Федеральный наемник - Владимир Гурвич

— А ну брось пистолет! — услышал вдруг я чей-то приказ.

Я поднял голову. На ближайшей от меня вершине стояло не меньше десятка боевиков. Их автоматы были нацелены на меня. Рядом с ними я заметил отца Бориса.

Я бросил пистолет. Боевики под командой Арчила стали спускаться на плато. Через несколько минут они подошли ко мне. Арчил склонился над телом Шамсудина, но убедившись, что он мертв, тут же поднялся. В его глазах я увидел неподдельную ненависть.

— Ты ответишь за его смерть, — процедил он. — Пошли.

Пока мы возвращались в лагерь, все молчали. Только отец Борис шел рядом со мной и разъяснял мне, что случилось.

— Они были встревожены вашим исчезновением, расспрашивали у меня. Но я не знал, где вы. Тогда они пошли вас искать. Они обнаружили Ванду всю растерзанную, и она рассказала, что случилось. Они отправились на то место и увидели двух своих мертвых. Арчил приказал найти тебя и Шамсудина как можно быстрей. Вы не знаете, но Шамсудин его племянник.

Мое сердце провалилось к пяткам. Зная прочность у горцев родственных уз, пощады от Арчила ждать не приходилось.

— Мы говорили сегодня все утро, и я почти убедил его сложить оружие, перестать убивать. Слово божье дошло до его сердца. И вот что произошло. Теперь он вряд ли согласиться это сделать, — идя рядом, сетовал священник.

Я почувствовал злость.

— Вы понимаете, что он меня ведет убивать. Он мне не простит смерть этого подонка.

— Крепитесь, Бог вас не оставит, — проговорил отец Борис. — «Истинно, истинно говорю вам: кто соблюдет слово Мое, то не увидит смерти вовек».

Я показал ему довольно обидным жестом, что больше общаться с ним не хочу, и он направился к Арчилу доносить до него слово Божье.

Вместе с Арчилом мы вошли в дом, где он жил. Кроме нас, здесь больше никого не было. Он смерил меня взглядом.

— Ты умрешь, — сказал он.

Я ничего не ответил.

— Он был сыном моего старшего брата. Он умер, и теперь я глава рода. По нашим законам я обязан тебя убить. И сделаю это.

— Я тоже знаю ваши законы. Разве по вашим законам можно насиловать женщину, которой вы сами же оказали приют, обещали свою защиту. В чем я виноват, в том, что я заступился за нее, а потом не дал ему себя убить. Любой горец действовал на моем месте точно так же. Не я виноват, что твой племянник был негодяем. Перед смертью он хвастался, что вырезал у своих жертв кишки. Это правда?

— Правда, — неохотно подтвердил Арчил. — Я пытался запретить ему это делать, но он все равно тайно продолжал. Ему доставляло это занятие удовольствие. Но это ничего не меняет по отношению к тебе. Все, кто в этом лагере, требуют твой смерти. Ты убил не только его.

— Я спасал женщину. Если их было бы двадцать человек, я бы вступил в бой с двадцатью. Разве ты бы не поступил также, если бы кто-нибудь напал на твою жену или невесту?

— Но она же тебе чужая, так сказал отец Борис.

— Он не знает всего, недавно мы объяснились. Мы любим друг друга и хотим стать мужем и женой после того, как все это кончится.

Это была единственная в моих словах ложь. Но ложь во спасение.

Арчил молчал в задумчивости.

— Шамсудин был страшным человеком, из него мог выйти только хороший палач, — произнес он и в его голосе послышалось не то грусть, не то сожаление. — Но если я тебя пощажу, боевики поднимут бунт.

— Но ты же их командир, ты должен их усмирить. Иначе грош тебе цена. В такие моменты и проверяется его истинный авторитет.

Арчил на несколько минут снова замолчал.

— Я получил сообщение от Умара, — внезапно сказал он. — Он просил тебе передать: отряд Газаева ушел на боевое задание. Омоновцев охраняет всего человек двадцать. Другого такого шанса их спасти не будет. Я тебе дам любое оружие, какое попросишь. Даже пушку.

— И что же я по-вашему должен сделать: пойти на их выручку. Вдвоем против двадцати.

— Тебе решать, — пристально посмотрел Арчил на меня. — Вот мой тебе приговор: либо ты идешь их спасать, либо я вывожу тебя прямо сейчас на плац, ставлю напротив своих людей. Дальше продолжать?

— Какая разница, так и этак один конец. Не пойму вас, почему вы так с Умаром беспокоитесь о судьбе омоновцев. Но почему в таком случае вы сами не желаете ничего предпринять.

