Вознесение - Лиз Дженсен

Вдыхаю затхлый дух — воск и селитра, — которым пропитаны все божьи храмы размером больше сотни квадратных метров. Здесь собирают деньги для страдающей от засухи Африки, потому что треть планеты осталась без питьевой воды. Неужели это правда? Как, почему? Будь я верующей, кинулась бы искать свечку. Увы: я погружаюсь не в молитву, а в созерцание цветных стекляшек, пытаясь уловить сюжетную линию, которая объединила бы разрозненные кусочки. Без четверти десять поворачиваю на выход — назад к солнцу, палящему столь нещадно, что предметы кажутся выцветшими: белесые пятна в искрящейся кайме. Вернувшись к машине, втаскиваю сложенную коляску на пассажирское кресло, когда в памяти, призванные узорчатым переплетом, вдруг всплывают вчерашние черные птицы. Вороны?

Ни с того ни с сего мои губы расплываются в широкой улыбке. Да здравствует подсознание! «Пшеничные поля и вороны». Автор — «ВВГ».

Включаю радио — вдруг появились новости о Бетани? — но попадаю на передачу о пенсиях — предмете, который все больше занимает умы переваливших за пятый десяток британцев. Это одна из тех дискуссий в прямом эфире, когда звонящие — люди «из разных слоев населения», но почему-то в основном представители среднего класса — делятся своими финансовыми затруднениями, вежливо наседая на приглашенного эксперта. Как раз в тот момент, когда тот пускается в рассуждения об ипотеках с опцией выкупа, дверь магазинчика напротив распахивается и выплевывает мужчину в мятых джинсах и красно-белой футболке с мультяшным тарантулом на груди. В руках у него гигантский пакет тянучек-ассорти. Незнакомец переходит дорогу, оглядывает парковку и, взмахнув рукой будто старому другу, направляется прямиком ко мне. На вид ему лет тридцать пять. Взъерошенная копна черных волос, солнечные очки в пол-лица. Выросший мальчишка-скейтбордист или барабанщик из любительской группы, которая еще не оставила надежды прославиться. Выключив радио, приспускаю стекло.

— Габриэль Фокс? — спрашивает он. Киваю. — Позволите к вам присоединиться?

Каковы бы ни были обстоятельства, австралийский акцент всегда вызывает у меня улыбку.

— Пожалуйста. Коляску только переложите.

Обогнув машину, незнакомец открывает пассажирскую дверцу, небрежно роняет пакет мне на колени и одной рукой перебрасывает коляску на заднее сиденье, после чего усаживается и защелкивает ремень.

— Надеюсь, угощение предназначено не мне, — говорю я. — Не люблю лакричные тянучки. А мои племянники вечно дерутся из-за ирисок.

— Бетани просила. Ей лакрица нравится. Нед Раппапорт, климатолог.

Этот невидимый вопросительный знак после каждой фразы — сколько же в нем оптимизма. Пожимаю протянутую ладонь. Рукопожатие у него крепкое, рука — загорелая и мускулистая. Из-под рукава выглядывает вытатуированная ящерка. В былые времена, когда женское начало еще было во мне живо, подобное сочетание качеств вызвало бы во мне очень любопытную реакцию.

— Вы из Австралии?

— Из Брисбейна. Учился в тамошнем универе. — А в перерывах между семинарами конечно же курил травку и носился по волнам. — Но жил я по большей части в Штатах. Работал в НУИОА.

— Что в переводе для непосвященных означает?..

— Национальное управление по исследованию океанов и атмосферы. Хотя я вот уже пару лет как уволился. Надоело. Пятнадцать лет расписывал сценарии климатической катастрофы, и хоть бы кто на них посмотрел. После «Катрины» плюнул и ушел на вольные хлеба. Давайте прокатимся. На съезде налево, потом первый поворот направо. — И, неожиданно чихнув: — Пардон. Аллергия.

Ага. Значит, человеческое нам все же не чуждо.

— Как Бетани? — спрашиваю я и, повернув ключ в зажигании, трогаюсь с места. Несмотря на мои усилия держать себя в руках, я все больше волнуюсь. Одному Богу известно, что у нее там в голове, после двух-то лет взаперти. Разве может климатолог из Брисбейна с татуировкой на бицепсе разглядеть тревожные сигналы?

— Идет на поправку. Ожоги заживают, повязки я менял каждый день. В голове у нее тараканы. Ну, для вас это не секрет, верно?

— Как моральный настрой?

— Зашкаливает.

— Охотно верю, — киваю я на сладости. — Кто-нибудь ее караулит?

