том, что он ею воспользовался, он обязан был вести себя в манере несколько более интимной, слегка даже снисходительной.

— Вам достаточно тепло? — Даер коснулся ее руки.

— Нет. В этой комнате ледник. Ледник. Боже! Не могу даже придумать, почему не установила камин, когда строили дом.

В дверь постучал Хуго. Десять минут или около того комната кипела деятельностью: Инес и еще одна девушка меняли простыни, Марио убирал еду с пола, Пако стирал пятна жира с ковра у кровати, Хуго подавал кофе. Дейзи сидела, рассматривая лицо Даера, пока пила кофе, с некой легкой обидой замечая, что он отнюдь не смущен, а, напротив, проявляет все признаки того, что ему сейчас покойнее больше, чем раньше сегодня вечером. «Но чего же я ожидала?» — подумала она, в то время как ей пришлось признать самой себе, что ей бы хотелось, чтобы на него произвело несколько большее впечатление то, что между ними случилось. Он прошел сквозь это незатронутым; у нее сложилось тягостное впечатление, что даже страсть его была беспредметна, механистична.