Мысли и изречения древних с указанием источника - Константин Душенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Письма к Луцилию», 56, 7–8 (141, с.94)
У каждого потемнеет в глазах, если он, стоя у края бездны, взглянет в ее глубину. Это – не страх, а естественное чувство, неподвластное разуму. Так храбрецы, готовые пролить свою кровь, не могут смотреть на чужую, так некоторые падают без чувств, если взглянут на свежую или старую, загноившуюся рану либо прикоснутся к ней, а другие легче вынесут удар меча, чем его вид.
«Письма к Луцилию», 57, 4–5 (141, с.96)
Никто не остается в старости тем же, чем был в юности, завтра никто не будет тем, кем был вчера. Наши тела уносятся наподобие рек. (...) Я сам изменяюсь, пока рассуждаю об изменении всех вещей. Об этом и говорит Гераклит: «Мы входим, и не входим дважды в один и тот же поток». Имя потока остается, а вода уже утекла.
«Письма к Луцилию», 58, 22–23 (141, с.100)
(В мире) пребывает все, что было прежде, но иначе, чем прежде: порядок вещей меняется.
«Письма к Луцилию», 58, 24 (141, с.100)
Что такое конец жизни – ее отстой или нечто самое чистое и прозрачное (...). Ведь дело в том, что продлевать – жизнь или смерть.
«Письма к Луцилию», 58, 33 (141, с.101)
Многих красота какого-нибудь полюбившегося слова уводит к тому, о чем они писать не собирались.
«Письма к Луцилию», 59, 5 (141, с.102)
Лесть всех делает дураками, каждого в свою меру.
«Письма к Луцилию», 59, 13 (141, с.104)
(Истинная радость), не будучи чужим подарком, (...) не подвластна и чужому произволу. Что не дано фортуной, того ей не отнять.
«Письма к Луцилию», 59, 18 (141, с.105)
Я стараюсь, чтобы каждый день был подобием целой жизни.
«Письма к Луцилию», 61, 1 (141, с.105)
Несчастен не тот, кто делает по приказу, а тот, кто делает против воли.
«Письма к Луцилию», 61, 3 (141, с.106)
Кратчайший путь к богатству – через презрение к богатству.
«Письма к Луцилию», 62, 3 (141, с.106)
Мы ищем в слезах доказательство нашей тоски и не подчиняемся скорби, а выставляем ее напоказ. (...) И в скорби есть доля тщеславия!
«Письма к Луцилию», 63, 2 (141, с.107)
Для меня думать об умерших друзьях отрадно и сладко. Когда они были со мной, я знал, что я их утрачу, когда я их утратил, я знаю, что они были со мной.
«Письма к Луцилию», 63, 7 (141, с.107)
Перестань дурно истолковывать милость фортуны. То, что ею отнято, она прежде дала!
«Письма к Луцилию», 63, 7 (141, с.107)
Кто не мог любить больше, чем одного, тот и одного не слишком любил.
«Письма к Луцилию», 63, 11 (141, с.108)
Ты схоронил, кого любил; ищи, кого полюбить! (...) Предки установили для женщин один год скорби – не затем, чтобы они скорбели так долго, но чтобы не скорбели дольше.
«Письма к Луцилию», 63, 11, 13 (141, с.108)
(Об умерших:) Те, кого мним мы исчезнувшими, только ушли вперед.
«Письма к Луцилию», 63, 15 (141, с.108)
Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени.
«Письма к Луцилию», 64, 3 (141, с.109)
Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перестать быть – ведь это все равно что не быть совсем; я не боюсь переселяться – ведь нигде не буду я в такой тесноте.
«Письма к Луцилию», 65, 24 (141, с.113)
Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства.
«Письма к Луцилию», 66, 9 (141, с.114)
Способность расти есть признак несовершенства.
«Письма к Луцилию», 66, 9 (141, с.115)
Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамемнон – к гордым стенам Микен, – ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина.
«Письма к Луцилию», 66, 26 (141, с.117)
Если что перед глазами, оно не ценится; открытую дверь взломщик минует. Таков же обычай (...) у всех невежд: каждый хочет ворваться туда, где заперто.
«Письма к Луцилию», 68, 4 (141, с.123)
Лжет общий голос невежд, утверждающих, будто «самое лучшее – умереть своей смертью». Чужой смертью никто не умирает.
«Письма к Луцилию», 69, 6 (141, с.125)
Жизнь не всегда тем лучше, чем дольше, но смерть всегда чем дольше, тем хуже.
«Письма к Луцилию», 70, 12 (141, с.126)
Лучшее из устроенного вечным законом – то, что он дал нам один путь в жизнь, но множество – прочь из жизни.
«Письма к Луцилию», 70, 14 (141, с.127)
В одном не вправе мы жаловаться на жизнь: она никого не держит. (...) Тебе нравится жизнь? Живи! Не нравится – можешь вернуться туда, откуда пришел.
«Письма к Луцилию», 70, 15 (141, с.127)
Самая грязная смерть предпочтительней самого чистого рабства.
