Солдаты последней войны - Елена Сазанович

– Что-то не так с Катей? – спросил я его однажды при встрече.

– Что, что ты говоришь? – он растерянно заморгал в ответ, пытаясь оттянуть время. – Ах, Катя… Катенька… Да нет… В общем, как раз все наоборот. Слишком уж все хорошо.

– Тогда чего ты беспокоишься? – я начинал злиться.

– Ну, понимаешь, Кира… Я все время… Каждую секунду сравниваю ее с Галкой. И никак не могу избавиться от этого.

– И сравнение как я понимаю, не в пользу Катьки?

– Да нет, – вздыхает Шурочка. – Как раз наоборот. В общем… Ну, она – копия Галки. И я уже ничего не понимаю.

– Так радуйся, торжествуй, празднуй, старый хрыч! Тебе Боженька послал такой подарок, хотя ты его и не заслуживаешь!

– Оно, конечно, так… Но ведь разумом я понимаю, что это не Галка. И в общем… Так и не могу разобраться, кого люблю. Мне кажется, что единственная женщина, кого я буду любить всегда – моя жена. А Катя… Просто ее повторение… Нечестно все это.

– Тебя, Шура, никто не принуждает отказываться от Галки. Но пойми… Ты не можешь жить только прошлым. А настоящее улыбнулось тебе. И ты будешь последним идиотом, если от него откажешься. Тебе нужно жениться. Вот и все дела.

– Ты так думаешь? – Шурочка часто заморгал близорукими глазами. – Не знаю… Будет ли со мной счастлива Катя…

Шурочка в очередной раз уходил от меня печальный и удрученный. А я думал, что мы разучились быть счастливыми. Разучились даже самому простому – любви. И сколько должно пройти времени, сколько должно еще отгреметь войн, пролиться слез, погибнуть наших товарищей, чтобы мы вновь постепенно научились обычному человеческому счастью.

Вслед за Шурочкой как правило ко мне за поддержкой прибегала Катя. И я уже должен был убеждать ее. Что-что, а роль утешителя за эти годы я усвоил хорошо. Слишком много было вокруг нуждающихся в утешении.

– Он не перестает меня сравнивать со своей женой, – жаловалась Катенька.

А я смотрел на нее и все больше убеждался в Шуркиной правоте. Она со страшной силой была похожа на Галку.

– Ничего, Катюша, все временно. К тому же не так плохо. Галка была прекрасным человеком. И ты тоже очень хороший человечек, поверь.

– Я только хочу, чтобы меня по-настоящему любили, – вздыхала она.

А я думал, кто знает, что такое настоящая любовь? Может быть, она такая и есть? Когда любишь одного-единственного человека всю жизнь, а в других ищешь лишь его повторение. Не больше и не меньше. Шурочка – безнадежный однолюб. Но, возможно, все мы в какой-то степени однолюбы. По сути, мы всю жизнь все ищем одну женщину, одну работу и один дом.

– Шурочка тебя очень любит, – как мог успокаивал я Катю.

– Он что-нибудь тебе говорил? – она по-детски широко распахивала глаза.

– Он все время говорит о тебе, Катя.

– Или о Галке?

– Вам нужно пожениться, – подводил я черту под разговором. Будто женитьба решала все проблемы. Но что еще можно было предложить?

– Пожениться… Он мне этого не предлагал. По-моему, он до сих пор считает себя женатым.

– Катюша… Поверь, Шурочка очень застенчив и очень раним. А еще он очень преданный человек. Если ты сумеешь пережить с ним первые трудности, то на всю жизнь обретешь верного и преданного друга. На всю жизнь…

Катя успокаивалась и уходила. А потом все начиналось сначала. И я думал, насколько человек небрежен к своей жизни, если не способен ценить в ней маленькие радости. Лишь большое горе.

Этим вечером я как всегда неспешно шел домой. Столица кипела вечерней жизнью. Широкополые шляпы, импортные костюмы, белые отутюженные воротнички и блестящие туфли выходили из шикарных авто, небрежно хлопая дверью перед носом у спешащего с работы народа. Они гордо шествовали мимо протянутых морщинистых рук, просящих милостыню. Возможно, это были руки, когда-то державшие воевавшие с фашизмом. Возможно, перевязывающие раны солдатам. Возможно, рывшие окопы вокруг блокадного Ленинграда. Возможно, поднимавшие целину и возводящие города. Руки, державшие Красное знамя на Параде Победы в ужасно далеком 45-ом… Сегодня они просили милостыню. У тех, кто шумно праздновал свою личную победу в позолоченных ресторанах. Разливая по бокалам коллекционные французские вина и размазывая черную игру по омарам.

Поскольку дома меня никто не ждал, я решил заглянуть в пивной ларек, где торговал несостоявшийся космонавт Юрка Гагарин.

– Давненько ты не заглядывал, – он крепко пожал мою руку.

Юрка заметно осунулся и похудел. Его руки слегка дрожали, когда он – по установившейся уже традиции – открывал бутылку «Студенческого». Неужели он запил? Этого еще не хватало.

– Как ты? – просто спросил я, сделав большой глоток.

