Солдаты последней войны - Елена Сазанович

– Котик, послушай меня. Все не так, как ты думаешь. И вообще… Черт побери, все так сложно. Я сам ни черта не понимаю и мне самому ужасно плохо. Поверь, Котик.

– Я знаю, – мальчик по-прежнему смотрел вниз.

– Но… Пожалуйста, поверь, я не такой уж и плохой парень.

– Я знаю.

– А больше ничего знать и не надо. В жизни все и так путано – перепутано. И ошибки мы совершаем гораздо чаще, чем подвиги. Но иногда эти ошибки – от сердца. Что, может, их частично и оправдывает. Я лишь хочу, чтобы ты на меня не держал зла. Ну, если только чуть-чуть.

Котик наконец поднял голову. Его взгляд был совсем взрослым и очень-очень грустным.

– Я хочу только одного. Чтобы мама всегда была со мной. Хотя нет, – он помотал головой. – Со мной или без меня, но главное – чтобы была.

– Она всегда будет. Я точно знаю. Потому что мамы никогда и никуда не уходят, пока есть мы. И ты в это верь. И я в это верю… Ну, держись, дружище. Там, за океаном, помни, что у тебя есть дом. И он лучше всех остальных на земле.

Я протянул руку мальчику. Он крепко пожал ее в ответ.

На станции я неожиданно встретил аптекаршу. Которая когда-то первой радостно сообщила мне о болезни Майи. Она была разодета в песцовую шубу, хотя морозами и не пахло. Видно, недавно ее прикупила и искренне жалела, что зима никак не наступит. Неужели, аптекарши так солидно зарабатывают? Или богатенькие владельцы коттеджей здесь частенько болеют?.. Вещи смазливой куколки грузил в машину какой-то лохматый парень.

– И куда вы так поспешно бежите, милая? – поинтересовался я.

Она непонимающе скользнула по мне взглядом, сразу и не узнав. Ее напыщенное личико исказила презрительная ухмылка.

– Подальше от мерзкой зимы.

– А что, на пляже в нынешнем сезоне модны песцовые шубки?

Она не поняла.

– А еще я бегу подальше от таких типов, как ты.

– И чем я вас не устраиваю?

– Мне Павлик сказал, что ты не тот, за кого себя выдаешь.

– Конечно, не тот, я гораздо лучше. К тому же – шпион. А что, с Павликом у вас часто случаются такие доверительные беседы?

– Надеюсь, скоро они будут гораздо чаще, – радостно пискнула она. – Но только не здесь. Здесь климат не располагает.

– Верно. Кстати, самое эффективное средство против тараканов – мороз.

Она непонимающе захлопала приклеенными ресничками. А я вскочил в электричку, помахав на прощанье рукой. Пожалуй, если такими темпами они будут бежать, кораблю остается все больше и больше шансов выплыть.

Домой я вернулся раздавленным и опустошенным. Так и не успев привыкнуть к мысли, что не один. Оставалось либо утопиться, либо утопить свое безграничное отчаяние в вине. Но ни один из этих вариантов мне реализовать не пришлось. Уже у подъезда я услышал как меня протяжно зовут. Я поднял голову и увидел, что кто-то машет мне из окна квартиры покойной Анны Гавриловны. В одном я был уверен – это не она.

– Кира! Пожалуйста! Ну, на минутку поднимись ко мне!

Это был хриплый голос Сандры. И я решил до конца испоганить себе настроение. Это был хоть какой выход отчаянию. Куда лучше возвращению в пустой дом, где никого не было и где могла бы быть Майя.

Дверь у Сандры была приоткрыта. И я вошел без звонка. Она сидела посреди комнаты на каком-то старом перевернутом тазу и курила. В комнате сильно пахло спиртным. Сандра была вся в черном, с вспухшими от слез глазами. Возле нее стояла початая бутылка виски и пепельница, переполненная окурками.

– А, ты, – прохрипела она. – Хочешь?

Она кивнула на виски.

– Благодарю, но твою маму мы уже помянули.

– Ясно, брезгуешь. И осуждаешь.

– Я не господь Бог, чтобы судить.

Она махнула своей большой мускулистой рукой.

– Да где он, твой господь Бог?! И как к нему попасть на прием?

Хотя я подумал, что все равно она стоит где-то в хвосте этой очереди, но оставил замечание при себе. Ей и впрямь было плохо. Я придвинул стул к ее тазу. И теперь, несмотря на полумрак, смог ее повнимательнее разглядеть. От прежней цветущей и румяной Сандры мало что осталось. Передо мной сидела стареющая женщина с мужеподобной внешностью. Выцветшая, опухшая, облезлая. И я почему-то засомневался, что такое превращение из-за смерти матери.

– Тебя что, повар бросил? – попытался я нащупать основную причину ее трагедии.

– Все меня бросили, – шмыгнула длинным носом Сандра. – И мать, и повар, и господь Бог. Как видишь – совершенно одна.

Сейчас она напоминала известную сказочную старуху у разбитого корыта.

– И куда он сбежал? – ради приличия спросил я, подозревая, что они все бегут в одном направлении – за океан. Эта земля уже с момента ее открытия собирала всякую шваль.

Сандра закатила глаза и подняла палец вверх.

– Туда.

Я посмотрел на потолок. Так океана не было видно, только большие трещины.

– Не понял.

