Колокол по Хэму - Дэн Симмонс

Я мог попросту спросить Филлипса, но понимал, что коротышка вряд ли ответит мне. По крайней мере, сейчас. Какая бы роль ни отводилась мне в этом загадочном замысле, я буду вынужден играть ее, прежде чем найду ответы на вопросы.

Однако Филлипс явно готов купить кота в мешке, рискуя больше, чем я. Очевидно, BMP и новая организация Донована уже располагают некоторыми или всеми немецкими кодами, поскольку они продолжают передачи «Боливара» от имени Альфредо.

— Где находится ключ? — спросил я. — В «Трех товарищах»?

Филлипс вновь улыбнулся. В отличие от ухмылки Дельгадо, улыбка коротышки была довольно любезной и ничуть не язвительной.

— С конца апреля Абвер и Шлегель пользуются «Геополитикой» и антологией германской литературы, о которых вы упоминали, мой мальчик. Боюсь, произведение Ремарка здесь ни при чем.

— Почему же Кохлер возил его с собой? — спросил я.

Филлипс вернулся к своему креслу и запрыгнул в него:

— Может быть, он любил читать хорошие книги.

— На каких страницах искать ключ?

— В настоящий момент первой странице соответствует двадцатое апреля, тот самый день, когда немцы сменили шифры. С тех пор, насколько я знаю, изменений не производилось.

— В какой книге? — спросил я.

— Если не ошибаюсь, ключ к алфавитному шифру находится в «Геополитике», а шифр «первого слова» — в антологии, — ответил Филлипс.

Я кивнул, поставил опустевший бокал на приставной столик и двинулся к двери.

— Господин Лукас...

Я задержался у двери.

— Вы не догадываетесь, что означает двадцатое апреля?

— Это день рождения Адольфа Гитлера, — сказал я. — Вот уж не думал, что адмирал Канарис столь сентиментален.

Филлипс все еще улыбался.

— Мы тоже, господин Лукас. Мы подозреваем, что эту дату предложил наш приятель герр Шлегель. Именно он сентиментален, если не сказать — простодушен.

Я повернулся и шагнул вперед.

— Господин Лукас!

В коридоре было пусто. Я остановился в дверном проеме и посмотрел на маленького лысого человечка, который поднялся на ноги и стоял в прямоугольнике яркого света.

— Надеюсь, вы проявите великодушие, когда будете определять, какая информация может представлять интерес для нас.

— Я свяжусь с вами, — пообещал я и вышел.

Я сказал Хемингуэю, что мне требуется еще раз взглянуть на шифровальный блокнот и книги Кохлера. Хемингуэй метался по дому, завязывая галстук и готовясь к поездке в аэропорт, но все же открыл для меня сейф.

— Работать с ними во флигеле нельзя, — предупредил он. — Сегодня там ночует Фрау.

— Возьму их в «Первый сорт», — сказал я.

— Только чтобы Дикарка не увидела, чем ты занимаешься.

Я изумленно посмотрел на Хемингуэя. Неужели он принимает меня за дурака?

— Да, кстати... Хельга и Тедди Шелл приедут раньше половины седьмого, — добавил писатель, натягивая льняной пиджак.

Геллхорн протиснулась мимо нас к выходу, велела шоферу поторопиться, потом повернулась к мужу и велела поторопиться и ему тоже, причем тем же тоном, каким она обращалась к слуге. Хемингуэй задержался у зеркала и провел пальцами по зачесанным назад волосам. Кем бы ни была загадочная Фрау, он явно стремился произвести на нее впечатление.

— До того как подадут коктейли, мы устроим у бассейна маленькую вечеринку, — сообщил Хемингуэй. — Хотя и там будет предостаточно напитков. Если у тебя есть плавки, захвати их с собой.

— Плавки?

Хемингуэй широко улыбнулся, показав все тридцать два зуба.

— Сегодня я говорил с Хельгой по телефону. Она очень обрадовалась, услышав, что у нас есть бассейн. Похоже, она совсем недавно узнала о том, что в заливе Гаваны водятся акулы... а она обожает плавать.

— Эрнест! — окликнула его Геллхорн из машины. — Ты не дал мне как следует наложить макияж, а теперь заставляешь меня ждать!

— Желаю успеха, — сказал Хемингуэй, протягивая мне блокнот и книги с таким видом, как будто только что о них вспомнил, и торопливо зашагал к «Линкольну».

Я отправился в «Первый сорт», гадая, куда бы мне выгнать Дикарку на то время, пока я буду расшифровывать радиопередачи нацистов.

Глава 14

Три женщины в купальниках выглядели совсем недурно. На Марте Геллхорн был белый эластичный закрытый костюм с пояском. Хельга Соннеман надела хлопчатобумажный купальник из двух частей — лифчика с бретельками и длинных трусиков. Марлен Дитрих облачилась в бикини столь темно-синего цвета, что он казался почти черным. Женщины отличались разнообразием телосложения — атлетическая, но по-немецки сочная, на грани излишней полноты фигура Хельги Соннеман, типично американское сочетание прямых линий и мягких изгибов Геллхорн и угловатый эротизм Дитрих.

