Переплет - Бриджет Коллинз

– Эмметт, куда ты?

Я вышел и закрыл дверь, не дослушав ее. Мне было на что злиться; нити моего гнева скрутились в плотный узел, и пришлось упереться ладонями в стену, чтобы немного успокоиться. Перед глазами мелькали картины: Альта выходит на лед и проваливается; Дарне проносится мимо меня, полы его темного плаща развеваются. Даже сейчас, стоя в теплом свете лампы, заливающем ступени и слушая, как мама роется в шкафу с одеялами в конце коридора, я чувствовал холод, видел каменные стены и красное небо с рваными краями облаков. Я моргнул, отгоняя видение. На стене напротив панно, вышитое нашей двоюродной бабушкой Фрейей, напутствовало: «Прекрасна Дщерь Невинная в Скромности своей».

Мама окликнула меня поверх стопки одеял.

– Что ты здесь делаешь? Оставил Альту без присмотра?

– С ней все в порядке. – Громко топая, я спустился вниз по лестнице и зашел на кухню, но на пороге замер как вкопанный. У плиты стоял Дарне и рассеянно разглядывал одну из картинок на стене. Я сглотнул, вытаращившись на него и поразившись нахлынувшей ярости. Глядя на него, я мог думать только об Альте, провалившейся под лед, о том, как мои ноги скользили по льду, когда я пытался бежать ней. А ведь это он во всем виноват. И как он бросился к ней – машинально, не думая, словно имел на нее право…

Она могла бы умереть…

Он оглянулся, а когда увидел меня, изменился в лице так стремительно, что я даже не успел заметить, какое выражение было у него раньше. Стараясь сдержать гневные нотки в голосе, я спросил:

– Почему ты все еще здесь?

– Твой отец пошел искать мне плащ. Моя одежда промокла.

– На тебе моя рубашка.

– Ее дала мне твоя мать. Рубашка твоего отца была бы мне по колено.

Я продолжал таращиться на него. Дарне пожал плечами и повернулся к плите. Он оказался еще более худым, чем я думал: моя рубашка висела на нем мешком, воротник болтался, и я видел его верхние позвонки. Он смущенно переступил с ноги на ногу, точно почувствовав на себе мой взгляд.

– Вижу, ты и штаны мои надел.

Он снова обернулся. На щеках расцвели едва заметные красные пятна, но взгляд его был спокойным и ровным.

– Их тоже дала твоя мать. Сказала, что ты не будешь против. Но я вижу, ты хочешь, чтобы я их снял.

– Еще чего.

– Нет, если ты против… – Он начал стягивать рубашку через голову. Над поясом брюк под белой кожей мелькнула выпирающая тазовая косточка.

– Прекрати! – Я инстинктивно отвернулся. – Это абсурд.

– Спасибо. – Послышался шорох ткани. – Не беспокойся, я верну твою одежду при первом же случае.

Наконец я решил, что можно взглянуть на него снова. Его волосы намокли и взъерошились, а румянец расползся по щекам, словно их намазали помадой. Моя рубашка на нем выглядела совсем поношенной: она протерлась и просвечивала на ребрах, а на плече, там, где Альта неумело ее залатала, топорщился шов. Что есть то есть: на Дарне рубашка смотрелась, как карнавальный костюм.

Я сделал медленный вдох.

– Спасибо, что спас мою сестру…

– На здоровье.

– …но тебе пора идти.

– Твой отец пошел мне за плащом.

– Ты должен уйти. Сейчас.

Он взглянул на меня, моргнул и нахмурился, а затем отвел глаза и потеребил обтрепавшуюся манжету. Я ждал, когда он двинется к двери, но он не шевелился и катал растрепавшиеся нити между большим и указательным пальцем.

– Ты, кажется, не рад, что я привез домой твою сестру.

– Как я уже сказал, спасибо тебе за это.

Он покачал головой.

– Мне не нужна благодарность.

– Тогда что тебе нужно?

– Ничего! Это я и пытаюсь тебе объяснить. Я просто довез ее до дома. И дело не в том, что Альта… – хотел было добавить он.

– Что – Альта? – Я попытался не думать о том, какой она была всего пару минут назад: как сияли ее глаза, как она раскраснелась и улыбалась про себя – улыбалась тому, что этот человек ее спас.

– Ну… – Он заколебался, потом склонил набок голову, и глаза его хитро блеснули. – Я не заметил, чтобы она сопротивлялась.

Он смеялся над ней.

Я бросился на него. Дарне зашатался, попятился и ударился о стену, а я прижал его горло согнутой рукой. Его глаза расширились, он попытался вырваться, хватая воздух ртом, но я навалился всем весом.

– Зачем ты… – попытался сказать он и закашлялся.

– Не смей так говорить о ней! – Наши лица были на расстоянии ладони друг от друга – так близко, что я чувствовал на своих губах его дыхание. – Она еще ребенок, понял? Глупый ребенок.

– Я не говорил…

– Я вижу, какого ты мнения о ней!

– Да отпусти ты меня!

– Послушай. – Я перестал давить на его горло, но когда он попытался вырваться, схватил его за плечо и вновь прижал к стене. Он ударился затылком о стену и зашипел от боли. – Ты забудешь о том, что сегодня случилось, слышишь? И если подойдешь к Альте хотя бы на милю – или к моим родителям, или ко мне, – я тебя прикончу. Или хуже. Понял?

– Кажется, да.

Я медленно отпустил его. Он поправил воротник – мой воротник, – по-прежнему пристально глядя мне в глаза, но руки его дрожали, и я остался доволен.

– Хорошо. Тогда ступай.

– Но ты наверняка захочешь, чтобы я вернул твои вещи.

– Нет. – Если бы мама слышала меня сейчас, то пришла бы в ярость, но мне действительно не нужны были эти вещи; я думал совсем о другом. – Можешь оставить их себе. Или сжечь. – Я снова взглянул ему в глаза, ожидая, что он удивится.

Дарне склонил голову набок, точно обдумывал предложение, затем поклонился мне низко, с преувеличенной любезностью, и я почувствовал себя неотесанным батраком.

Не оглянувшись, он вышел в холодную ночь.

XIII

Наутро Альта упала в обморок на лестнице, и ее отнесли обратно в кровать; она бредила, ей казалось, что пол проваливается под ногами, но нам с отцом было некогда о ней тревожиться – выпал снег, глубокий, плотный, а овцы остались на нижнем поле. Тот день запомнился мне белой воющей метелью; мы загоняли овец под крышу, а яростный ветер ледяными иглами вонзался в лицо. Буран так шумел, что приходилось кричать, чтобы услышать друг друга, и когда мы наконец загнали стадо в укрытие, добрели до дома и рухнули в кухне без сил, в ушах все еще звучал высокий надрывный вой. Кровь прилила