Мысли и изречения древних с указанием источника - Константин Душенко

«Письма к Луцилию», 56, 7–8 (141, с.94)

У каждого потемнеет в глазах, если он, стоя у края бездны, взглянет в ее глубину. Это – не страх, а естественное чувство, неподвластное разуму. Так храбрецы, готовые пролить свою кровь, не могут смотреть на чужую, так некоторые падают без чувств, если взглянут на свежую или старую, загноившуюся рану либо прикоснутся к ней, а другие легче вынесут удар меча, чем его вид.

«Письма к Луцилию», 57, 4–5 (141, с.96)

Никто не остается в старости тем же, чем был в юности, завтра никто не будет тем, кем был вчера. Наши тела уносятся наподобие рек. (...) Я сам изменяюсь, пока рассуждаю об изменении всех вещей. Об этом и говорит Гераклит: «Мы входим, и не входим дважды в один и тот же поток». Имя потока остается, а вода уже утекла.

«Письма к Луцилию», 58, 22–23 (141, с.100)

(В мире) пребывает все, что было прежде, но иначе, чем прежде: порядок вещей меняется.

«Письма к Луцилию», 58, 24 (141, с.100)

Что такое конец жизни – ее отстой или нечто самое чистое и прозрачное (...). Ведь дело в том, что продлевать – жизнь или смерть.

«Письма к Луцилию», 58, 33 (141, с.101)

Многих красота какого-нибудь полюбившегося слова уводит к тому, о чем они писать не собирались.

«Письма к Луцилию», 59, 5 (141, с.102)

Лесть всех делает дураками, каждого в свою меру.

«Письма к Луцилию», 59, 13 (141, с.104)

(Истинная радость), не будучи чужим подарком, (...) не подвластна и чужому произволу. Что не дано фортуной, того ей не отнять.

«Письма к Луцилию», 59, 18 (141, с.105)

Я стараюсь, чтобы каждый день был подобием целой жизни.

«Письма к Луцилию», 61, 1 (141, с.105)

Несчастен не тот, кто делает по приказу, а тот, кто делает против воли.

«Письма к Луцилию», 61, 3 (141, с.106)

Кратчайший путь к богатству – через презрение к богатству.

«Письма к Луцилию», 62, 3 (141, с.106)

Мы ищем в слезах доказательство нашей тоски и не подчиняемся скорби, а выставляем ее напоказ. (...) И в скорби есть доля тщеславия!

«Письма к Луцилию», 63, 2 (141, с.107)

Для меня думать об умерших друзьях отрадно и сладко. Когда они были со мной, я знал, что я их утрачу, когда я их утратил, я знаю, что они были со мной.

«Письма к Луцилию», 63, 7 (141, с.107)

Перестань дурно истолковывать милость фортуны. То, что ею отнято, она прежде дала!

«Письма к Луцилию», 63, 7 (141, с.107)

Кто не мог любить больше, чем одного, тот и одного не слишком любил.

«Письма к Луцилию», 63, 11 (141, с.108)

Ты схоронил, кого любил; ищи, кого полюбить! (...) Предки установили для женщин один год скорби – не затем, чтобы они скорбели так долго, но чтобы не скорбели дольше.

«Письма к Луцилию», 63, 11, 13 (141, с.108)

(Об умерших:) Те, кого мним мы исчезнувшими, только ушли вперед.

«Письма к Луцилию», 63, 15 (141, с.108)

Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени.

«Письма к Луцилию», 64, 3 (141, с.109)

Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перестать быть – ведь это все равно что не быть совсем; я не боюсь переселяться – ведь нигде не буду я в такой тесноте.

«Письма к Луцилию», 65, 24 (141, с.113)

Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства.

«Письма к Луцилию», 66, 9 (141, с.114)

Способность расти есть признак несовершенства.

«Письма к Луцилию», 66, 9 (141, с.115)

Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамемнон – к гордым стенам Микен, – ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина.

«Письма к Луцилию», 66, 26 (141, с.117)

Если что перед глазами, оно не ценится; открытую дверь взломщик минует. Таков же обычай (...) у всех невежд: каждый хочет ворваться туда, где заперто.

«Письма к Луцилию», 68, 4 (141, с.123)

Лжет общий голос невежд, утверждающих, будто «самое лучшее – умереть своей смертью». Чужой смертью никто не умирает.

«Письма к Луцилию», 69, 6 (141, с.125)

Жизнь не всегда тем лучше, чем дольше, но смерть всегда чем дольше, тем хуже.

«Письма к Луцилию», 70, 12 (141, с.126)

Лучшее из устроенного вечным законом – то, что он дал нам один путь в жизнь, но множество – прочь из жизни.

«Письма к Луцилию», 70, 14 (141, с.127)

В одном не вправе мы жаловаться на жизнь: она никого не держит. (...) Тебе нравится жизнь? Живи! Не нравится – можешь вернуться туда, откуда пришел.

«Письма к Луцилию», 70, 15 (141, с.127)

Самая грязная смерть предпочтительней самого чистого рабства.

