Мысли и изречения древних с указанием источника - Константин Душенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Анналы», III, 19 (150, с.113)
Больше всего законов было издано в дни наибольшей смуты в республике.
«Анналы», III, 27 (150, с.118)
Я считаю главнейшей обязанностью анналов сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве.
«Анналы», III, 65 (160, с.139)
Медленно, но зато верно.
«Анналы», III, 66 (150, с.140)
* Страх ослабляет даже искушенное красноречие.
«Анналы», III, 67 (150, с.140)
Во главе погребальной процессии несли изображения двенадцати знатнейших родов (...). Но ярче всех блистали Кассий и Брут – именно потому, что их изображений не было видно.
«Анналы», III, 76 (160, с.145)
В век порчи нравов чрезмерно льстить и совсем не льстить одинаково опасно.
«Анналы», IV, 17 (138, с.401)
Благодеяния приятны лишь до тех пор, пока кажется, что за них можно воздать равным; когда же они намного превышают такую возможность, то вызывают вместо признательности ненависть.
«Анналы», IV, 18 (160, с.157)
Оставленное без внимания забывается, тогда как навлекшее гнев (правителя) кажется справедливым.
«Анналы», IV, 34 (150, с.167)
Потомство воздаст каждому по заслугам. (...) Тем больше оснований посмеяться над недомыслием тех, которые, располагая властью в настоящем, рассчитывают, что можно отнять память даже у будущих поколений.
«Анналы», IV, 35 (150, с.167)
Толпе свойственно приписывать всякую случайность чьей-либо вине.
«Анналы», IV, 64 (150, с.185)
Непреклонными были требования закона вначале, (но), как это почти всегда бывает (...), под конец никто не заботился об их соблюдении.
«Анналы», VI, 17 (160, с.208)
Все, (...) что почитается очень старым, было когда-то новым. (...) И то, что мы сегодня подкрепляем примерами, также когда-нибудь станет примером.
«Анналы», ХI, 24 (150, с.245)
Единственное средство против нависших опасностей – сами опасности.
«Анналы», ХI, 26 (150, с.246)
Тем, кто ни в чем не повинен, благоразумие не во вред, но явные бесчинства могут найти опору лишь в дерзости.
«Анналы», ХI, 26 (150, с.246)
Мысль о браке (при живом муже) (...) привлекла ее (Мессалину) своей непомерной наглостью, в которой находят для себя последнее наслаждение растратившие все остальное.
«Анналы», ХI, 26 (150, с.246)
(Об Агриппине, матери Нерона:) Она желала доставить сыну верховную власть, но терпеть его властвования она не могла.
«Анналы», ХII, 64 (150, с.286)
Все запретное слаще.
«Анналы», ХIII, 12 (150, с.295)
(К Аникету, убийце его матери, Нерон) проявлял мало расположения, а в дальнейшем проникся глубокою ненавистью, ибо пославшие на преступления видят в их исполнителях живой укор для себя.
«Анналы», ХIV, 62 (160, с.362)
Добытая домогательствами хвала должна преследоваться с не меньшей решительностью, чем злокозненность, чем жестокость.
«Анналы», ХV, 21 (160, с.375)
Наше старание нравиться часто влечет за собой более пагубные последствия, нежели возбуждение нами неудовольствия.
«Анналы», ХV, 21 (160, с.375)
Жажда господства (...) берет верх над всеми остальными страстями.
«Анналы», ХV, 53 (160, с.393)
Ожидание несметных богатств стало одной из причин обнищания государства.
«Анналы», ХVI, 3 (150, с.406)
(Одни и) те же люди (...) любят безделье и (...) ненавидят покой.
«Германия» («О происхождении германцев и местоположении Германии»), 15 (160, с.466)
Добрые нравы имеют (...) большую силу, чем хорошие законы.
«Германия», 19 (160, с.468)
Женщинам приличествует оплакивать, мужчинам – помнить.
«Германия», 27 (150, с.472)
От поспешности недалеко и до страха, тогда как медлительность ближе к подлинной стойкости.
«Германия», 30 (150, с.474)
Одобрение и громкая слава (...) более благосклонны к ораторам, чем к поэтам; ведь посредственные поэты никому не известны, а хороших знают лишь очень немногие.
«Диалог об ораторах», 10 (150, с.491)
(Об ораторах времен империи:) Обреченные льстить, они никогда не кажутся властителям в достаточной мере рабами, а нам – достаточно независимыми.
«Диалог об ораторах», 13 (150, с.495)
Мало не быть больным; я хочу, чтобы человек был смел, полнокровен, бодр; и в ком хвалят только его здоровье, тому рукой подать до болезни.
