История одного поколения - Олег Валентинович Суворов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Стой смирно и не дергайся, — приказал он Вадиму. — Если тебе, дураку, жить надоело, то хоть о жене подумай.
— Пусти, сволочь, — отбивался тот, намереваясь снова броситься в бой.
Им приходилось буквально орать друг на друга, поскольку вокруг бешено ревели двигатели, металл скрежетал о металл, высекая снопы искр, отчаянно визжали женщины и яростно матерились защитники баррикады.
На выезде из тоннеля разворачивалось нечто трагикомическое — не имея сил сразу освободить проезд, головная БМП разгонялась и отодвигала один из троллейбусов на несколько метров, а затем подавалась назад, чтобы повторить маневр. Но именно в этот момент из ближайшего переулка появлялся строительный кран и вталкивал измятый, словно пустая пачка сигарет, троллейбус обратно в строй. Минут через пять двум БМП все же удалось вырваться, и они быстро помчались дальше — в сторону Смоленской площади. Однако остальные машины оставались в тоннеле, поскольку толпа человек в пятьдесят принялась раскачивать несчастный троллейбус, чтобы повалить его на бок и закрыть образовавшийся пролом. Вскоре им это удалось, и тогда ко всем другим звукам присоединился звук бьющегося и скрипящего под гусеницами стекла.
Тем временем Вадим все-таки сумел освободиться из крепких объятий Демичева, и, действуя словно маньяк, он вновь бросился к ненавистной пятьсот тридцать шестой, траки которой были страшно изгвазданы в крови и ошметках человеческого мяса. Машина отчаянно пыталась вырваться, снова и снова тараня злополучный троллейбус, однако всеобщая ненависть к ней была уже столь велика, что на ее броню снова вскочило три человека. Другие, лихо уворачиваясь от беспорядочных маневров БМП, передали им канистру с бензином. Кто-то принялся метать бутылки все с тем же бензином, в результате чего вокруг троллейбуса разлилась темная лужа. Поэтому, когда пятьсот тридцать шестую наконец-то удалось поджечь, одновременно с ней вспыхнул и троллейбус.
К вящей радости работников CNN, непрерывно снимавших всю эту кровавую кутерьму, обе машины вспыхнули ярким пламенем, мгновенно озарив поле боя. Теперь телевизионная «картинка» стала гораздо более выразительной! Все, кто находился поблизости от пламени, бросились врассыпную. Воспользовавшись этим, из горящей пятьсот тридцать шестой поспешно выскочило несколько солдат во главе с офицером. Беспорядочно стреляя из автоматов, солдаты побежали к другим БМП, оцепенело дожидавшимся своей участи, однако офицер остался на месте.
— Идиоты! — отчаянно закричал он на защитников баррикады, стреляя в воздух из пистолета. — Мы не убийцы, мы выполняем приказ! Надо тушить машину, у нее же полный боекомплект! Сейчас тут все разнесет к … матери!
Да, все-таки подобное было возможно только в России! Те самые люди, которые минуту назад, рискуя быть раздавленными, пытались поджечь БМП, теперь бросились ее тушить, пренебрегая опасностью в любой момент быть разорванными в клочья. К ним присоединилось и несколько солдат из экипажей других БМП. Недавние враги, с ненавистью поглядывая друг на друга и немилосердно матерясь, вместе тушили пожар. Воду брали из окон квартир на первом этаже ближайшего жилого дома.
Впрочем, ни Петр, ни Вадим в этом уже не участвовали, поскольку одному из них пришлось выносить на себе другого. Шальной пулей Гриневу пробило бедро, и он мгновенно потерял сознание от болевого шока. К счастью для него, «скорая» находилась неподалеку.
Двадцать второго августа, во второй половине дня, когда отоспавшиеся и радостные Никита, Денис, Михаил и Петр, захватив с собой не менее четырех бутылок водки, отправились в больницу навещать успешно прооперированного Гринева (Игорь Попов не смог к ним присоединиться, поскольку участвовал в импровизированном концерте на еще не разобранных баррикадах), Эдуард Архангельский переживал едва ли не самые тяжелые и унизительные мгновения своей жизни. Когда пятеро собравшихся в больничной палате защитников демократии дружно выпивали за победу, он собирал вещи в своем рабочем кабинете, находившемся на втором этаже здания МГК КПСС. По распоряжению мэра Москвы Гавриила Попова все партийные здания опечатывались и передавались на баланс мэрии.
Стоило тратить столько усилий ради партийной карьеры, — а Эдуард уже занимал должность замзавсектором отдела пропаганды и агитации Московского горкома, — чтобы закончить ее столь плачевным образом: под свист и улюлюканье бесновавшейся под окнами толпы тех самых трудящихся, которых он должен был воспитывать «в истинно коммунистическом духе»!
Неужели в какой-то момент он допустил непоправимый просчет и все происходящее сейчас является неизбежным следствием той ошибки? А может, стоило вовремя присоединиться к той «демократической» части компартии, которую возглавил ренегат и проходимец Руцкой?
Закончив с бумагами, Архангельский застегнул дипломат, глубоко вздохнул и прислушался. По некогда степенным коридорам горкома в сопровождении милиционеров с автоматами быстро ходили возбужденные, небрежно одетые люди — то ли работники мэрии, то ли еще какие-то «демократы» — и нагло поторапливали растерянных и понурых партработников:
— Кончилась ваша власть!
Неужели действительно кончилась? И что ему теперь делать — возвращаться к той, давно забытой специальности «экономист», которая значится в его дипломе и по которой он не проработал ни единого дня? Хорошо еще, что он достаточно молод, ибо в тридцать два года можно начать все сначала… Последний раз оглядев свой всегда казавшийся таким уютным и милым кабинет, Эдуард вышел в коридор и, не запирая дверей, молча вручил ключ первому попавшемуся человеку с трехцветным значком на лацкане мятого пиджака.
Главное испытание ждало его впереди — в отличие от секретарей ЦК, которых из опасений расправы в последний раз отправляли по домам на персональных «Волгах», — Архангельскому предстояло пройти сквозь строй возбужденных людей, выкрикивавших какие-то издевательские лозунги. Постаравшись придать своему лицу спокойный и не слишком опечаленный вид, чтобы лишний раз не радовать «всю эту сволочь», — Эдуард вышел из здания МГК и, невозмутимо помахивая «дипломатом», направился в сторону метро. В лицо Архангельского никто не знал — не так велика «шишка»! — поэтому его появление прошло незамеченным, только полупьяные юнцы издевательски присвистнули пару раз вдогонку.
Эдуард уже вздохнул было с облегчением и ступил на проезжую часть, как вдруг встретился глазами с человеком, стоявшим чуть в стороне, под деревом, и внимательно наблюдавшим за происходящим.
«Ах, черт, Гурский!»
Узнавание оказалось взаимным, однако оба, не сговариваясь,