«Письма к Луцилию», 70, 21 (141, с.128)

Кто не знает, в какую гавань плыть, для того нет попутного ветра.

«Письма к Луцилию», 71, 3 (141, с.129)

Немалая часть успеха – желание преуспеть.

«Письма к Луцилию», 71, 36 (141, с.133)

Не бывает так, чтобы не возникали все новые дела, – мы сами сеем их, так что из одного вырастает несколько. (...) Нужно сопротивляться делам и не распределять их, а устранять.

«Письма к Луцилию», 72, 2 (141, с.134)

Как распрямляется сжатое силой, так возвращается к своему началу все, что не движется непрерывно вперед.

«Письма к Луцилию», 72, 3 (141, с.134)

Не так радостно видеть многих у себя за спиной, как горько глядеть хоть на одного, бегущего впереди.

«Письма к Луцилию», 73, 3 (141, с.136)

Боги не привередливы и не завистливы; они пускают к себе и протягивают руку поднимающимся. Ты удивляешься, что человек идет к богам? Но и бог приходит к людям и даже – чего уж больше? – входит в людей.

«Письма к Луцилию», 73, 15–16 (141, с.137)

Мы сетуем, что все достается нам и не всегда, и помалу, и не наверняка, и ненадолго. Поэтому ни жить, ни умирать мы не хотим: жизнь нам ненавистна, смерть страшна.

«Письма к Луцилию», 74, 11 (141, с.139)

Немногим удается мягко сложить с плеч бремя счастья; большинство падает вместе с тем, что их вознесло, и гибнет под обломками рухнувших опор.

«Письма к Луцилию», 74, 18 (141, с.140)

Пусть будет нашей высшей целью одно: говорить, как чувствуем, и жить, как говорим.

«Письма к Луцилию», 75, 4 (141, с.143)

Век живи – век учись тому, как следует жить.

«Письма к Луцилию», 76, 3 (141, с.145)

Почему он кажется великим? Ты меришь его вместе с подставкой.

«Письма к Луцилию», 76, 31 (141, с.149)

Мы слышим иногда от невежд такие слова: «Знал ли я, что меня ждет такое?» – Мудрец знает, что его ждет все; что бы ни случилось, он говорит: «Я знал».

«Письма к Луцилию», 76, 35 (141, с.150)

Разве не счел бы ты глупцом из глупцов человека, слезно жалующегося на то, что он еще не жил тысячу лет назад? Не менее глуп и жалующийся на то, что через тысячу лет он не будет жить.

«Письма к Луцилию», 77, 11 (141, с.151)

Сатия (...) приказала написать на своем памятнике, что прожила девяносто девять лет. Ты видишь, старуха хвастается долгой старостью; а проживи она полных сто лет, кто мог бы ее вытерпеть?

«Письма к Луцилию», 77, 20 (141, с.153)

Жизнь – как пьеса: не то важно, длинна ли она, а то, хорошо ли сыграна.

«Письма к Луцилию», 77, 20 (141, с.153)

Самое жалкое – это потерять мужество умереть и не иметь мужества жить.

«Письма к Луцилию», 78, 4 (141, с.153)

Умрешь ты не потому, что хвораешь, а потому, что живешь.

«Письма к Луцилию», 78, 6 (141, с.154)

Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным.

«Письма к Луцилию», 78, 13 (141, с.155)

Кто из нас не преувеличивает своих страданий и не обманывает самого себя?

«Письма к Луцилию», 78, 14 (141, с.155)

Болезнь можно одолеть или хотя бы вынести. (...) Не только с оружьем и в строю можно доказать, что дух бодр и не укрощен крайними опасностями; и под одеялом (больного) видно, что человек мужествен.

«Письма к Луцилию», 78, 21 (141, с.156)

Слава – тень добродетели.

«Письма к Луцилию», 79, 13 (141, с.159)

Чтобы найти благодарного, стоит попытать счастье и с неблагодарными. Не может быть у благодетеля столь верная рука, чтобы он никогда не промахивался.

«Письма к Луцилию», 81, 2 (141, с.161)

Мы ничего не ценим выше благодеянья, покуда его домогаемся, и ниже – когда получим.

«Письма к Луцилию», 81, 28 (141, с.165)

Нет ненависти пагубнее той, что рождена стыдом за неотплаченное благодеянье.

«Письма к Луцилию», 81, 32 (141, с.166)

Римский вождь (...), посылая солдат пробиться сквозь огромное вражеское войско и захватить некое место, сказал им: «Дойти туда, соратники, необходимо, а вернуться оттуда необходимости нет».

«Письма к Луцилию», 82, 22 (141, с.169)

Усталость – цель всяких упражнений.

«Письма к Луцилию», 83, 3 (141, с.170)

Луций Писон как однажды начал пить, так с тех пор и был пьян.

«Письма к Луцилию», 83, 14 (141, с.172)

Опьяненье – не что иное, как добровольное безумье. Продли это состояние на несколько дней – кто усомнится, что человек сошел с ума? Но и так безумье не меньше, а только короче.

«Письма к Луцилию», 83, 18 (141, с.172–173)