Он так же просто ответил.

– Мать померла.

Я хорошо знал, что бывает, когда уходят родители. Когда так буднично, полушепотом говорят: померла… Значит боль везде. Значит боль победила разум, парализовала чувства. И человеку еще предстоит долгая и изнурительная борьба с этой всепоглощающей болью.

Юрка вытер рукавом свитера мокрые губы.

– Вот и все. Один-одинешенек. На всем белом свете.

– Она болела? – я попытался вернуть его к каким-то реальным вещам.

– Да… Болела. Да померла не от болезни. Сердце не выдержало, когда библиотеку, в которой она проработала более четверти века отдали под казино. Вышла со всеми сотрудниками, одни бабы, встали у двери, чтобы не пустить этих бандитов. Простояли на морозе часа четыре, все разбирались. А потом эти мрази еще спецназовцев пригнали. В масках, с автоматами и дубинками. Это против старушек-то… У библиотеки она и упала. В больницу везли – еще жива была. А там… То ли нужного лекарства не оказалось, то ли нужных врачей. Добили они ее, в общем… Знаешь, я понял, неугодных проще всего добивать в больницах. Даже ничего особенного и не нужно делать. Просто, чтобы ничего не делать… Кира, не попадай никогда в больницу. Как друг тебе говорю. В родных стенах гораздо больше шансов выжить.

Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он произносил слова отчетливо, спокойно и тихо. Словно это и не его горе. Словно он бесчувственным журналюгой вещал с телеэкрана еще об одной трагедии нашего бытия. Его выдавали только глаза. Огромные, синие, они светились в темноте такой злобой и ненавистью, что я невольно вздрогнул.

– Как ты теперь, Юрка? – я положил руку на его широченное плечо.

– А ты думаешь, как? – он со всей силы сжал кулаки. – Космонавтом я не стал. Мать у меня сгноили. Я – всего лишь одинокий и опустившийся торгаш. Что мне – сидеть и ждать, когда прибьют и меня?! Ну уж нет! Такой радости я никому не доставлю! И не буду хныкать в ожидании очередной подачки. А значит и продаваться мне некому и незачем. Как я буду?.. Можешь не сомневаться – буду.

Я и не сомневался. И был за него спокоен. Уж он не пустит свою жизнь наперекосяк.

– Ну, бывай, Гагарин, – я уже собрался уходить, но он меня остановил, резко вскочив с места.

– Да, кстати, не хочешь себе взять?

Только сейчас я заметил маленький пушистый комочек, который Юрка поднял с пола. В мускулистых, сильных руках Гагарина лежал огненно-рыжий котенок.

– Сам пришел. Весь продрог от холода, но ни разу не пискнул. Он, похоже, немой. Жаль зверя. Я бы с удовольствием к себе взял, да у меня слишком нервная псина. Котов на дух не переносит. Может и слопать при случае. Ну, так как?

Я осторожно взял котенка. Теплый и мягкий, он с надеждой смотрел в мои глаза. И молчал.

– Возьму, конечно. Я ведь тоже – один. Как и он. Да, кстати, как его зовут? – я кивнул на котенка.

Юрка пожал плечами.

– Не успел придумать. А он ведь немой, сам не представился.

– Значит будет Шарик.

Впервые за вечер Юрка широко улыбнулся. Светлой и открытой гагаринской улыбкой.

– Шарик? Не собака ведь…

– А кто тебе сказал, что котов нельзя называть Шариками? Смотри, какой он кругленький. К тому же, не так давно познакомившись с одной мерзкой псиной по имени Сталлоне, я дал себе клятву назвать свою будущую собаку Шариком. С собакой у меня не получилось, а вот с котом…

– Все верно… Шарик… Классное имя. Пусть будет Шарик… Правда, это девочка…. Но в конце концов – есть же девочки Саши и Жени. Так?

Теперь улыбнулся я. Правда, такой улыбки, как у Гагарина у меня не получилось. На такое способен лишь тезка первого космонавта. Жаль только, что он так никогда и не повторит его подвиг.

Одной рукой я держал Шарика, а другой пытался безуспешно открыть дверь. Оказалось, что она не заперта. Вот ерунда, неужели я стал настолько рассеян, что уже забываю запирать собственную квартиру? Но едва переступив порог, я сразу же сообразил, что здесь кто-то есть.

В моем доме пахло мятой, апельсинами и зимним вечером. В моем доме была Майя. Я не включал свет и не видел ее. Но это я знал наверняка.

Привыкнув к темноте, я увидел, что она лежит на диване. Свернувшись в клубочек и подложив ладошки под голову. Она спала. Я не зажигал свет, словно боялся, что вместе со светом Майя исчезнет, испарится, вновь превратившись в мираж. Я боялся дышать, чтобы не разбудить ее, словно с ее пробуждением мои иллюзии вновь развеются. А она проснется и тихо скажет: «Ну, мне пора…» Я просто сел на краешек дивана, у ее ног. И смотрел на нее. На моих руках спал котенок. На моем диване спала Майя. И это казалось настолько неправдоподобным, что мне стало страшно.