— Разве тебе Умар не объяснял: мы хотим их вызволить, мы не палачи, а борцы за свободу нашего народа. Но мы не можем это сделать; если мы прольем хоть каплю крови одного муджахеда Газаева, его род объявит и моему роду и роду Умара кровную месть. И тогда мы без помощи вашей армии сами уничтожим друг друга. Такого мы позволить себе не можем.

Выбирай.

— Замечательный ты нашел способ покончить со мной. Ладно, коли нет выбора буду спасать омоновцев. Веди в свой арсенал.

Мы шли по лагерю. Такой неприкрытой ненависти к себе я еще не встречал. Все, кто попадался нам по дороге, хватались за автоматы и имитировали стрельбу. Причем, некоторые делали это столь натурально, что могли играть бы эту сцену в настоящем театре. Арчил вел себя странно, он не обращал внимание на эти выходки и кажется даже их не замечал, так как смотрел только перед собой.

Это был действительно арсенал. Здесь было припасено столько оружия, что его хватило бы не на один год войны. Причем, в нем находились преимущественно самые последние образцы. Я внимательно разглядывал их, прикидывая, что мне может понадобиться. Впрочем, я совершенно не верил в успех этого предприятия. На мой взгляд шансов уцелеть у меня было больше, если бы меня расстреливал целый взвод, чем при попытке освободить омоновцев.

Я отобрал все, что мне было необходимо. Получился весьма увесистый груз.

— Мы поможем тебе все это доставить на место, — успокоил меня Арчил. — А далеко это?

— Семь километров. Волчье урочище. Глухое и труднодоступное место. Ровно через час мы выступаем.

Я вернулся в наше жилище. Там уже собралась наша команда. Я коротко объяснил ситуацию.

Первым откликнулся отец Борис.

— Я рад за вас, вы приняли абсолютно верное решение.

Я внимательно посмотрел на него. Его глаза сияли энтузиазмом, словно речь шла об увеселительной прогулке.

— Вым тоже пойдете.

— Я готов.

— Вы не поняли меня, отец Борис. Вам придеться пойти с оружием и принимать участие в операции не как священник, а как воин.

— Я не могу это сделать, я вам говорил, что дал клятву Богу, что никогда не возьму в руки оружия. Чтобы не происходило.

— А я вам говорю: вы пойдете как солдат. И будете все делать, как солдат. То есть стрелять, убивать. И мне абсолютно наплевать, что вы там наобещали вашему Богу. В этой операции вашим богом буду я.

— Я готов делать все, что вы скажете. Но только без оружия, — тихо, но упрямо произнес отец Борис.

Нервы мои не выдержали.

— Если вы действительно хотите, чтобы омоновцы получили бы шанс на спасение, вы должны понять: их спасти может только оружие в наших руках. Будет тяжелый бой, их двадцать против нас троих. И вы возьмете автомат в руки и будете беспрекословно выполнять мои приказы. Если мы их спасем, Бог вам простит ваше клятвоотступничество. И Может даже скажет с небес «спасибо».

Я еще не раз не видел отца Бориса таким несчастным.

— Я никому не рассказываю этой истории, но сейчас я вынужден поделиться ею с вами. Я служил в армии, в десантных войсках. И был одним из лучших солдат в нашем подразделении. Мне нравилась воинская служба, я даже подумывал остаться после срочной, поступить в военное училище, стать офицером. Однажды у нас проходили обычные стрельбища. Была моя очередь. Никто так и не выяснил, как это произошло, но внезапно около мишени оказался парень из нашей роты. Моя пуля попала ему в голову.

Было расследование, меня признали невиновным, всю вину за то, что случилось, возложили на погибшего. Наверное, так все и было, но это происшествие потрясло меня до основания. То, что я прервал человеческую жизнь, жизнь своего товарища, не давало мне ни минуты покоя. И тогда я дал клятву, что больше в жизни ни разу не возьму в руки оружие. А чтобы вымолить прощение за загубленную жизнь, я стал священником. Умоляю вас, не требуйте от меня, чтобы я нарушил бы клятву. Хотите встану перед вами на колени.

Отец Борис опустился на пол и воздел вверх руки.

— Дай мне, Господь, силы помочь спасти людей от смерти и не нарушить данную тебе клятву.

— Ладно, — сказал я, не хотите брать оружие, не надо. Если меня убьют, пусть это будет на вашей чувствительной совести. — Я повернулся к Павлу. — Ну а ты Рязанцев из Рязани, тоже успел дать клятву?

— Клятву я не давал, а умирать не хочется. Когда я был у себя в части, там не было так опасно, как с вами.

— Возвращайся в часть. Отсидишь с червонец, зато безопасно. Правда братва не любит дезертиров. Но, думаю, выживешь. Тебя целый отряд будет охранять, не считая такой замечательной вещи, как колючая проволока. Берешь в руки оружие или возвращаешься?