— Почти все время. Нам на кольцевую. Днем она бегает по всему дому, но на ночь мы ее запираем, на всякий случай. Розетки у нее в комнате я все вырубил. Если честно, она нам дает прикурить. Все время требует «току». Хотя, может, оно и нормально, я с шизиками раньше не сталкивался. Вот приедем часа через два — если пробок не будет, — и увидите сами. Мы очень рассчитываем на ваше умиротворяющее влияние.

Сжав руль покрепче, анализирую услышанное.

— Значит, поэтому-то меня и позвали? Потому что сами вы с ней не справляетесь?

Контур его профиля меняется.

— Из того, что мне говорили, у меня создалось впечатление, что вы с нами. Выходит, я ошибался?

Тревога в его голосе звучит вполне натурально.

— На роль слепого орудия я не соглашалась.

На загорелом лице появляется застенчиво сконфуженное выражение.

Понимаю. Простите. Мы долго обсуждали этот вопрос и решили, что так будет лучше. Мы и сами не рады, но такой уж сложился консенсус.

— Знаете, я не слишком доверяю консенсусам. Особенно таким, в которых я не участвовала. Кстати, «мы» — это кто?

— Я, Фрейзер и Кристин Йонсдоттир — это одна…

— Знаю, — перебиваю я с излишней резкостью. — Я навела о ней справки.

Покосившись на меня, Нед говорит:

— Фрейзер решил, что, узнай вы о наших планах, ни за что бы не согласились. А если бы и согласились, полиция вас все равно бы вычислила. Если Бетани права, на кону стоят судьбы многих людей.

После Стамбула тут нечего и спорить. И отмахнуться от моральных соображений тоже нельзя. Смотрю на дорогу, силясь подавить эгоистичные мысли и некую горечь.

— Расстроились? — спрашивает Нед.

— Почти нет, учитывая, в каких обстоятельствах состоялось наше с вами знакомство, — отвечаю я светским тоном и в подтверждение одариваю его доброжелательной — сладко-поцелуйной — улыбкой. Будто стюардесса, принимающая от пассажира использованный бумажный пакет. — Так вы сами ее похитили или кого подрядили?

— Виновен, ваша честь. Обошлось без насилия. Жертва не возражала. Напротив.

Могу себе представить. Побег в обществе катастрофомана, любителя футболочных приколов, который к тому же подрабатывает доставкой конфет… Бетани, наверное, решила, что сбылась ее голубая мечта. Одна из.

— А как вы оказались в этом замешаны?

— Мы с Фрейзером — давние приятели. Одно время он тоже подвизался в НУИОА.

И наверное, мне об этом рассказывал. А я, наверное, забыла.

— Ну и где же он теперь?

Физик — рана, в которой я все время ковыряюсь, невзирая на боль. Нет, потому что — боль.

Сделал остановку в Париже, по пути из Бангкока. Кристин с ним вчера разговаривала. — Смотрит на часы. — Сейчас он, наверное, уже в воздухе.

Меня обжигает ревность. Значит, ей он звонит. Оно и понятно — это ее он трахает, а я для него как была, так и осталась орудием. Он меня использует, а я, как наивная дурочка, должна ему содействовать — ради спасения мира, на который мне плевать, и чем дальше, тем больше.

Под ребрами начинает извиваться гигантский, ядовитый червь.

Следующую четверть часа мы едем в молчании.

— А вам не кажется, что все эти разговоры о самопожертвовании — пустые слова?

Идеалист, он, наверное, вообразил, будто я думаю о тех, чьи жизни будут разрушены в результате катастрофы, явившейся Бетани словно далекий безумный мираж. Он же не знает о черве у меня в груди. На самом деле я думаю об одной хорошей своей знакомой — о себе. А так — же о неком физике, чьими стараниями от моего душевного спокойствия остались одни лохмотья, и неизвестно, смогу ли я когда-либо прийти в себя. О потерянной любви, об обманутом доверии, об отсутствии рамп на затопленных опустевших землях, об утраченных надеждах и практических невозможностях, о беспомощности, которую чувствуешь в бесконечном, темном туннеле, где тебя бросили с парой бесполезных ног.

— То есть это вы так считаете? — спрашивает Нед, бросив на меня испытующий взгляд.

Глубокий вдох и мед ленный выдох — как я учу людей на курсах релаксации.

— Я такой же человек, как другие, и ответа у меня нет, — говорю я, глядя на мелькающие за окном поля кукурузы. — Ван Гог покончил с собой после того, как нарисовал такой же пейзаж.

Хотите, остановимся.

— Не нужно, — говорю я, собрав себя в кучу. Этот человек явно не подозревает о моих отношениях с физиком. Изображаю улыбку. — В чем смысл открытки с волынщиком?

— Отвлекающий маневр.

— Я, конечно, рада, что вы воспринимаете Бетани настолько всерьез, что готовы ради нее рискнуть тюремным заключением. Но детектив Кавана не дурак.