«Письма к Луцилию», 70, 21 (141, с.128)
Кто не знает, в какую гавань плыть, для того нет попутного ветра.
«Письма к Луцилию», 71, 3 (141, с.129)
Немалая часть успеха – желание преуспеть.
«Письма к Луцилию», 71, 36 (141, с.133)
Не бывает так, чтобы не возникали все новые дела, – мы сами сеем их, так что из одного вырастает несколько. (...) Нужно сопротивляться делам и не распределять их, а устранять.
«Письма к Луцилию», 72, 2 (141, с.134)
Как распрямляется сжатое силой, так возвращается к своему началу все, что не движется непрерывно вперед.
«Письма к Луцилию», 72, 3 (141, с.134)
Не так радостно видеть многих у себя за спиной, как горько глядеть хоть на одного, бегущего впереди.
«Письма к Луцилию», 73, 3 (141, с.136)
Боги не привередливы и не завистливы; они пускают к себе и протягивают руку поднимающимся. Ты удивляешься, что человек идет к богам? Но и бог приходит к людям и даже – чего уж больше? – входит в людей.
«Письма к Луцилию», 73, 15–16 (141, с.137)
Мы сетуем, что все достается нам и не всегда, и помалу, и не наверняка, и ненадолго. Поэтому ни жить, ни умирать мы не хотим: жизнь нам ненавистна, смерть страшна.
«Письма к Луцилию», 74, 11 (141, с.139)
Немногим удается мягко сложить с плеч бремя счастья; большинство падает вместе с тем, что их вознесло, и гибнет под обломками рухнувших опор.
«Письма к Луцилию», 74, 18 (141, с.140)
Пусть будет нашей высшей целью одно: говорить, как чувствуем, и жить, как говорим.
«Письма к Луцилию», 75, 4 (141, с.143)
Век живи – век учись тому, как следует жить.
«Письма к Луцилию», 76, 3 (141, с.145)
Почему он кажется великим? Ты меришь его вместе с подставкой.
«Письма к Луцилию», 76, 31 (141, с.149)
Мы слышим иногда от невежд такие слова: «Знал ли я, что меня ждет такое?» – Мудрец знает, что его ждет все; что бы ни случилось, он говорит: «Я знал».
«Письма к Луцилию», 76, 35 (141, с.150)
Разве не счел бы ты глупцом из глупцов человека, слезно жалующегося на то, что он еще не жил тысячу лет назад? Не менее глуп и жалующийся на то, что через тысячу лет он не будет жить.
«Письма к Луцилию», 77, 11 (141, с.151)
Сатия (...) приказала написать на своем памятнике, что прожила девяносто девять лет. Ты видишь, старуха хвастается долгой старостью; а проживи она полных сто лет, кто мог бы ее вытерпеть?
«Письма к Луцилию», 77, 20 (141, с.153)
Жизнь – как пьеса: не то важно, длинна ли она, а то, хорошо ли сыграна.
«Письма к Луцилию», 77, 20 (141, с.153)
Самое жалкое – это потерять мужество умереть и не иметь мужества жить.
«Письма к Луцилию», 78, 4 (141, с.153)
Умрешь ты не потому, что хвораешь, а потому, что живешь.
«Письма к Луцилию», 78, 6 (141, с.154)
Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным.
«Письма к Луцилию», 78, 13 (141, с.155)
Кто из нас не преувеличивает своих страданий и не обманывает самого себя?
«Письма к Луцилию», 78, 14 (141, с.155)
Болезнь можно одолеть или хотя бы вынести. (...) Не только с оружьем и в строю можно доказать, что дух бодр и не укрощен крайними опасностями; и под одеялом (больного) видно, что человек мужествен.
«Письма к Луцилию», 78, 21 (141, с.156)
Слава – тень добродетели.
«Письма к Луцилию», 79, 13 (141, с.159)
Чтобы найти благодарного, стоит попытать счастье и с неблагодарными. Не может быть у благодетеля столь верная рука, чтобы он никогда не промахивался.
«Письма к Луцилию», 81, 2 (141, с.161)
Мы ничего не ценим выше благодеянья, покуда его домогаемся, и ниже – когда получим.
«Письма к Луцилию», 81, 28 (141, с.165)
Нет ненависти пагубнее той, что рождена стыдом за неотплаченное благодеянье.
«Письма к Луцилию», 81, 32 (141, с.166)
Римский вождь (...), посылая солдат пробиться сквозь огромное вражеское войско и захватить некое место, сказал им: «Дойти туда, соратники, необходимо, а вернуться оттуда необходимости нет».
«Письма к Луцилию», 82, 22 (141, с.169)
Усталость – цель всяких упражнений.
«Письма к Луцилию», 83, 3 (141, с.170)
Луций Писон как однажды начал пить, так с тех пор и был пьян.
«Письма к Луцилию», 83, 14 (141, с.172)
Опьяненье – не что иное, как добровольное безумье. Продли это состояние на несколько дней – кто усомнится, что человек сошел с ума? Но и так безумье не меньше, а только короче.
«Письма к Луцилию», 83, 18 (141, с.172–173)