Я почти не удивился, выяснив, что Фрау — это еще одна кинозвезда... а именно, Дитрих. В числе тех немногих сведений о Хемингуэе, которыми я располагал несколько недель назад, был и тот факт, что он состоит в дружеских отношениях с этой женщиной. Я редко ходил в кино, причем, как правило, на вестерны и гангстерские боевики. Я видел Дитрих в фильме Джимми Стюарта «Дестри опять скачет верхом» за несколько дней до оккупации Гитлером Польши. Я любил Джимми Стюарта, но эта лента пришлась мне не по вкусу; она словно высмеивала другие вестерны, а героиню Дитрих, хотя и говорившую с явным немецким акцентом, звали Френчи. Это звучало глупо. Затем, прошлым летом, я видел Дитрих в «Личном составе», весьма посредственном фильме «о крутых парнях», главные роли в котором играли двое моих любимых актеров соответствующего амплуа — Эдвард Робинсон и Джордж Рафт. Героиня Дитрих показалась мне слабой, почти бесцветной, и из всех эпизодов с ее участием я запомнил только те, в которых она показывала свои ноги — все еще красивые и стройные, хотя к тому времени ей, должно быть, уже исполнилось сорок, — и сцену, в которой она стряпает в маленькой кухне во время бури. Сидя в кинотеатре в Мехико, думая о своем и стараясь не обращать внимания на испанские субтитры, я вдруг понял, что Дитрих «действительно» варит эту бурду.

Прежде чем идти на вечеринку у бассейна, я должен был спрятать блокнот и книги. С помощью системы Уоллеса я за считанные минуты разметил сетки и расшифровал сообщения. Мне не терпелось показать результат Хемингуэю, но, придя в финку, я увидел, что он водит гостей по дому. Я решил, что было бы глупо показывать ему блокнот в присутствии Тедди Шелла (он же Теодор Шлегель) — человека, который почти наверняка нанял Кохлера, чтобы принимать и передавать секретную информацию.

Я не мог оставить книги в коровнике. С Дикаркой никаких трудностей не возникло; когда я появился в домике, ее там не оказалось. Марии не разрешали бродить в одиночестве, но она была раздосадована тем, что ей запретили появляться в усадьбе целый день, и мне оставалось лишь гадать, куда она ушла — гулять по холмам или спустилась в Сан-Франциско де Паула. Я надеялся, что Марии хватит ума не сунуть нос в один из баров или магазинов этого городка, ведь ее искали люди Шлегеля и кубинская национальная полиция, а местные жители до такой степени запуганы Бешеным жеребцом, что почти наверняка расскажут ему и его присным все, о чем бы те ни спросили. Не говоря уже о том, что подачки Шлегеля с легкостью развяжут языки в этом нищем поселении.

Я сказал себе, что Мария Маркес — не моя забота. Моей заботой было спрятать в надежном месте книги, и особенно блокнот, до тех пор, пока не кончится эта глупая вечеринка и я не смогу поговорить с Хемингуэем. Я надел плавки, собрал книги и записи и завернул их в вафельное полотенце, которое лежало на кухонной стойке. Пока гости веселились и плескались в бассейне, я вошел в главную усадьбу через черный ход, вскрыл сейф Хемингуэя — днем, когда писатель открывал его, я внимательно следил за тем, какие цифры он набирает, — и положил туда книги, после чего отправился знакомиться с абверовским шпионом, хранительницей древностей и кинозвездой.

Было ясно, что Дитрих приехала в финку впервые. Я застал самый конец экскурсии по дому; Хельга Соннеман вежливо описывала свои впечатления, хотя головы мертвых животных явно внушали ей брезгливость, Тедди Шелл потягивал виски, время от времени вставляя любезные замечания, зато Дитрих шумно восторгалась охотничьими трофеями, книгами, безделушками, длинными прохладными комнатами, столом, за которым работал Хемингуэй, книжным шкафчиком подле его кровати — буквально всем подряд. Она говорила с немецким акцентом, лишь чуть-чуть менее заметным, чем в фильмах, но в тоне ее голоса слышались спокойствие и теплота, которых я не улавливал, сидя в кинотеатре.

Наконец женщины отправились плавать, а мы, трое мужчин, уселись у бассейна с бокалами в руках. Загорелый Хемингуэй в вылинявшей желтой футболке и купальных трусах, застиранных до такой степени, что я был не в силах определить их первоначальный цвет, чувствовал себя легко и непринужденно, а Теодору Шлегелю — я не мог заставить себя называть его Тедди Шеллом — было жарко и неудобно в белом пиджаке с высоким воротом и рубашке с черным галстуком, прямых черных брюках и начищенных до блеска туфлях.