Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

– Да. Имея в кармане свои сто двадцать рублей, которые легко можно было заработать и вполне сносно на них прожить, я мог не думать, как свести концы с концами, и у меня была свобода для творчества, размышлений. У художника внутри как болячка какая – не болит, а тянет, тебе что-то надо, а если мысли только о том, как найти на пропитание, все верхние побуждения становятся обузой. Главное, чтобы сидело что-то внутри – не дар, а характер, творческий стержень. Куча была примеров, когда талантливые молодые люди с достойной подготовкой пропадали в тину. Надо беречь в себе определенные свойства. А сейчас оканчивают студенты училище – многие ли из них выплывут? Какое для них подспорье? Они ни в жизни, ни в искусстве ничего еще не умеют, и куда они пойдут? Чем будут заниматься?

– А что им интересно? На какие темы они рисуют?

– У меня от молодежного выставкома удручающее впечатление. Все забивает тенденция к упрощению – она везде присутствует. На фига писать «Помпею», если можно махануть широкой кисточкой два кусточка, три листочка или бутылки в ряд поставить. А прикрыть поисками новых форм и тенденций можно все что угодно, любую ерунду.

МЕСТЕЧКО ЕРШОВО

Задача художника – разжечь костер. Кто придет к нему погреться – непредсказуемо.

Но и само пламя творчества, на первый взгляд кажущееся таким же безобидным, как огонь в камине, нельзя обуздать.

Из всех ивановских художников Вячеслав Ершов, пожалуй, самый неуверенный и неубежденный, любящий вопрошать себя и бытие: что ты такое?

При этом он – человек с ясным взглядом на вещи, целеустремленный и даже упрямый.

Постоянно балансируя между свойственным ему природным жизнелюбием и отстраненно-умозрительной, книжной философией, он напоминает странника на дорожной развилке, который все выбирает, по какому направлению ему идти, и никак не может определиться.

В итоге он вечный витязь на распутье, которое становится источником его творчества, но эта внутренняя противоречивость не есть раздвоенность или двухголовость – для Ершова это его органика; почему собственно она и плодотворна.

К нему нелегко подойти с линейкой.

С одной стороны, Вячеслав Ершов – искренне верующий, православный христианин, дьякон в одном из городских храмов, с другой – художник, искатель, сталкер, перекати-поле.

Он пишет картины религиозного содержания на языке абстрактной, авангардной живописи, которая, казалось бы, менее всего для этого годится: как если бы Малевич иллюстрировал Библию, – парадокс, нонсенс! Однако у Ершова христианское нутро и страсть к спонтанной, иррациональной «абракадабре» друг друга уравновешивают, приводят в норму.

Все свои силы художник отдает на то, чтобы хаос – или просто беспокойство души человеческой – сумел воплотиться, нашел себя, не стал прелестным или разрушительным. «Человек мне интересен исключительно своей религиозной стороной – насколько он верит», – говорит Ершов.

И действительно – на его картинах мир сливается в цветастую, тревожную круговерть, диковатую и диковинную, неугомонную стихию, которая исполнена разнонаправленной силы и в которой нет места человеку, если он не свят и не стремится к Христу.

Отдельно следует сказать о методе. Когда Ершов занимался в училище, он ходил на этюды три раза в день ежедневно. Сейчас на «натуру» его калачом не заманишь. Он не то что «наелся», а вырос из этого и отмел навязчивый диктат очевидности, углубился в паузу, постижение, проникновение, которое позволяет сознанию левитировать и находиться одновременно и «здесь», и «не здесь», то есть в «здесь-распахнутом» (думаю, Ершову понравится такое уточнение).

Он бьет в холст синим, пурпурным, фиолетовым, и вдруг из неорганизованной «живописной магмы», «тайного безумия», как он любит выражаться, возникает фигура Иоанна Крестителя или голова пророка Симеона. Они возникают не как видение, не что-то вроде Летучего голландца, а как рельеф затонувшего города, морского дна, увиденного дайвером, – реально, зримо, отдельно от автора и его истолкований.

Это не картины на заданную тему, не иллюстрации к библейским сюжетам, а скорее молитвы, перелившиеся в краски. «Что во мне есть, то и проговорится, скажется на картине. Я стараюсь не мешать. Вначале бродит что-то совершенно бесформенное. Ты его уплотняешь, сталкиваешь цвета, примиряешь… Вдруг чувствуешь, что близко, что оно уже там: без сюжета, без имени, – но оно уже есть, и это надо вытянуть, извлечь на свободу, показать его в красках, но нельзя ему подсказывать, нельзя помогать. Начинаешь помогать – исчезает живопись. Культурная память у нас настолько насмотренна, что сразу сбивает на что-то подражательное, но если до конца следовать тому, что диктует первый импульс, первый удар кисти в холст, тогда родится то, что и сам не знаешь», – слова Ершова.

Можно долго спорить, куда этот путь, насколько он оправдан и насколько каноничен с точки зрения догматов официальной церкви, но смотришь на его «Жертвоприношение Авраама» и думаешь, что оно действительно БЫЛО.

О нем

Алексей Машкевич:

«Когда я учился на третьем курсе художественного училища, у нас появился преподаватель, про которого говорили, что он гений. У меня он не преподавал. Он появился на других группах. А потом он сделал выставку, и все поняли – да, это что-то супернеожиданное, то, чего в Иванове вообще не было.

Мы здесь росли: с одной стороны был „суровый стиль“ Малютина и Грибова, с другой находился Бахарев с его экспрессионизмом. Между ними – Нина Павловна Родионова с ее чудесными акварелями. Это был спектр ивановского искусства. А когда приехал Ершов… Не могу сейчас сформулировать, чем именно он выделялся. Он выделялся собственным взглядом. А именно этим художник отличается от не-художника. Этот собственный взгляд был как в выборе тем, так и в выборе изобразительного языка. Ершов мог написать портрет отставного полковника: просто сидит человек в костюме, – но за этим чувствовались глубина и драма.

С тех пор уже лет двадцать прошло – на картинах Ершова появилось больше цвета в сравнении с тем, что мы видели раньше, но тогда и время было другое: советское, приглушенное. Сейчас Ершов стал сочнее, красочнее, но в нем сохранилось главное – он принадлежит к когорте живописцев-философов; художников, которые пишут не картинки, а картины, которые пытаются нам что-то рассказать, а не просто показать красивые сочетания, хотя это тоже само по себе неплохо (куда идет современное искусство? – это красивое пятно на стене).

Ершов ценен тем, что, продолжая быть философом, он мастерски и утонченно владеет цветом. С его идеями можно соглашаться, можно не соглашаться – все равно у него картинный подход. Так ли уж важно, что он проповедует? То, что там изображены какие-то православные пророки… Да с