«Диалог об ораторах», 23 (150, с.504)
* Люди устроены природою таким образом, что, находясь в безопасности, они любят следить за опасностями, угрожающими другому.
«Диалог об ораторах», 37 (150, с.518)
Великое и яркое красноречие – дитя своеволия, которое неразумные называют свободой; оно неизменно сопутствует мятежам, подстрекает предающийся буйству народ, безрассудно, самоуверенно; в благоустроенных государствах оно вообще не рождается. Слышали ли мы хоть об одном ораторе у лакедемонян, хоть об одном у критян? А об отличавших эти государства строжайшем порядке и строжайших законах толкуют и посейчас. Не знаем мы и красноречия македонян и персов и любого другого народа, который удерживался в повиновении твердой рукою.
«Диалог об ораторах», 40 (150, с.520–521)
Пусть каждый пользуется благами своего века, не порицая чужого.
«Диалог об ораторах», 41 (150, с.522)
Мы (...) явили поистине великий пример терпения; и если былые поколения видели, что представляет собой ничем не ограниченная свобода, то мы – такое же порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы забывать было бы столько же в нашей власти, как безмолвствовать.
«Жизнеописание Юлия Агриколы», 2 (150, с.425)
Лишь в малом числе пережили мы их (казненных) и, я бы сказал, даже самих себя, изъятые из жизни на протяжении стольких, и притом лучших, лет.
«Жизнеописание Юлия Агриколы», 3 (150, с.425)
Не всегда молва заблуждается, порой и она делает правильный выбор.
«Жизнеописание Юлия Агриколы», 9 (160, с.430)
Для подчиненных одинаково пагубны как раздоры между начальниками, так и единодушие их.
«Жизнеописание Юлия Агриколы», 15 (150, с.434)
Во всякой войне (...) удачу каждый приписывает себе, а вину за несчастья возлагают на одного.
«Жизнеописание Юлия Агриколы», 27 (150, с.442)
Все неведомое кажется особенно драгоценным.
«Жизнеописание Юлия Агриколы», 30 (150, с.444)
Создав пустыню, они говорят, что принесли мир. (Британцы о римлянах.)
«Жизнеописание Юлия Агриколы», 30 (150, с.445)
Боязнь и устрашение – слабые скрепы любви: устранить их – и те, кто перестанет бояться, начнут ненавидеть.
«Жизнеописание Юлия Агриколы», 32 (150, с.446)
Честная смерть лучше позорной жизни.
«Жизнеописание Юлия Агриколы», 33 (150, с.447)
Человеческой душе свойственно питать ненависть к тем, кому мы нанесли оскорбление.
«Жизнеописание Юлия Агриколы», 42 (150, с.454)
Если историк льстит, чтобы преуспеть, то лесть его противна каждому, к наветам же и клевете все прислушиваются охотно; оно и понятно: льстец мерзок и подобен рабу, тогда как коварство выступает под личиной любви к правде.
«История», I, 1 (150, с.523)
Я думаю (...) рассказать о принципате Нервы и о владычестве Траяна, о годах редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает.
«История», I, 1 (150, с.523)
У кого нет врагов, того губят друзья.
«История», I, 2 (150, с.524)
Дурные люди всегда будут сожалеть о Нероне; нам с тобой следует позаботиться, чтобы не стали жалеть о нем и хорошие. (Император Гальба – своему преемнику Пизону.)
«История», I, 16 (150, с.533)
Тебе (...) предстоит править людьми, неспособными выносить ни настоящее рабство, ни настоящую свободу. (Император Гальба – Пизону.)
«История», I, 16 (150, с.533)
Правители всегда подозревают и ненавидят тех, кто может прийти им на смену.
«История», I, 21 (150, с.535)
Смерть равняет всех, таков закон природы, но с ней приходит либо забвение, либо слава в потомстве. Если же один конец ждет и правого и виноватого, то достойнее настоящего человека погибнуть не даром.
«История», I, 21 (150, с.535)
На преступление (государственный переворот) шли лишь немногие, сочувствовали ему многие, а готовились и выжидали все.
«История», I, 28 (160, с.539)
Власть, добытую преступлением, еще никто никогда не сумел использовать во благо.
«История», I, 30 (160, с.540)
Преступлению (...) нужна внезапность, доброму делу – время.
«История», I, 32 (150, с.541)
В позоре спасения нет.
«История», I, 33 (160, с.542)
Трудно сказать, был ли Пизон в самом деле врагом Виния или враги Виния хотели в это верить: всегда легче считать, что человеком движет ненависть.
«История», I, 34 (150, с.542)
Стремясь стать владыкой, он вел себя, как раб. (О заискиваниях будущего императора Отона перед толпой.)
