Книга 3_Город богов - Юлиана Суренова

– Я знаю, – Мати подобрала губы, наморщила лоб, глядя на отца настороженным зверьком. Весь ее вид говорил, что ей неприятен этот разговор.

Атен испугался, что Шамаш рассказал малышке все, о чем они говорили минувшим утром… Но нет, караванщик был уверен: Он не стал бы пугать девочку непонятными ей знаниями. Однако бог мог найти слова, которые объяснили бы Его любимице все, оберегая от ошибок неведенья.

– Ты говорила с Шамашем об этом городе?

– Да, – девочка кивнула. – Мне было так страшно… Не бойся, папочка, он не оставит нас в беде, поможет… Он обещал…

Из ее слов, из того, как она их произносила, караванщик понял, что если ей что-то и известно, то лишь малая, самая светлая и безопасная часть.

– Мати, – Атен пристально глядел на дочь, боясь пропустить хотя бы одно слово из ее по-детски сбивчивой речи. – Он о многом тебе рассказывает…

– Угу, – кивнула та. – Ему нравится. Шамаш говорит, что дети лучшие в мире слушатели. Вы, взрослые, так не умеете.

– Конечно, – караванщик улыбнулся. "Ведь души малышей ближе всего к иному миру.

Им много легче понять небожителей." – Ладно, дочка, не будем об этом сейчас… – его взгляд скользнул по вжавшейся в угол повозки рабыне, по сумраку городской площади, чей удушающий зной, не спадавший даже ночью, проникал в душу, ложился камнем на сердце. В этом месте даже самые светлые и живительные слова казались отравленными ядом. – Спи, моя дорогая, и пусть тебе приснится светлый добрый сон.

– Ты будешь рядом? – уже закрыв глаза, зевая, сквозь дрему, спросила Мати.

– Конечно, дорогая, – наклонившись, отец поцеловал ее в лоб.

На губах караванщика легла улыбка. Но она сразу пропала, стоило взгляду мужчины упасть на рабыню. Он сдвинулся к краю повозки, не говоря ни слова, сжал сильными пальцами руку женщины, повлек за собой, вон из повозки.

Атен молчал до тех пор, пока они не оказались на городской площади. И только тогда, повернувшись к своей повозке лицом, чтобы сразу же увидеть, если малышке не удастся заснуть и вдруг вздумается выбраться наружу, он сдавленным полушепотом зашипел:

– Кто позволил тебе приходить к моей дочери, будить ее, волновать нежную душу ребенка?!

Глаза хозяина каравана сверкали отблесками костров, сливавшимися с пламенем нараставшей ярости.

Рабыня сжалась под его взглядом, не пробуя высвободить руку из жестких пальцев мужчины, не замечая за муками души боли тела.

Фейр не хотела оправдываться, просить прощение, понимая, что словами не поможет себе, слезами не разжалобит, а, наоборот, еще сильнее разозлит хозяина. Но… Но земля, к которой так хотелось припасть, готовясь к худшему, моля богов не о спасении, а лишь о том, чтобы все закончилось как можно скорее, не принимала ее душу, отталкивала прочь, вынуждая метаться раненной птицей среди бушующих ветров.

Старая женщина сама не поняла, как это случилось, почему вдруг слова сорвались с ее губ, потекли слезами из глаз.

– Прости меня, хозяин, прошу, прости! Я… Я не могла поступить иначе! Я делала это все не ради себя, а в желании помочь Рамир!

– Почему ты пришла к ребенку, который не может изменить совсем ничего? Почему не обратилась к работорговцам, к дозорным, ко мне, в конце концов?

– Я хотела поговорить с господином Шамашем, я надеялась, Он поймет, поможет, ведь Рамир… Он вылечил ее… И… Но…

– Что? – в голосе караванщика звучал даже не вопрос, а вызов, глаза пылали гневом.

– Дозорный не пустил меня к Нему! И я решила, что, может быть, маленькая хозяйка… – сильный удар, внезапно обрушившийся на нее, заставил женщину замолчать, свалил на землю.

– Как ты посмела?! Использовать расположение Шамаша к моей дочери в своих мелких, низменных целях…! – он захлебывался яростью.

– Прости меня, хозяин, – продолжала шептать рабыня разбитыми губами, глотая соленую кровь. – Рамир так плакала, просила меня…

– Ты – никто, тень, идущая за нами следом, пыль на наших ногах!

– Да, хозяин, да! Накажи меня, я достойна наказания и с радостью приму любую кару! …Но Рамир!…Помоги ей, прошу тебя! Я знаю, ее будущее решено, и, все же, может быть, возможно хоть что-нибудь сделать! Не оставляй ее в этом городе! Ты же знаешь: здесь ее ждет только смерть…

– Помочь?! Понимая, что этим обреку на верную гибель всех?! – Атен и сам не знал, откуда вдруг взялась эта ярость, он лишь чувствовал, как затуманивался рассудок, понимал, что она вот-вот выйдет из-под контроля и тогда уже ничего не сможет ее сдержать.

– Но Рамир ведь тоже человек! – Фейр знала, что каждое новое слово лишь усиливало злость хозяина, но продолжала говорить. Нет, нет! Она хотела замолчать, но что-то не позволяло ей сделать это, говорило за нее, а душа, веруя в истинность каждого сказанного слова, застыла, словно во власти божественного откровения.

Караванщик схватился за плетку, вырвал ее из-за пояса. Горячая волна ярости, обдав его с головы до ног, покрыла лоб по?том, ослепила глаза, глухо и напряженно застучала в ушах. Все вокруг погрузилось в маревую дымку, голова налилась свинцом, руки и ноги, перестав подчиняться, начали жить собственной жизнью…

Для Фейр время замедлило свой ход, потекло, слово мед из узкого горлышка кувшина.

Она видела, как исказилось лицо хозяина каравана, как его рука с плеткой стала подниматься вверх. До ее слуха донесся пронзительный вскрик рассекаемого воздуха.

Женщина сжалась, пряча лицо, закрывая руками голову, и замерла, считая мгновения до удара. Вот вновь вскрикнул воздух, принимая на себя первый удар…

И все. Время остановилось. Не было боли, разрывавшей тело. Страх остался, но удивление было сильнее его. Оно заставило Фейр с опаской приподнять голову, оторвать пальцы от лица, чтобы взглянуть…

Между ней и хозяином каравана стоял, заслоняя собой женщину, бог солнца. Он возник из ниоткуда, будто призрак, сложившийся из воздуха, отблесков звезд и света костров.

Караванщик качался из стороны в сторону, как дерево на сильном ветру. Его руки были опущены, побелевшие пальцы продолжали сжимать плеть.

Прошло мгновение, еще одно… Веки Атена дрогнули. Еще миг назад слепые глаза, застывшие неподвижными пустынями, стали медленно проясняться. Они сощурились, пробиваясь сквозь владения призраков и теней, назад, в мир людей. Это возвращение было неимоверно тяжелым, как будто нечто, лишенное плоти и сути, но не силы, опутало его своими сетями, и, не желая выпускать жертву, подчинившуюся слепой воле, влекло назад, в тишину рабства и забвения.

И, все же, Атен вырвался. Разум еще плохо сознавал происходившее, стараясь не тревожить ту часть памяти, которая могла вернуть в бездну пустоты, но глаза уже начинали видеть. Медленно поднимаясь снизу вверх, они оглядывали все вокруг, с трудом узнавая окружающий мир.