Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

У него самого история следующая – Владимир Мухин родился в Кинешме в 1952 году. Гобеленом заинтересовался, еще когда был студентом Ивановского худучилища. Ездил тогда практически на все столичные выставки. «Компания была дружная, сорваться могли за полчаса. Общий вагон, верхняя полка – ночь на поезде, день в Москве и обратно домой, – рассказывает художник. – В то время был расцвет гобелена. Произведения российских мастеров выглядели несколько тяжеловесно: помпезные, многодельные и многопредметные – созданные по принципу классической шпалеры. А прибалты делали очень декоративно – добивались решения формально-живописных задач, экспериментировали с материалом. Чем понравился гобелен? Какой-то необычностью, мягкостью, фактурностью. И конечно, выделяющимися на фоне остального размерами».

«А в конце восьмидесятых я попал на Байкал – на творческую дачу. Место изумительное, зима. В Иванове в тот год она была гнилая, сырая, грязная, а там – звонкая, чистая, солнечная. И вот что-то перещелкнуло во мне: то ли простор, чистота и природное величие, то ли общение. Я „напахал“ кучу графики и серию небольших гобеленов – более камерных, сюжетных, „человеческих“. Они были новыми для меня по языку. С тех пор я в этом направлении и двигаюсь».

«Шпалера своим материалом дает какое-то первобытно-человеческое ощущение. Проведешь рукой по готовой работе, и происходит процесс отдачи, что-то необъяснимое на тактильном уровне».

Творчество – загадка. Даже самое консервативное в своей основе искусство несет в себе неперевариваемый «икс». Именно поэтому оно свободно, оно футуристично.

Несколько лет назад в Художественном музее у Мухина состоялась персональная выставка под названием «Не-черный квадрат». На него тогда посыпались вопросы: «А что это такое? Почему он не-черный?» – «А вот – не-черный. Не хочу я все искусство сводить к Черному Квадрату, – ответил Мухин. – Не все еще сказано другими цветами и красками. И будет еще что сказать и на что смотреть, как творить и чем творить. Негатив и так всем мозги проел до основания, а я считаю, нужно смотреть в будущее, а не в прошлое, потому что прошлое мы все худо-бедно прожили и знаем, а в будущее всегда хочется верить – что все твои нереализованные помыслы найдут воплощение».

На его гобеленах – медведи и львы, крокодилы и зебры, вавилонские блудницы и разбойники-скоморохи. Кого только не встретишь! А где же он сам?

«Собравший камни» – так называется своеобразный автопортрет, на котором отшествовавший в пустыню мудрец в восточном халате проводит время в обществе сидящей на плече совы, но лицо его не мрачно, не проникнуто отчаянием – он привычно сосредоточен и негромко сетует на то, что люди – всего лишь люди, а песчинки бесчисленны и неудержимы.

Других авторов, работающих в жанре подобного философского гобелена, в Иванове нет, да и в стране они редкость.

Владимир Мухин – последний из могикан.

О нем

Елена Толстопятова, выдержка из статьи:

«Посмотрите, как он передает угасающий день – когда на еще светлом небе появляется луна (гобелен „Собравший камни“). А каков „Петров день“, где по одежде рыбака-апостола „стекает“ солнечный свет – то ли нимб, то ли контражурное освещение.

У художника фантастическое ощущение декоративности материала. При этом он насыщается глубоким содержанием. Красиво по цвету, по форме, по вибрации. Это абсолютно современный пластический язык и современное восприятие мира. Персонажи на полотнах статичны. Но при помощи беспокойного фона, геометрии традиционного тканого орнамента эта „застылость“ разрушается».

Он о себе

– Как вы стали художником?

– Начнем традиционной фразой: с детства я любил рисовать. А любил я рисовать, потому что рисовал отец. Он не был художником в профессиональном смысле. Большую часть жизни отец работал редактором газеты на текстильном комбинате в Кинешме, но, как потом выяснилось, в молодости у него было стремление стать живописцем. Время было тяжелое, обстоятельства непростые – мать, сестра, надо было минимально обустраивать жизнь, и пришлось ему идти, естественно, не в художники, а зарабатывать деньги. Потом армия, война – тут уже совсем по-другому перевернулось, но заглушенное желание и страсть рисовать в нем сохранялись, и он мне рассказывал, показывал все, чему вприглядку научился: как краски смешивать, свет и тень накладывать. Когда после восьмого класса мне настала пора что-то в жизни выбирать, он склонял меня к тому, чтоб идти на художника. Мы жили в Кинешме, а мне совершенно не хотелось уезжать из дома, вернее, из Кинешмы – одному, в чужую жизнь. В последний момент я испугался и сказал: «Нет, никуда я не поеду – буду оканчивать школу». Отец по сути силой отвез меня в Иваново и заставил поступать в художественное училище. Когда я шел узнавать результаты экзаменационных испытаний, мне так хотелось, чтоб меня не взяли! Я уже мысленно представлял, как вернусь домой, а там все родное – товарищи, овраги, Волга… Но взяли. И потом я был благодарен отцу за его волевое участие в решении моей судьбы.

– Как вы пришли к гобелену? Обычно молодежь любит скорость, а гобелен – достаточно кропотливая штука. Маслом быстрее добиться результата.

– Вероятно, есть что-то в характере – неспешность, основательность, некая дотошность. К третьему курсу я уже четко определился, что буду художником – не важно, по какой специальности. Любым. Мы жили впятером на съемной квартире, и к нам в гости иногда заворачивал один знакомый, который учился в Строгановке на «тканях», где много времени уделяется гобелену. Он очень красочно и воодушевленно об этом рассказывал. Мы ездили к нему в гости, я видел работы, и сам материал – не исполнение, а готовый результат – лег на душу. Я ходил на выставки и про себя отмечал – ну живопись живописью, там все ясно: хорошая, плохая, – а любой гобелен меня захватывал своей материальностью. После училища я пошел в армию, после нее начал немного выставляться живописными картинками, но как-то в одном журнале мне попалась статья о том, как «на коленке» сделать гобелен. Что-то соединилось с моими прежними затеями. Я сделал по журналу небольшую работу, и поехало-покатилось.

– Какой гобелен считаете первой настоящей удачей?

– «Цвета революции». Это не то что тема работы, а скорее привязка названия к тому, что получилось.

– Надо было как-то назвать, и вы назвали?

– Да. Гобелен затевался без всякой темы – придумался моментально.

– Как вы на тот момент относились к советской идеологии?

– Это было начало восьмидесятых, и тогда я относился к ней уже иронично, хотя в школе у меня не возникало никаких сомнений относительно уместности этой идеи – отец был правильный, закаленный коммунист. Когда началась вся байда с