Лев Толстой. На вершинах жизни - Игорь Борисович Мардов

тайну, которую он стремится сообщить при помощи фразы из Евангелия. Но он обрывает себя: нет, не поймет, не смогут понять и т. д. "Мы не можем понимать друг друга!" – подытоживает он, и взгляд его опять стал холодный и спокойный.

Если бы князь Андрей в ответ на слезы сестры просто запретил ей "плакать здесь", а про себя подумал, что все мысли и чувства живущих не нужны и что то же самое сказано в евангельской фразе о птицах небесных, то это была бы еще одна демонстрация того, в какой степени князь Андрей стал чужд земной жизни. Так оно и есть, конечно. Но только в той части, где он оборвал княжну. В целом же смысл его речи не столько в том, что чувства и мысли ее и людей не нужны, а в том, что люди, потому что они живут и думают о живом, не смогут понять всю глубину и значение, которые он вкладывает в слова о птицах небесных.

Что же это за загадочный и вместе простой ("как это просто") смысл ясного стиха Евангелия, который доступен только герою Толстого? Ведь не о каких-то частностях собрался поведать князь Андрей, а о том высшем понимании жизни и смерти, которое он сам – уже ушедший от жизни – обрел только после "пробуждения" в последние дни своего пребывания на земле.

За две недели до описываемых событий князю Андрею "открылось новое счастье". То, что происходило с князем Андреем тогда в Мытищах, подобно озарению. "Все силы его души… действовали вне его воли", – говорит Толстой. Князь Андрей здесь не создатель, а как бы адресат своих "неожиданных представлений". "Бред" князя Андрея в Мытищах приводит нас к пониманию той загадочной фразы о птицах небесных, с помощью которой он пытался объяснить сестре какую-то тайну.

В понимании князя Андрея птицы небесные – не галки, стрижи и воробьи, не вороны, как у Луки, а то, что прежде, при жизни, связано в человеке, что освобождается в нем в момент "пробуждения от жизни", образ того "неведомого", что вновь воскресает в нем. Это есть иное, «пробужденное», новое, небесное бытие. Птица Небесная – та "странная легкость бытия", в которой после плотской смерти пребывает исходно вложенная в человека бессмертная сущность его души. Птица Небесная в речи князя Андрея – образ жизни души в высшем мире, в мире вечной Жизненности.

Голос этой Птицы Небесной князь Андрей и слышал в своем бреду в Мытищах. Он лежит в темноте и, "глядя вперед лихорадочно-раскрытыми, остановившимися глазами", думает о счастье, которое "вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека". "Но как же Бог предписал этот закон? Почему сын?.."*) – спрашивает он, и тут мысль его обрывается и, как бы в ответ на его вопросы, заменяется "неожиданным представлением":

*) Может показаться невероятным, но ведь ответ на вопрос "Почему сын?.." дан Толстым, как мы знаем, в "Соединении и переводе четырех Евангелий". Это значит, что вопрос этот был поставлен Толстым задолго до духовного рождения, во времена работы над "Войной и миром".

"И князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой-то тихий шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: "И пити-пити-пити" и потом "и ти-ти" и опять "и пити-пити-пити" и опять "и ти-ти".

"Вместе с этим под звук шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое-то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок.*) Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было держать равновесие, для того, чтобы это воздвигающееся здание не завалилось, но оно все-таки завалилось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. "Тянется! Тянется! растягивается и все тянется", – говорил себе князь Андрей".

*) Еще цитата из "Пути жизни": "Смерть уничтожает тело так же, как строители уничтожают леса, когда здание готово. Здание – духовная жизнь, леса – тело. И тот человек, который построил свое духовное здание, радуется, когда умирает, тому, что принимаются леса его телесной жизни".

В своих воспоминаниях сестра Софьи Андреевны Т. А. Кузминская рассказывает, что, заболев в 1863 году, она в бреду просила стоявших возле ее постели Льва Николаевича и сестру: "Тянется, тянется, снимите с меня", – ей чудилась какая-то густая паутина, которая обвила ее и от которой она не могла освободиться. "Сколько раз позднее уже, когда ему (Л. Н-чу) неможилось, – продолжает Т. А. Кузминская, – и когда, бывало, спрашивали, что с ним, он жалобным голосом отвечал: "Тянется… Тянется". "Тянется" – тут значит "вытягивается" жизнь, душа из тела.

В бреде князя Андрея не то важно, что "тянется", уходит жизнь, а то, что что-то новое воздвигается "при звуках равномерно шепчущей музыки". Под небесные звуки, под хор Птиц Небесных воздвигается (семь раз повторил Толстой здесь это слово) какое-то неведомое, странно легкое, "воздушное", но так тяжело рождающееся новое здание (тело?) "из иголок или лучинок".

Смерть князя Андрея оставила в Наташе и княжне Марье впечатление "таинственного, величественного, дальнего хора":

"Все в этой вольной жизни, не касающееся смерти, казалось им оскорбительным, все нарушало тот таинственный, величественный, дальний хор, к пению которого они продолжали прислушиваться с напряженным вниманием".

В светлое откровение Смерти, в прозрение Птицы Небесной входит и то "неожиданное представление" воздвигающегося воздушного здания из тонких иголок или лучинок, которое появилась "как бы в ответ на его вопросы" о счастье, которое "вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека" и о законе любви.

Пройдет еще десять лет, и он скажет, что "Бог в каждом человеке есть единый Христос"(24.493) и:

"Велено ему верить в то, что он сын Бога и любит брата. Те, которые так поступают, те соединяются с Богом и становятся выше мира, потому что то, что в них есть, больше и важнее всего мира"(24.935).

*)О том же Толстой говорит и в 1910 году, в "Пути жизни": "Умирающий с трудом понимает всё живое, но при этом чувствуется, что он не понимает живого не потому только, что ослабели его умственные силы, а потому, что он понимает что-то другое, такое, чего не понимают и не могут понимать живые и что поглощает его всего"(45.463).

4 (35)

16 июля 1866 года Лев Николаевич выступал защитником на суде солдата Шабунина, который ударил по лицу своего ротного командира. Солдат был приговорен к расстрелу и 9 августа расстрелян.

«Случай этот, – вспоминает Толстой через 40 лет, – имел на всю мою жизнь гораздо больше влияния, чем все кажущиеся более важными события жизни: потеря или поправление состояния, успехи или неуспехи в литературе, даже потеря близких людей".

Толстой был потрясен не фактом смертной казни (которой, если бы не неосмотрительность самого Толстого, упустившего в просьбе о помиловании название полка, можно было избежать) и не