Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

- Все правильно, Петя. Ну и что?

- А то. Вот тебе другая заметка. Опровержение...- И Петя протянул Юрьеву следующий номер "Вечерки", где редакция приносила свои извинения читателям и капитану иностранного судна за ту дезинформацию, которую она преподнесла своим читателям в прошлом номере по вине отдельных недобросовестных сотрудников, которые, к счастью, уже уволены.

- Почему, Петя?

- Я же тебе говорю: груза на судне уже нет. Никаких документов, подтверждающих его существование, тоже нет. Данные о нем на таможне отсутствуют, как будто он испарился или невинной птичкой улетел к месту назначения. Вообще ничего нет. Даже этого.-Петя показал Юрьеву остаток порошка.-В прокуратуре сначала заинтересовались, а потом сказали, что сами как-нибудь позвонят, когда надо будет. На Литейном, четыре, не поверили: мол, не сам ли я этот порошок зловредный сотворил в лаборатории, чтобы прославиться. Будто я сумасшедший какой-то и ради славы бренной храм сжечь могу. В городской администрации вообще не приняли. Чиновники сказали: идите в ГорСЭС, потому что порошки, грызуны и тараканы-это по их части...

- Но в газете-то поверили. Ведь напечатали...

- В то же утро, Толя, когда мы расстались, я проводил домой Максима и пошел по редакциям. Везде с интересом слушали, но печатать отказывались, пока не проверено. В "Вечерке" взялась одна моя хорошая знакомая, пристроила заметку. Теперь она безработная... А я ведь, дурак, думал, что стоит только сообщить им обо всем этом, как сразу же десять тысяч одних только представителей "компетентных" органов...

- Значит, нет груза, Крестовский?

- Значит, нет.

- И искать не будут?

- Не будут. Зачем искать то, чего нет?

- Скоро начнут умирать люди, так, Петя?

- Ну, не скоро, а недели так через две, может, и через три. Так что есть время в Америку смыться.

- Брось, ведь это страшно, Крестовский, это...

- Нет, Юрьев, гораздо страшнее, чем ты думаешь.

- Значит, все зря, Петенька? И эти люди, которые заказали музыку, теперь сыграют нам похоронный марш? - У Юрьева от волнения дрожал голос.

- Пойми, Юрьев, ты и я - мы здесь, по эту сторону, а все они, вместе с их властными полномочиями, их правом пускать или не пускать, давать или не давать, вкупе с этими чудесными докторами Леонидами Михайловичами, продажными Игорями Сергеевичами, сумасшедшими Марселями, крутыми Витями и даже безобидными Николаями Алексеевичами,- по ту. И пусть они меня лучше убьют здесь, по эту сторону, чем я уйду отсюда и перейду к ним. Для них ведь нет ничего святого. Они не верят в человеческую душу, они не верят в Бога и в его Суд, и они ничего не боятся. Юрьев, они все-сумасшедшие. Их нужно остановить. Нет, не то, их нельзя остановить. Их можно только истребить...

- Нет, Петя, ты, ей-Богу, какой-то пожилой ребенок. Но разве это твое дело? Разве ты Бог, чтобы карать их: "Мне отмщение, и аз воздам!"? Оставь ты их, Счастливчик. Ведь мир именно так и устроен. Разве ты не знал, что ложь и насилие в нем побеждают чаще, чем правда?! Уж не хочешь ли ты сказать, что, в мире до вчерашнего дня торжествовала добродетель, а не обыкновенный порок?.. Уймись. Ведь дело тут не в пороках мира, а в тебе, Петенька: у тебя есть способ противостоять им. Ты можешь не принимать их игры, можешь оставаться в стороне и, значит, не мараться. Спаси себя сам, потому что и "ради одного праведника город сей сохранен будет".

- Ты в чем-то прав. Толя... Но они считают меня попкой, дураком на нитке, бараном, который обязан вписаться в их систему, чтобы удобнее было дергать и стричь. Обидно, Юрьев. Я - не дурак на нитке и меня нельзя стричь. Поэтому пусть лучше они попробуют содрать с меня шкуру! И если я не выйду на них, пусть даже в одиночку, то все они, гадко хихикая и с удовольствием потирая ручки, будут во веки веков учить нас, что все продается и все можно купить. Но меня-то им не купить. Ведь нас, Толя, нельзя купить, верно?

- Верно, Счастливчик...

- Прости за пафос, но я готов умереть. Только я знаю, что у них в руках, и, значит, только я могу защитить теперь всех остальных.

- Ладно, Счастливчик, успокойся. Какая муха тебя укусила? Ты просто обиделся, что тебе не поверили. Поверили, уверяю тебя, только правда твоя пришлась им не по зубам, вот они и развели руками. Разве тебе не ясно, что если бы там, на самом верху, только пожелали победить этот беспредел, то все было бы сделано за одну ночь. Просто им так выгодно: они с этого имеют. Они все с этого имеют: и те, кто грабит или убивает, и те, кто охраняет или пресекает. Они - как две стороны одной медали. Единство и борьба противоположностей. Только я переставил бы: борьба и единство противоположностей. Все по науке, дорогой мой Петенька. А мы - мы только заложники в собственной стране, бараны, как они любят выражаться. Мы, Петруша, мясо, которое, когда только им будет нужно, пойдет на стол...