– А чего тут понимать. На тот свет и сбежал, оставив меня ни с чем, сволочь.

Такого поворота я никак не ожидал. Что ж. Они гибнут за металл. А жены потом обзывают их сволочами. Вполне логично. Вполне предсказуемый итог жизни.

– Кокнули… Кокнули кока, – истерично взвизгнула Сандра. – И полнейшая конфискация. Этот идиот даже не успел все оформить на меня.

Да, повару, похоже, икается на том свете.

– Что же случилось? – из вежливости спросил я.

– Обычная дележка – и все! Места им мало в одном дворце, вот они друг друга и мочат. Может, когда и перегрызут друг другу свои луженные глотки. Мне не жалко.

– С каких же это пор?

– С тех самых. Когда голышом вернулась в свой родной дом. А мама меня не встретила. И никто никогда меня уже не встретит. И не пожалеет…

Сандра неожиданно зарыдала. Громко и страшно. Нет, я оказался не прав. Все же она плакала по матери. По деньгам и поварам так не плачут. Ошибся на сей раз и Поликарпыч. Не все очки в их пользу. Хотя… Какая разница, если деньги от одного мордоворота перешли к другому… Тем не менее я не знал, как успокоить Сандру. Хотя, возможно, и не хотел. Я считал, что таким, как она, слезы только на пользу. Возможно, со слезами вытечет вся гниль, накопившаяся в ее душе.

Сандра прекратила рыдать так же внезапно, как и начала. И подняла отекшее лицо.

– Что ты теперь будешь делать, Санька? – спросил я, внезапно назвав ее по имени.

Она налила себе полный бокал виски и залпом выпила.

– Что? Может, выживать, а может, доживать.

– Есть еще третий выход – жить.

– Жить! – взвыла она и со всей силы хлопнула своими здоровенными кулаками по коленям. – Да не умею я вот так просто жить! Когда из грязи в князи, то воспринимается просто и легко. Но, как пережить, когда наоборот?

Ну, в князьях ты, допустим, никогда не ходила, подумал я, поэтому переживешь.

– На счет грязи – ты сама должны решать. Как правило, грязь, она с этими новоиспеченными князьками и заводится. А здесь, – я оглядел комнату Анны Гавриловны. Типичная квартира, добротная мебель из красного дерева, приобретенная еще в советские времена, строгость и аккуратность. – А здесь, Санька, очень даже чисто. Твоя мама никогда не жила в грязи. А отец с грязью всю жизнь боролся, за что и сложил голову. Так что – тебе выбирать.

Я вдруг вспомнил, как перед смертью Анна Гавриловна просила не обижаться на Саньку. Но что еще я мог для нее сделать?

– В общем, Санька, – я встал, приблизился к огромному фотопортрету на стене, заключенному в простенькую позолоченную рамку. – В общем, Санька, если что – обращайся за помощью.

С фотографии на меня смотрели ее родители, совсем еще молодые. Их лица сияли улыбками, а глаза полны надежд. Которым так и не суждено сбыться. Разве что наполовину.

Санька встала и, слегка шатаясь, тоже подошла к портрету.

– Если бы только мама была жива, – просипела она.

А я подумал, что она была жива еще совсем недавно. И была никому не нужна.

– Как ты думаешь, Кира, они меня простят?

С фотографии с любовью и нежностью смотрели на Саньку красивые и честные лица ее родителей.

– Они тебя давно, давно уже простили. Поверь, я знаю.

Санька всхлипнула и уткнулась в мой свитер. Я осторожно довел ее до дивана и уложил. Она почти сразу уснула. Она пока нашла легкий способ заглушить свою боль. Но всего на пару часов.

Я взял бутылку и вылил в раковину остатки виски. Еще раз взглянул на фотографию и вышел. На душе стало еще хуже. Я вдруг отчетливо понял, насколько все-таки человек одинок. Он не один только, когда рядом родители. А потом – полное, затяжное одиночество. Уже до конца…

Затем я долго стоял на балконе. Было очень холодно. Неспешно подступала зима. Она находилась еще только в пути, но ее свежее дыхание, холод ее легких прикосновений уже чувствовался во всем. Я курил и вглядывался в молчаливый хаос замерзающих звезд. Одна звездочка выбилась из толпы себе подобных и, суетливо заморгав, поплыла по черному небосклону. Приглядевшись, я понял, что это всего лишь самолет. И я подумал, что возможно на нем уплывала куда-то в темную даль моя Майя. И скоро нас уже ничего не будет связывать. Разве что вечерами мы станем любоваться одними и теми же звездами, да и то – в различной конфигурации. Хотя по утрам нам в окно будет стучать одно и тоже солнце. Что уже немало. В сущности, как мал мир. Если на разных его концах мы способны наблюдать одно и тоже. И мои сомнения, горечь утраты стали неожиданно рассасываться. Я вдруг отчетливо осознал, что не так уже важны огромные расстояния, разделяющие нас. Что вот я остался здесь, а она – там, одиноким ночным огоньком мигает на небе. Разве это настолько важно, если солнце – одно. И звезды, и небо. Значит – и любовь одна. И мы ее так же одинаково будем чувствовать. И одинаково помнить. И кто сказал, что она разлучила нас навечно? И кто сказал, что она нас вновь когда-нибудь не соединит? Когда-нибудь… Кто сказал, если мир – вечен? Где единственное, что не удается уничтожить – вечность…