- Я знаю. Юрьев, и поэтому...

- Нет, Крестовский. Знание не обязательно предполагает действие. Может быть, оно как раз предполагает бездействие, мудрое и достойное.

- Но разве ты бездействовал, когда они взяли твоего сына, прости меня, на мясо? Ладно, Юрьев, не будем больше об этом. Я уже все решил.

- Куда же ты едешь, Крестовский?

- Пока до конца не знаю... Вчера мне удалось познакомиться с одним из рабочих порта, у которого в ту памятную ночь была смена.

Поставил ему пару бутылок. Ну, он и рассказал, как грузили контейнеры; хозяин груза, говорит, прилетел на шикарной тачке вместе с каким-то большим начальником из органов; кричали: "Груз государственной важности!", совали всем наличные, лишь бы побыстрее. Говорит, что контейнеры поставили на две железнодорожные платформы и вывезли из порта. Он мне после второй бутылки и наколку дал, куда повезли,- Петенька вдруг поднял голову и, улыбнувшись, помахал кому-то рукой.

Юрьев обернулся и увидел спешившую к ним Ксюшу. Теперь он вспомнил, где ее видел: у себя в институте, в профкоме.

- Здравствуйте! - сказала она, грустно улыбнувшись.

- Здравствуйте, Оксана Николаевна,- сказал Юрьев и посмотрел на Петеньку, который вдруг смутился.

- Петр, вы уезжаете? Куда? Зачем? Что-то случилось? - с нотками тревоги в голосе спрашивала Оксана Николаевна, морща лоб.

- Спасибо,-сказал неотрывно смотрящий на нее Петенька.

- За что спасибо?

- За то, что пришли и... за Петра.

- Не понимаю...

- Просто Петр, Оксана, означает камень Мне это важно, особенно теперь...

- Вы что это с "ты" на "вы" перешли? - попытался Юрьев перевести разговор на шутливые рельсы.

- Я тут вам кое-что написал,- продолжал Крестовский, не обращая внимания на Юрьева,- вот, потом прочтете. Оксана, вы, пожалуйста, не думайте... Я не такой..

- Я знаю,- сказала Оксана Николаевна очень серьезно.

На город с запада огромным черным плащом наползала грозовая туча. Ее чернильные края хищно поглощали легкие барашки облачков, не успевавшие скрыться за горизонтом. Туча тащила за собой сумерки и пронизывающий до костей ветер.

Счастливчик стоял рядом с проводником и жал протянутую Юрьевым руку, когда поезд плавно тронулся.

- Крестовский, учти: в игрушке только одна "слива". Вторую я у соседей оставил: пришлось им мозги вправлять.

- Ничего, Толя, "у меня с собой было",- попробовал отшутиться Счастливчик, глядя через его голову на Оксану Николаевну, которая, хмуря брови и закусив губу, шла по платформе за все убыстрявшимся поездом.- Вот остаток порошка. Толя, попробуй убедить их, ну или найди какую-нибудь газетку, пусть маленькую, но только ни от кого не зависимую...

- Крестовский, нас двое, ты понял? До конца двое. Счастливчик! - крикнул вдогонку убегавшему вагону Юрьев.

- А как же я? - спросила Оксана Николаевна Юрьева, пробежав глазами Петенькину записку и растерянно смотря вслед поезду, который уже накрыла грозовая тьма.- Что же мне делать? - Ее чистые прекрасные глаза совсем по-детски смотрели на него, как на старшего, сильного и бесстрашного, который знает ответы на все ее вопросы и за широкой спиной которого можно жить вечно.- Что мне делать?

- Любить! - твердо сказал Юрьев и пошел по платформе к выходу с вокзала сквозь гудящую толпу пассажиров и провожающих, мимо прокисших бомжей, вороватых подростков и гнусавых попрошаек - прямо на стаи смотрящих исподлобья качков, привыкших к безнаказанности, на небритых кавказцев, чувствующих себя здесь хозяевами и до конца уверенных в своей звериной правоте...

Глядя перед собой немигающим взглядом, Юрьев, не сворачивая, шел вперед широким и твердым шагом... И все они молча расступались, торопливо давая ему дорогу, словно вдруг почувствовав в нем то непостижимое и вечное, что уже нельзя победить.

Туча уже накрыла землю своим чернильным капюшоном. "Где-то я ее уже видел?" - подумал Юрьев, взглянув на небо. Холодный ветер рвал платья и полы плащей застигнутых врасплох пассажиров, мечущихся и бегущих к залам ожидания и входам в метро.

Неожиданно ветер стих, и в наступившей вокруг тишине все живое застыло в тревожном ожидании чего-то, доселе невиданного. Светило, еще пять минут назад купавшееся в синеве, погасло.